Отрывок из книги «Инопланетянин в дачном обществе» пенсионера графомана из Тюмени Николы Шевченко
Все руководящие колхозные ниши для Николая были закрыты. Отовсюду изгнанный, он пошёл работать в школу, учителем труда. Прекрасно ладивший со всеми колхозными животными, Николай думал, что без труда найдёт общий язык и с колхозными детьми. Некоторое время он, пытаясь без допинга выдержать непривычный ритм школьной жизни, пробуя разговаривать с детьми по - доброму, как с животными. Но дети сильно уступали животным в интеллекте и совсем не понимали доброты. Вели себя вызывающе, всё время нарываясь. Николай грозил им то стамеской, то топором, то дрелью, то прижимал к стене работающим электро- рубанком, но всё было бесполезно. Иногда, услышав в свой адрес маты, не сдержавшись, он запускал в очередного подонка молотком. Но подонки оказывались юркими и изворотливыми: ни попасть в них, ни напугать их было невозможно. Дети, нагло глядя ему в глаза, лишь презрительно улыбались. Они разучились бояться. Николай понимал, что они не чувствуют реальной опасности, как на улицах и в подворотнях. У учителей не было реальных рычагов воздействия, как у криминальных товарищей, потому в школе и творился полный беспредел.
Здесь теперь всё вертелось вокруг урода. Хорошистов и отличников «зачморили». Их теперь вообще не было видно. Некоторые из них, чтобы не выделяться, специально прикидывались умственно отсталыми и плохими. Теперь это было всем понятно. Это было « по-пацански». Таковы были правила игры. Все всё понимали. Николай слышал, как из-за закрытых классных дверей доносятся то истеричные крики, то беспомощные рыдания учителей и похабный хохот и шуточки так называемых «детей».
Нет правил без исключений. Естественный отбор позволял теперь выжить в школе учителям с определёнными, особенными чертами характера и личности и особенными физическими возможностями. Здесь стали преобладать женщины с невероятно высоким тембром голоса. Непостижимое и колоссальное количество децибел, вырабатываемое ими, позволяло перекричать в тесном помещении тридцать пять вопящих существ. Этим замечательным людям давались высшие разряды и выдвигали их на звание учителя года. Но и среди этих выдающихся педагогов изредка попадались уникумы. Под страхом порвать детям ушные перепонки, они заставляли малолетних садистов и отморозков не только замолчать, но и вспоминать, как надо держать ручку.
Как-то Николаю показалось, что в одном из классов сработала сирена. Он сорвав со стены багор, кинулся спасать людей. Открыл дверь. Дети сидели закрыв ладонями уши, прося учителя их пожалеть. Они слёзно, хором умоляли: « Галина Леонидовна, пожалейте нас, не орите пожалуйста». Ученики вспомнили, что они ученики и согласны были заниматься и даже просили учителя разрешить им перерисовывать алфавит. Повернувшись к Николаю, улыбаясь, учительница спокойно сказала: «Не беспокойтесь, это у меня голос такой» и чуть повысив тон, вновь обратилась к уже было открывающим рот ученикам железным голосом: «Сидите, работайте, не отвлекайтесь». Ученики вжались в парты и дружно заработали. Это прозвучало так жёстко и убедительно, что от неожиданности Николай тоже присел, там же где стоял, заозирался и судорожно начал искать работу. Затем, спохватившись, быстро выскочил из класса и восхищённо подумал: так вот ты оказывается какая сила слова…
Первый раз за всё время своего пребывания в школе Николай испытал настоящую гордость за учителя и понял, откуда несмотря ни на что у наших учеников появляются зачатки знаний. Памятники надо ставить таким педагогам думал он. Обрадованный, весь этот день он ходил с праздничным настроением и про себя несколько раз даже повторил известную фразу, что слово учитель и вправду иногда всё таки звучит гордо. Теперь всякий раз, когда ситуация на уроке заходила в тупик, Николай грозился позвать Галину Леонидовну и всё разрешалось по доброму. Но это был единичный, феноменальный пример и никак не влиял на ситуацию. Николай понимал: то, что происходило сейчас в образовании, было не спроста. Так всё обустроили враги и агенты врагов.
