Люди, пережившие войну, вспоминали ее потом, уже в мирное время, по-разному. Или не вспоминали вообще. Точнее, старались не вспоминать.
Родители моего отца о войне не рассказывали, на мои вопросы о ней отвечали коротко и неохотно.
Отец моей мамы лишь иногда приезжал к нам в гости (с бабушкой они были в разводе, и жил он в Пушкине) и никогда о войне не говорил; только один раз в ответ на мои расспросы (мне надо было писать какое-то сочинение) отмахнулся: "Это вам в школе войну преподносят как сказку какую-то, а на самом деле всё не так, нечего тут рассказывать. Лучше тебе и не знать, что я делал на войне." Он прошел всю войну, был хирургом. Смысл тех его слов я осознала только спустя много лет: несложно себе представить, что приходилось видеть и делать своими руками оперирующему хирургу во время военных действий. Только пару раз в жизни я видела деда в светло-сером парадном костюме, пиджак которого едва умещал на себе бесчисленное количество орденов и медалей. Лишь повзрослев, я осознала, какой ценой достались дедушке эти награды и каким был его вклад в Победу.
Единственным человеком, который рассказывал о том времени охотно, была мамина мама. Мы жили с ней много лет в одной комнате; часто я делала уроки, а она, ни с того ни с сего, вдруг начинала, сидя на своей любимой оттоманке (так она называла старинный диван), скрестив на груди руки, рассказывать мне (или себе?) о каких-то событиях своей жизни, связанных с войной. Часто факты в ее монологах путались, противоречили друг другу, обрастали домыслами, которые "дописывало" бабушкино воображение, и, возможно, она и сама терялась, где - правда, а где - вымысел. Иногда я с интересом слушала ее рассказы, а иногда (чего греха таить?!), не выдержав, я брала тетради и учебники и уходила на кухню или в ванную.
Выстроить факты из рассказов моей бабушки в какую-то последовательную цепь у меня не получалось ни в то время, ни сейчас. Но с пятилетнего возраста я знала слова "эвакуация", "бомбежка", "фрицы", "окопы", "дифтерия"...
Одна история мне запомнилась очень хорошо. Бабушка рассказывала её много-много раз; она говорила о первом дне войны.
... 22 июня 1941 года выдался солнечный день, было воскресенье. Моя бабушка (ей было тогда 30 лет) вместе со своей старшей сестрой Лёлей еще накануне решили воскресное утро провести вместе со своими детьми в Зоопарке. Дети встретили эту идею с удовольствием: все проснулись пораньше, позавтракали и отправились в Зоопарк. Настроение у всех было отличное. Было тепло: бабушка, Лёля и ее пятнадцатилетняя дочка Люся надели нарядные летние платья; мальчики - пятилетний Володя (сын моей бабушки) и трехлетний Юрочка (сын Лёли) - были в рубашках-матросках, очень модных в то время, и коротких штанишках. Когда ехали в трамвае, все смеялись и шутили, детям не терпелось скорее добраться до зверинца, они заранее просили купить им мороженое и спорили, какое лучше: шоколадное или сливочное. Никто и представить не мог, как изменится всё и вся через несколько часов. Пройдет всего несколько недель - и не станет мороженого ни шоколадного, ни сливочного, ни даже хлеба.
Наконец, все вышли из трамвая, купили билеты и вошли в Зоопарк. Мальчики, бегая вприпрыжку, обгоняя друг друга, с мороженым в руках, бегали от одной клетки с животными к другой, визжа от восторга и торопясь поделиться своими впечатлениями друг с другом; пятнадцатилетняя Люся, уже примерявшая в то время на себя роль взрослой, пыталась с мамой и тетушкой призвать их к порядку. Ее усилия, конечно, были тщетны. Людей в Зоопарке становилось все больше: погода была прекрасной, и все приходили сюда семьями.
Спустя некоторое время мальчики всё же устали; им купили конфет и очередную порцию мороженого, когда из репродуктора стали доноситься какие-то звуки. Вокруг него стали собираться люди; лица у всех были озабоченные.
- Мусенька, постой-ка с детьми здесь, около слона, а я сбегаю узнать, что там объявляют, - сказала Лёля. - Только никуда не уходите, а то я вас не найду: народа-то сколько!
Моя бабушка осталась с Люсей и мальчиками около вольера со слоном, недоумевая, почему у всех собравшихся около репродуктора такие серьезные лица и тщетно пытаясь уловить слова, доносившиеся оттуда. Какой-то мужчина в форме офицера подвел к тому же вольеру свою семью: женщину и нескольких детей, и почему-то сказав ей не волноваться, тоже побежал к репродуктору.
Лёля вернулась через несколько минут. На ее лице не было и следа былой веселости, в глазах стояли слезы.
- Сказали, что война началась... Как же это, Муся? Что ж теперь будет?..
