Сегодня, пожалуй, впервые я плакала от выгрызающего,удушающего и беспросветного одиночества. Стоит заметить, одинока я была всегда и плачу я довольно часто, но до столь безысходного и жалкого состояния я не доползала.
Половина третьего ночи, в ушах стоял привычно-оглушающий звон, все окна закрыты, свет загрязнённого зимнего неба, что присущ окраине столицы, кое как проникал в комнату, полностью серую за исключением белого натяжного потолка, от того он становился ослепляюще-мерзким, тошнотворно ярким. Натяжной белый потолок, как моя душа, если таковая ещё не сгнила во мне под воздействием благополучно разлагающегося образа мышления.
Извне не проникало ни звука, так что звон тишины прибавлялся к персональному звону, приобретённому то ли после сотрясения мозга, то ли от медленной и точной потери рассудка.
Я в очередной раз придумывала нелепую причину, по которой моя жизнь должна продлиться ещё на сутки и тело, попавшее в плен тремора, сумбурного прерывистого дыхания, леденящей усталости,больше схожей с полным обезвоживанием тела и свинцовыми, нависающими где-то в области переносицы, мыслями, пыталось заснуть, ведь как мне приятно подшучивать- сон- это маленькая смерть, только не расстраивая родителей. Трудно сказать в какой момент это забавное изречение стало восприниматься мной столь серьезно и все больше превращаться в жизненное кредо. Вероятно, когда мое одиночество и маниакальная депрессия достигли своего апогея в осознанности. А это случилось приблизительно 8 месяцев назад, когда обстоятельства лишили меня прекрасной и самой понятной отдушины- алкоголя. В алкоголе меня привлекал не только факт расслабленной бессознательности, но и возможность разделить его в компании незнакомцев. Создать великолепную иллюзию присутствия в моменте, своей ценности как личности, притвориться нужной хотя бы кому-то, хотя бы на мгновение, добиться самообманом секундной любви к себе.
Хотя и "в завязке" случались порывы любви (к себе), но они ускользали столь стремительно и терялись среди смуты едкого и беспощадного самоанализа, перетекающего в давящий каблук отвращения где-то в районе горла и паха, что я не успевала сделать отрывистый вдох не токсичного сознания.
Порой мне кажется, я настолько ничтожна, что могу полностью поместиться между безымянным и мизинцем ноги хрупкой девочки лет 6.
Единственное, чего мне хотелось в эту минуту, в эти злополучные 2:30 ночи, чтобы кто-то обнял меня с искренним на то желанием. Не из жалости, вежливости, стеснения или просьбы, а потому что я хоть на долю секунды ему важна и не вызываю должного отвращения. Я твердила себе: пожалуйста, у меня закончилась последняя причина не выходить в окно сегодня, обними меня, мне нужна ещё хотя бы одна, пока я не накопила на услуги психиатра, умоляю обними меня хотя бы раз, это действительно может спасти мне жизнь, просто обними, не пытаясь лечить мое изуродованное сердце, болезненное тело, искажённый поток мыслей. Я просто хочу молча положить свою тяжелую, задыхающуюся голову на твои колени, мне будет достаточно, умоляю. Я кричала так громко внутри этой мысли, что она невольно выскользнула наружу в виде истошного плача. Он не был похож на обычные девичье слезы, так скорее рыдают женщины во время тяжёлой утраты, так кричат ишаки.
Я впервые плакала вслух, разрешая прорываться воплям сквозь меня, не убивая их стиснутыми до крови губами, как это случалось обычно. Это было по истине жалкое зрелище. Непомерно большая квартира, комната, даже кровать для одной крохотной девочки, что неподвижно лицом в подушку, но все равно в стену зовёт на помощь. Для виду могла бы хоть ногой дёрнуть, но на то не было сил. Раньше я могла дёргаться часами в приступах гнева или панической атаки, сейчас меня еле хватило на плач.
Этот плач, крик души, минутная слабость, обзывайте как хотите, был ещё ужасен и от того, что больше, чем объятий, я желала не видеть никого, максимальной эмоциональной и физической изоляции, насколько это позволено живым. Мне хотелось выстроить маленькую комнату внутри комнаты, а там ещё две:в одной стул, в другой матрац, хотелось курсировать по лабиринту из холодного бетона, лишь бы мое существование было неизведанным материком для социума, пристанищем души, сокрытой в желчном пузыре рыбы Фугу. Больше, чем внимания мне хотелось полной стерильности в этом вопросе. В поисках подходящего кандидата на оказание того самого злополучного порыва нежности, я судорожно перебирала лица в своём искажённому сознании, но от того меня ещё больше тянуло на рвоту. Желудок в очередной раз завязался в тугой, сухой узел, скрипнула дверь соседней комнаты и я вновь осознала всю бренность забитого, измученного, вопиющего одиночества.
Вот так я и заплакала сегодня в 2:30 ночи. Мне неловко, я просто хочу закурить.