Настали новые времена. Уже много лет дети не знали слово второгодник. Терялся смысл оценок. Двойки вообще не разрешалось ставить, так как это влияло на процент успеваемости, а следовательно на зарплату директора и завучей. А зарплата учителя хитрым образом теперь состояла на 70% из премиальных, которых лишали буквально за всё и в первую очередь за двойки. Это позволяло держать преподавателей на коротком поводке и плодило согласных на всё прихлебателей. Теперь, чтобы получить нормальную зарплату, надо было гоняться за баллами. Прихлебатели пошли самым коротким и верным путём, открытым ещё Иудой и советской властью. Они за баллы, за вожделенную кость в 30 « сребреников», стали сдавать коллег начальству, тем самым повышая процент своих премиальных до невероятных размеров. За особо ценную информацию, например хулу учителей на своих руководителей, можно было получить столько баллов, что потом месяц можно было вообще не работать. Ведомость по зарплате естественно никто не видел, все шифровались…Доносили и шифровались. И при этом максимально доброжелательно и ласково смотрели в глаза друг друга.
Повысив учителям зарплату, « заботливые» руководители сделали их рабочий день бесконечным. Чтобы поддерживать этот абсурд, зарплату директора сделали астрономической. Платить кому-то в деревне сто тысяч рублей в месяц, это значит разорвать всей деревне мозг. Но ничего у нас не делается просто так. Государство при этом убивает сразу трёх зайцев. Разделив зарплату на всех, для отчёта, получалась очень внушительная средняя зарплата учителя в колхозной школе и к тому же наверху получили бесконечно преданного, готового на всё, надсмотрщика. И конечно первого помощника « Единой России» на выборах. Никто не роптал, все понимали: какое государство такие и уловки.
На первом же педсовете от Николая потребовали отчитаться за «свои» двойки. Двойки оказались лишь у него одного. Ему стали выговаривать и указывать на отсутствие гуманизма и неспособность понять ранимую душу ребёнка. Также отметили, что он мало применяет современные методы обучения, предполагающие особый, индивидуальный подход к детям и посоветовали съездить на курсы повышения квалификации. Николай слушал молча, не умея ответить, так как маты в школе были запрещены. И потому видимо здесь не могли разговаривать понятно и по простому. Он видел, что, с одной стороны, вроде это был тоже колхоз, но с другой как будто бы уже и не колхоз.
Чтобы не нарушить права ребёнка, у психически больных детей скрывали диагнозы и разрешали им заниматься с нормальными детьми. Их уже никуда учить-лечить не отправляли. Ребёнка нельзя было выгнать из класса даже в период обострения психических заболеваний. На уроке надо было стоически выносить до конца, даже дикие, истероидные выходки подопечных. Урок превращался в поле битвы, с уже заранее определённым победителем. На этом поле учитель имел право лишь защищаться, неумело ставя блоки указкой и прикрываясь школьным журналом. Журнал учитель уже не выпускал из рук, всё время прижимая его к телу, как единственную защиту. Но враги, прознав про это, решили заменить весомый школьный журнал, практически бронежилет, на электронный, лишив учителя последней надежды спастись.
На переменах особо одарённые и отчаянные дети-экспериментаторы из средних классов, на спор, пока ещё как будто бы незаметно, в толчее, раздавали пинки учителям. Глядя на них это делали и дебилы. Учителя как будто бы не замечали этого. Они уже и не поворачивались, чтобы не видеть оскалившиеся тупорылые рожи полудурков-дегенератов, или наивные, добрые и даже сочувствующие лица экспериментаторов или экспериментаторш-будущих «эмансипэ». Остальные дети просто с удовольствием смотрели и учились, ведь так приятно наблюдать как безнаказанно опускают лохов- преподов. Завтра можно будет набраться смелости и попробовать это сделать самому. Это была всем понятная игра. Если это высветить, результат предполагал для учителей выговор и лишение премии, за неумение нормально ладить с детьми и за то, что не сумели воспитать в детях уважения к себе. Дети же нагло ухмыляясь, всё отрицали. Их любимая фраза: это не я, всегда была последним неопровержимым аргументом их невиновности. Вникать никому в это не хотелось. Все: родители, начальство и общественность верили детям, тем более, что не было ни прямых доказательств, ни видеосъёмок, ни свидетелей. А в правовом, демократическом государстве для детей действует презумпция невиновности и всё тот же пресловутый постулат: ученик всегда прав.