Вернулся от репродуктора и офицер, оставивший свою семью неподалеку. Его жена, услышав страшную весть, громко заплакала, бросилась к мужу с объятиями и в испуге повторяла: “Ты ведь - офицер! Тебя на фронт заберут одним из первых! Как же дети?! Не пущу! Не пущу, слышишь?! Не пущу!” Он тщетно пытался успокоить ее и перепуганных детей.
Моя бабушка и Лёля, взяв Люсю и мальчиков, поспешили к выходу; они никак не могли объяснить малышам, почему все кругом плачут и почему приходится так внезапно закончить прогулку, которая так хорошо начиналась. В тот день никому и в голову не могло прийти, какие испытания ждут всех впереди…
Моя бабушка была эвакуирована в село Травное Алтайского края вместе с сыном Володей и племянницей Люсей 15 июля 1942 года, уже после первой, самой страшной, блокадной зимы. Они ехали в эшелоне 144, в вагоне 22 - такие данные значатся в учетной карточке, которую я нашла в прошлом году в опубликованном архиве. В то время в Алтайском крае случилась вспышка инфекционных заболеваний (многие ленинградцы в пути заболевали, и их, больных, расселяли по сёлам); врач был один на несколько деревень, и он без сна и отдыха ездил от одного больного к другому, спасая людей. Первой дифтерией заболела Люся, следом за ней - Володя; послали за доктором, но он не смог приехать сразу, был в отдаленном селе. Когда врач добрался до Травного, спасать было уже некого: в один день, 13 августа 1942 года, умерли оба ребенка. Они так и остались там навсегда.
Я не могу даже представить себе, что испытывала моя бабушка тогда, разрываясь в простой деревенской избе между двумя больными детьми, бредившими от жара и умиравшими в страшных мучениях. Односельчане, которые вообще очень чутко отнеслись к приехавшим ленинградцам, помогали, чем только могли. Они советовали попробовать народное средство от дифтерии - накормить детей кашей, перемешанной с керосином. Но бабушка, жена грамотного и опытного врача, боялась этим только навредить, и так и не решилась испробовать народное средство.
- Каши с керосином... Дайте каши с керосином... - повторяла в бреду Люся.
До конца своих дней бабушка мучилась в неведении, правильно ли она тогда поступила, отказавшись от народного средства.
Старшая сестра моей бабушки Лёля (Елена) умерла в Ленинграде во время блокады. Еще до ее смерти без вести пропал Юрочка: его, ослабевшего от голода, отнесли в детский сад утром, а вечером обнаружилось, что мальчика нет. Возможно, он умер от голода, тело его спрятали где-то на чердаке, и, чтобы получать на него питание до конца месяца, родителям сказали, что он пропал.
Когда моя бабушка одна, без сына и племянницы, вернулась после войны в Ленинград, она узнала, что здесь умерла в блокаду почти вся ее семья. Живой осталась только младшая сестра Нина.
Несколько лет назад в социальной сети под довоенной фотографией со слоном в Зоопарке я оставила комментарий о том, что именно на этом месте моя бабушка узнала о начале войны 22 июня 1941 года. Совершенно неожиданно вскоре мне ответил пожилой мужчина: он писал, что в первый день войны он, пятилетний мальчишка, стоял около того же вольера с мамой и братьями, когда его отец, офицер, побежал к репродуктору, из которого доносилось: "Сегодня в четыре часа утра без всякого объявления войны германские вооруженные силы…” Из всей его большой семьи после войны живым остался он один.
Я долго рассматривала фотографии этого пожилого человека на его странице в социальной сети - ровесника погибшего сына моей бабушки, и радовалась за него. Вот он с женой, вот на работе, вот с внуками гуляет в Летнем саду... Какая длинная и интересная у него жизнь, и есть чем гордиться!
Сейчас мой дядя был бы в таком возрасте. Интересно, каким бы он был? Наверное, они с моей мамой (она родилась уже после войны) были бы похожи как брат и сестра. Когда он стал бы взрослым, у него, вероятно, была бы семья, родились бы дети - мои двоюродные сестры или братья, и мы могли бы быть дружны. Может быть, он стал бы врачом, как его отец, а может быть - танцором, или историком, или геологом, или еще кем-нибудь… Наверное, он любил бы своих родителей и свою младшую сестренку. Но всего этого не случилось - потому что кончилась его маленькая жизнь. Несколько детских фотографий - вот всё, что осталось в память о нем. Если бы он не умер тогда, жизнь всей семьи была бы иной.
Два мальчика-ровесника со своими мамами стояли совсем рядом в первый день войны у вольера со слоном. Как по-разному сложились их судьбы: у одного была потом долгая жизнь, а у другого - нет. Я никогда не могла предположить, что когда-нибудь судьба сведет меня с кем-то из той семьи, о которой я совершенно случайно знала из рассказов бабушки. Ведь даже если бы мы начали искать друг друга, вряд ли бы это получилось - мы не знали ни имен, ни фамилий друг друга. Но совершенно случайно встретились - почему-то именно так было нужно.