Перемены в школе вообще невообразимое зрелище. Ученики младших классов: сопливая, орущая, безумная и неуправляемая масса накрывает тебя как цунами: издолбав тебе все ноги, обмарав, попутно вытерев об тебя сопли, укатывает в неизвестное направление, чтобы тут же, не понятно где зародившись, накатить на тебя вновь с неожиданной стороны. Окрики преподавателей беспомощно гаснут в общей какофонии дикого, невообразимого шума, создаваемого многими сотнями малолетних лужёных глоток. Каждый пытается проорать что то своё, не слушая окружающих. Учителя крепко прижимая к груди журналы и ловко орудуя локтями, пытаются пробиться в учительскую на пятиминутку. Некоторых, из отдалённых уголков школы так и не дожидаются: пробки… И лишь иногда раздаётся сирена: безумная, бегущая масса расступается, замирает и ненадолго образуется небольшой коридор. Это Галина Леонидовна с высоко поднятой головой гордо шествует в учительскую. За ней, пользуясь такой возможностью, пригнувшись, семенит молодой историк Сан Саныч. Он спешит, молясь и ожидая со всех сторон пинков. Прикрыв глаза, чтобы не видеть этого кошмара, тем не менее, чтобы не отстать и не потеряться, старается не выпускать из внимания крепкую и надёжную спину Галины Леонидовны. Безутешные и безрадостные мысли проносятся в его голове…
Он в тысячный раз задаёт самому себе надоевший, уже бесполезный вопрос: «Ну зачем я тогда послушался маму и поступил в пед? Работал бы теперь ветеринаром: кастрировал котиков, подрезал бы ушки и хвостики дурацким собачонкам. Был бы теперь богатым и уважаемым человеком. Вот и Николай говорит, что животных полюбить легче: они умеют ценить хорошее и даже бывают благодарны любому доброму человеку. Да и какой я к чёрту учитель: учился хорошо, всё схватывал на лету, подавал большие надежды. Настоящий же учитель должен быть изначально тупым, сильным и флегматичным, как например Галина Леонидовна или Николай, да и все остальные. Они могут бесконечно вдалбливать знания любому идиоту, даже дереву, без всякой надежды на усвоение этих знаний, вспоминая, как эти знания вдалбливали в них. Меня же всё это бесит…
За ними, как за крейсерским кораблём и шлюпкой, безумное и безудержное море смыкалось и хаос нарастая продолжался. Всё визжало, кривлялось и прыгало по самым немыслимым траекториям. И только старшеклассники: солидные, многие с нестриженными бородами, джентельмены и томные девицы, с лицами всё знающих и всё повидавших дам, сонно и высокомерно поглядывая на мелюзгу, иногда давая зазевавшемуся малолетке весомого пинка, или походя выкрутив ему ухо, гордо шествовали из кабинета в кабинет. Их активность начинается после полуночи. Едва перейдя в другой кабинет, они небрежно бросают сумки под стол и тут же бессильно падают на стулья и засыпают. Днём они отсыпаются. Но учителя не могли спокойно с ними поспать и отдохнуть, над ними дамокловым мечом висело проклятое ЕГ. Ведь надо было научить этих, так называемых «учеников», хотя бы написать свои фамилии на экзаменационных листах. На напоминания учителей об этом, ученики только презрительно ухмылялись, зная что ЕГ и до них сдавали все, даже известные дегенераты. Ещё они знали, что за каждого не сдавшего, учителя несут персональную ответственность. Учителя тяжко вздыхали: опять придётся проявлять чудеса изобретательности, лезть вон из кожи, чтобы обойти все ловушки и дотянуть всех до среднего бала. Кому-то из них опять придётся по двадцать раз сбегать в мужской туалет, чтобы переписать оболтусам элементарные ответы. А кому-то и вовсе придётся замаскироваться под сделанный трудовиком высокий унитаз и из неудобного положения выдавать нужные ответы. В этом случае ученикам лишь надо будет поудобней расположиться на этом унитазе, для маскировки снять штаны, нажать на кнопку «слив» и тут же как в сказке, прямо в их мыслительный орган, ласковым, журчащим голосом, например Татьяны Юрьевны, польётся нужная информация. Технологии…глядя на это констатируют ученики, привыкшие к подобным услугам. И всё это учителя делают для того, чтобы в конце года получить отпускные и ненадолго забыться в своём огороде. И если ставить совсем уж высокие цели и если совсем уж повезёт в жизни, то к пенсии можно скопить немного денег, чтобы съездить с внуками в Анапу и весело побултыхаться там с ними в грязи. Тогда можно будет считать, что жизнь удалась…
Но это если сильно повезёт и если ставить совсем уж высокие цели…
Старшие товарищи учат: главное проскочить второй инсульт. Он самый коварный. Следующие уже не будут восприниматься как коварные. Кому как повезёт. У некоторых вообще никак не будут ими восприниматься: овощ всегда счастлив. А у некоторых, действительно, нарисуется настоящая удача. Товарищи рассказывают: в этом случае, после того как тебя пол года повозят на инвалидной коляске по комиссиям и ты жестами докажешь, что не симулянт, тебе тоже будет счастье, пенсия по инвалидности и свобода. Второй же инсульт чреват потерей речи. В этом случае приходится всё начинать сначала. Тебя переводят работать в младшие классы и вместе с малышами, взаимно обогащая и уча друг друга вы начинаете с букваря. Ты начинаешь вместе с детками часами мычать и проговаривать вдруг ставшие такими трудными буквы. Ты наконец-то понимаешь детей алкоголиков, как им приходится трудно. Эффект взаимообучения возрастает многократно. Отмечено, что такие знания из детей потом уже невозможно выбить до конца жизни. После этого они всё время читают как бы с лёгким, иностранным акцентом и растягивая слова, как бы напевая. Беглому чтению их уже не научить. Но этого в деревне и не нужно. Его вообще в деревне никто не воспринимает. Услышав это беглое чтение, деревенские люди обычно просят заткнуться и не моросить…
Старые, заслуженные педагоги говорят, что инфарктов бояться вообще нечего. Обычное дело: таблетку под язык, полежишь в медпункте в холодном поту, на скамейке за ширмочкой минут пятнадцать, затем доведёшь уроки до конца и два дня отгула за свой счёт. На больничный в этом случае в школе уходить как то не принято, просто неудобно. Дома подчистишь долги по документации и планированию, забьёшь до конца вэб.образование. К этому времени всё зарубцуется и ты со спокойной совестью опять в бой.
Николай удивлялся, почему никто не смотрит вперёд и не видит перспективы. Все учителя в школе были пожилого, или предпенсионного возраста и как и все свои сверстники скоро умрут. Молодёжь приходила сюда ненадолго и лишь по недоразумению. Впрочем, тот кто сюда приходит и сам по себе выглядит недоразумением. Дураков нет, нормальных людей сюда сейчас не заманишь. А старых преподавателей всё хоронят и хоронят...Все их уроки опять же берут на себя другие, самые стойкие старые преподаватели, немыслимо увеличивая свою нагрузку. Старые маразматички берутся за все подработки, проводят уроки в коридорах на корточках, готовы работать и ночью, но ночью никто не может загнать учеников в школу. Из-за тысячекратной перегрузки нервной системы, эти педагоги давно уже перепутали сон с явью. Они периодически впадают в коматозное состояние и без отрыва от производства прямо на рабочем месте восстанавливают энергию. В таком состоянии они легко могут провести даже открытый урок. В этом случае организм по привычке выдаёт нужный конспект 50 летней давности, намертво впечатавшийся в мозг и даже в их генетическую память, а рука твёрдо удерживает мел и указку и ещё ни разу не дрогнула. Сбить их уже невозможно ни чем, даже прямым попаданием снаряда. Но даже и в этом случае не о чём беспокоиться, ибо можно с уверенностью сказать, что каждый отдельный фрагмент тела старого заслуженного педагога, всегда и в любых условиях в точности воспроизведёт любой впечатанный конспект, не даст сбоя и никогда не подведёт. И даже оторванная рука, сама будет ещё долго, твёрдо держать указку и писать мелом. Реагировали они теперь только на звонок. Проверяющие всегда восхищённо говорили: «Старая школа…». Урок у них действительно всегда был нов и великолепен. Ведь новое, это хорошо забытое старое. Концепции затронутые в конспекте всегда интересны и актуальными как никогда. Вернее как тогда…Но за 50лет уже хорошо и окончательно забылись и потому кажутся новыми. Старые проверяющие некогда слышащие это уже умерли. А те кто не умер стали крупными руководителями, приобрели маразмы и стали забывать даже собственные имена, отлично помня лишь товаро-денежные отношения.
На педсовете когда разносился слух о повышении пенсий, только слышались кокетливые возгласы старых дам: «Ой, ущипните меня пожалуйста! Ещё три копейки! Они это сделали! Не верю своим ушам!» Молодой историк Сан Саныч, по команде директора ходил и всех щипал.
Хоронить коллег школьному коллективу как-то не принято. Это считалось дурным тоном и мещанством. Хоронят родственники. Как в песне: отряд обычно и не замечает потери бойца. Дня через три их уже все забывают, темп жизни в школе очень высок. Завуч быстренько перекраивает расписание и всё продолжается по - прежнему. Люди незаметно исчезают, не оставляя следа, будто бы их и не было. Выгорают до окурочка… Эти окурочки затем и хоронят родственники. От трупа нет уже ни какой пользы.
Николай как-то выйдя из отпуска поинтересовался исчезнувшей коллегой. Учителя стыдливо потупив взгляды, начали вдруг оживлённо говорить о погоде. Николай понимающе кивнул. Схоронили винтик- заменили винтик. Вникать и погружаться ни кому не хотелось, да и было некогда. Того и гляди у самих скоро резьба сорвётся и на помойку…
Вернёмся к старшеклассникам. Заглядывая в их усталые глаза, Николай видел в них своих сверстников. У них были взгляды людей перешагнувших несколько десятилетий. Выглядели они потухшими и равнодушными. Складывалось впечатление, что их рецепторы уже не реагировали на обыкновенные раздражители без стимулирования. Вот, что делает с людьми сексуальная революция, думал Николай. Он попытался вспомнить, что напоминают ему эти взгляды и вспомнил: что видел он их на фотографиях, у преподавателей камасутры…
Николай со своей подружкой: разбитной, юной пенсионеркой, с весёлыми, лучистыми глазами, только сейчас подступились к этой пресловутой камасутре и то только с познавательной, экспериментальной целью. Их молодые и стройные, в отличии от старшеклассников, практически девственные организмы, дерзали и жаждали новых открытий…
Николай вспомнил себя в возрасте своих учеников. Это был 1971год. Некоторые их бабушки только, только появились на свет, а некоторые ещё не появились. Он пришёл на своё первое свидание. Ему вспоминалось, как заикаясь, краснея и бледнея, он долго не решался взять свою будущую жену за ручку. Но зато как они весело разговаривали. Через три года они поженились и тогда у них было всё… То есть, с точки зрения камасутры практически ничего, но дети всё таки рождались. Камасутру тогда ещё никто и не знал. В Советском Союзе в то время ещё секса не было, а так хотелось. И ни кому в здравом уме, даже в голову не приходило, предложить жене такое…Об этом стыдно было даже подумать. А за попытку: по морде и расстрел. То есть в лучшем случае конечно: по морде и развод, в худшем: по морде, разбор на партсобрании: тлетворное влияние запада, востока…индийский шпион, суд, расстрел.
Однажды в молодости, придя с работы домой, насмотревшись на ферме всякого, Николай не в силах совладать с собой, в порыве страсти не контролируя себя, тоже попытался сделать попытку. Уклонившись от единственно разрешённого советской моралью способа, он решил пойти нетрадиционным, не стандартным путём, сулящим невиданные удовольствия, которые ему не терпелось разделить с женой. Руководствуясь лучшими побуждениями, чтобы избежать однообразия, Николай хотел привнести в этот занимательнейший процесс некие фантастические элементы, подсмотренные им в живой природе. Жена не смогла оценить его порыва. Она жёстко осадила его кнутом, но не заявила, посчитав незавершённый, да практически почти и не начатый акт, это по её мнению недозволенное, постыдное действие, не как неуважение к ней, как к личности советского человека, а как издержки его проклятой профессии: животновода. Заехав Николаю по морде, она сердито сказала: «Уймись и больше никогда так не делай животное, здесь тебе не ферма, я из тебя человека сделаю!…».
В этом деле всё было строго регламентировано. И тем не менее, от ощущения счастья первые три года они всё время смеялись. И ещё потом: долго, долго. Сначала от счастья, а потом уже по привычке. Ему стало грустно.
И так ученики на этом пространстве, на этом поле битвы, получили славу победителей. Они и есть победители. Откормленные лучшими сверх калорийными продуктами, развитые физически, не знающие никаких ограничений, впитывающие из интернета всё остренькое и запретное, утверждаясь на всех окружающих, эти беспредельщики крушат всё вокруг и требуют для себя максимальных свобод. Особенно это проявляется в школе. Глумление происходит на всех уровнях. Каждый учитель, кроме Галины Леонидовны, превращается в презираемый всеми, обслуживающий персонал. Учитель ощущает себя практически половой тряпкой, которую каждый день все топчут ногами.
В школу просочился худший тип демократии. Как улаживать конфликты с детьми Николай не знал. Учителя говорили ему, что с детьми нужно разговаривать и договариваться. Мол всё должно быть гуманно и демократично…
Глядя на физиономии детей, Николай подумал, что учителя видимо за что-то его возненавидели и мстят ему, или просто из вредности над ним издеваются. Он предлагал администрации навести в школе хоть какой-нибудь порядок радикальными методами, объясняя руководству школы, что другие методы были уже упущены. Он, как бывший специалист по животноводству, призывал к самым решительным действиям, апробированным и уже веками, применяемыми на животных. Один из методов, всем понятный метод кнута и пряника. Кнута и пряника конечно в прямом смысле этого слова. Как у зеков. Иначе говорил он, мы проиграем эту войну ( а это действительно война), не только китайцам но и зэкам.
Но никто его не понимал, кроме малахольного молодого историка Сан Саныча, который ни на что не влиял и даже не пил. Николай понял, что даже разговаривать о чём-то в школе было бессмысленно, не то что бы договориться, так как водка здесь была запрещена. Как можно было договариваться и вообще разговаривать с людьми, которым некогда было расслабиться и выпить даже на нейтральной территории и в нерабочее время. Люди здесь вообще не знали отдыха. Все были максимально загружены. Начальство стяжало, а учителя для чего-то работали сутками, как придурки. А потому не доходчиво объяснить, не понять ничего, никому было не возможно.
Вначале он подозревал, что это только у него такие проблемы. Он думал, что учителя, знают что-то особенное, ему недоступное, но пока ему не говорят, видимо ещё не доверяя. Но со временем понял, что им приходится ещё труднее. Николай хотя бы отдыхал придя домой. Вечером он мог спокойно вдрызг напиться и высказать своё негодование друзьям или своей любимой собаке. И ему становилось легче. Учителя же дома писали планы и проверяли ставшие условными домашние задания «учеников», ставя условные оценки. Они ещё не только готовились к завтрашнему дню, но и отвечали в « Вайбере» дебилоидным мамашам обучаемых детей, своим бывшим ученицам, жёстко и бескомпромиссно критикующим и поучающим своих бывших глубоко презираемых: кого? Наставников? за их дебильную работу. Эти « крутые» родители, с умным видом, высокомерно давали учителям бесконечные советы, как надо любить детей, как правильно работать, хотя дома не могли справиться с одним или двумя своими полудурками, всё время отправляя тех то в школу, то на улицу. Они не выдерживали общения со своими детьми и пяти минут, сразу же приходя в ярость, давали им зуботычины и обессилив, быстрее утыкали тех в какой-нибудь гаджет.
Друзья рассказывали Николаю, что в интернете, в Вайбере или контакте ( в общем на совершенно чуждой Николаю территории) он всегда был выставлен алкашом и идиотом. По обоим пунктом можно было бы серьёзно поспорить, но с кем спорить, с паутиной? Где они оппоненты? Почему не смотрят в глаза? Почему не высказываются прямо? Паучихи должно быть там все скрываются за « никами». Плюнешь в морду, а у ней окажется другой ник. Неудобно получится, деликатно думал он, впрочем, будучи далёким от всех этих дел.
Николай всегда искренне удивлялся о чём на трезвую голову, могли сутки напролёт общаться в интернете, на своём « птичьем языке» эти дамы. Видимо они всё-таки квасят, думал он. Но что пьют, эти твари, если становятся такими недоброжелательными? А учителям надо было им вежливо что-то отвечать и потом не спать всю ночь и думать, как отреагируют на их работу и завуалированные до нельзя, не всегда приятные для уха родителя и не совсем тактичные, замечания. Учителя получая инсульт за инсультом и гипертонические кризы, изо всех сил старались думать о тактичности.
Утренняя планёрка в школе начиналась констатацией директора: кого вчера хвалили, кого ругали, а кого буквально размазали и опустили в интернете уважаемые родители: первые сплетницы колхоза.
На очередном педсовете Николаю, стало окончательно ясно, что собой сейчас представляет вся система народного образования. Он как обычно спал на задней парте, но вдруг сквозь сон услышал прогон фрагмента, будущего предполагаемого урока, готовящегося для защиты звания учителя года. Он внезапно проснулся, в ужасе, не понимая, куда он попал и не снится ли ему всё это и не сошёл ли он с ума.
Бабушка, заслуженная пожилая учительница, что-то говорила об образе Татьяны. И тут она внезапно перешла на быстрый речитатив, вяло размахивая руками, гнусавя, монотонно стала читать слова Онегина, всё время, где надо и где не надо выкрикивая букву Ё. Она построила урок на основе современных, педагогических технологий по методу заслуженного баттл-рэпера России, из группы «Ежемесячные», Валерия Яковлевича Гнойного. Николаю понравился первый фрагмент. Именно таким он себе и представлял не симпатичного ему Онегина. Но перейдя на монолог Татьяны, и интерпретируя его с позиции культового певца и гнойного кумира миллионов гнойных поклонников, она, видимо вспомнив свою лихую молодость (кожанку, маузер, комсомол), заметно оживилась. Бабушка комсомолка, отличник народного образования, повысив и утончив голос, едва не доведя его до истерического визга, с ещё более быстрым речитативом, зажестикулировала ещё больше. В творческом экстазе, горячая старая дева, всё чаще стала вставлять не только букву Ё, но и другие похабные буквы. Николай онемел. До него дошло как далеко мы укатились не только со времён Александра Сергеевича, но и с советских времён. И вместе с тем Николай узнал до боли знакомую картину, которую тысячи раз видел на переменах. Это конечно же, без всякого сомнения, были современные Онегин и Татьяна, один в один. Дама скромно улыбаясь, поклонилась. Она была неподражаема. Учителя умиляясь, прослезились. Все аплодировали стоя. Николай не выдержав, тоже заплакал и вышел из класса. Учителя сочувственно посмотрели ему вслед, до селе не подозревая в нём такого тонкого ценителя искусства и такой чувствительности. Они считали его грубым, деревенским валенком.
Николай окончательно осознал, что это конец. Пал ещё один, очередной бастион. Какой Китай? Нам бы до Бангладеша дотянуть. Родина невозвратно потеряна.
Он не мог продолжать работать в такой атмосфере, всё время чувствуя безысходность и понимая, что опять попал в тупик. Рычагов воздействия в школе не было никаких. Парадокс заключался в том, что уродов то в школе было не так уж и много. Но как и во взрослом обществе, они взявшие верх, всё делали так, чтобы создавалось впечатление, что их большинство. Всё время учителей тратилось только на них. Своими радикальными методами уроды забрали на себя всё внимание и это очень ловко поддерживалось, стимулировалось и направлялось. Два, три урода в классе, поддержанных из вне дебильными родителями, уголовным элементом и иными более серьёзными силами, делают работу на уроке невозможной, всё превращая в хаос. Деструктивные элементы, подобно раковой опухоли, распространяясь, хоронят весь процесс образования в стране. Николай сразу понял все скрытые механизмы этого явления и откуда ветер дует. И это понимал не он один. Но здесь был уже отлаженный механизм и все борцы против этого выглядели Дон Кихотами: в простонародии просто идиотами. Они безоружными бросались под танки районо. Никто не хотел отделять зёрна от плевел и из-за этих самых плевел уже не видно было ничего. Наверху всё как всегда забалтывалось цветистыми фразами о любви к детям, о правах ребёнка и т д, давая права одним, уничтожали права всех. Всё было предельно ясно. Откуда то издалека действовала установка: заглушать в российском ребёнке ангела и поощрять дьявола. И все средства для этого были хороши: информация с гаджетов, наркотики, уголовная романтика. Ребёнок это чистый лист. Враги знали, что начинать надо с чистого листа. Где-то далеко за океаном, сотрудники русского отдела ЦРУ писали диссертации на тему: «Влияние дебилизации русских детей школьного возраста на развитие и обороноспособность страны». Для них это был всего лишь очередной, всем понятный эксперимент.
Шла бескомпромиссная война. Как навозные мухи, кружила вокруг школы уголовная мразь. Николай ото всюду наблюдал тянущиеся щупальца врагов. И только государство безмолвствовало. Впрочем что такое теперь это государство, думал он? Никто сейчас даже в пьяном бреду не скажет, что государство это мы. Но все скажут, что это они и очень явственно представят, кто эти они. Но они это не Путин. Все надежды были только на Путина. Так уж случилось, что в этой стране, что либо решить мог только один человек…
Но Путин, как всегда, был где то далеко и у него постоянно были какие то другие, более важные проблемы. Проблема образования повисла в воздухе…
Николаю было всё ясно и понятно. Ему казалось, что если бы он стал советником у президента, то они, как два честных, порядочных и думающих человека, легко бы могли решить все проблемы, тем более в образовании. Он видел, что все заворовались. Заворовались даже престарелые, заслуженные академики, специально так долго не умирающие, для того чтобы успеть до конца вычистить все полностью подконтрольные им научные учреждения и передать богатства своим детям и внукам на запад. И запретить им это никто не мог, ведь такая «добрая традиция», таким образом помогать своим детям на западе, сейчас сложилась у всего руководящего аппарата страны. А традиции надо чтить.
Путину одному всё не проконтролировать. Николай, у себя в деревне возмущался и боролся с этим как мог, но даже здесь, никто не хотел следовать его советам. Все с ним охотно соглашались, понимающе улыбались и продолжали тащить.
А всего то и надо: везде отделить зёрна от плевел. Из школы например, плевела надо отправлять в спецшколы и ПТУ. А для «Особо одарённых» плевел открывать в этих заведениях группы с раннего возраста. И чтобы ремеслу их там учили не хлюпики, а боевые офицеры, вернувшиеся с горячих точек, закалённые рабочие, только что пришедшие от доменной печи, с буровых, с кораблей, заслуженные комбайнёры, бывшие прожженные, много раз простреленные и списанные с основной службы опера, донецкие шахтёры… А если интеллигенты: то циники, полностью прочитавшие Ницше и особенно Шопенгауэра: (родоначальника философии вселенского пессимизма и философа мировой скорби) и владеющие боевыми искусствами. И чтобы директор у них был званием не ниже полковника или капитана второго ранга. (Морячки пожалуй предпочтительней, они поконкретнее будут. Окунут пару раз в водичку: вроде безобидно, но чувствительно и ни каких следов насилия). И чтобы зарплата у них была в два раза выше, чем была на производстве. Каждый день в этом заведении должен начинаться в пять утра, в сумерках, на плацу. Эти настоящие специалисты пусть готовят себе смену, не ограничиваясь в методах воздействия, как привыкли у себя на производстве и на кораблях. Только тогда мы, может быть, остановим смерть и разрушение и сэкономим на похоронах.
Николай понимал, что без правильной политики школу не спасёшь и запад здесь нам не указ. Там учителей очень дорого покупают и за эти деньги имеют…За просто так, такие « права человека» нашей школе не нужны. Так мы чёрт знает до какой толерантности докатимся.
Пока страна ещё в силе, а сила в ракетах и технологиях, сама собой напрашивается реформа образования. Без неё никаких ракет не будет и диалог с западом не наладится. Какой диалог без «кузькиной матери».
Без этой реформы скоро вообще ничего не будет. Будет только одна бескрайняя, дебильная Россия, заселённая не доучившимися в школе хамскими полудурками.
Прочитав йогу Васидшху, Николай плюнул на всё и снова стал весёлым. Оставаться мальчиком для битья ему не хотелось, в прочем и терять то ему было не чего. Вскоре, не желая выдерживать каких бы то ни было испытаний (с какой собственно стати?), он сдался своей природе. Против природы не попрёшь. Радостные дети бегали по деревне и кричали: «Ура! Николай Иванович опять пьяный! Трудов сегодня не будет! Нас отпустили, свобода!... Николая опять уволили.
Свято место пусто не бывает. Мужиков в деревне не хватает, а мужиков для битья тем более. Часы трудовика забрала Надежда Ивановна: покладистая, не далёкого ума женщина, живущая с тремя детьми без мужа, буквально всё умеющая делать своими руками, в совершенстве владеющая всеми инструментами и очень нуждающаяся.
Для Николая нашлась последняя колхозная ниша, на которой он наконец то успокоился и нашёл своё незамысловатое человеческое счастье, как говорится своё призвание. Его перевели в пастухи частного, колхозного стада, на вольные хлеба…