Антироман «Овердрайв» Сергея Иннера вышел 8 мая в независимом издательстве Чтиво под слоганом «Обратная сторона рока». В качестве эксклюзива мы публикуем для вас отрывок из книги.
107. Идея
Ступени, ведущие к Неве. Мы с Гердой сидим на них, курим и ждём первый рассвет лета в компании сфинксов.
— Расскажи мне всё о своей жизни, — говорит она.
— Всё? Уверена?
Герда кивает.
— Ладно. В ночь, когда я родился, был страшный ураган. Страна полночного солнца, где я родился, вскоре перестала существовать, а вместо неё появилась новая, в которой мы с тобой живём и поныне. Детство моё полным ходом шло со всеми полагающимися войнушками и приставками, и я уже начал думать, что буду вечно тащиться, но мама неожиданно отдала меня в школу. Так я попал в машину.
Герда понимающе кивает.
— После линейки на первом звонке старшеклассники брали малышей за руки и разводили по кабинетам. Я достался красивой веснушчатой девице с просто улётной задницей. Она меня отвела в класс «А» и усадила за парту, на которой маркером было написано:
«If you wanna fuck the sky you must teach your penis fly»
Почему-то я запомнил это на всю жизнь.
Герда деликатно смеётся.
— Три десятка незнакомых странных детей вокруг. Учительница делает перекличку, звучит фамилия, похожая на мою, я говорю «Здесь». Немного погодя, дверь открывается, и входит другая учительница. Она привела мальчика, похожего на меня, и говорит нашей учительнице, что его зовут так же, как меня, и фамилия у него почти такая же, как у меня, однако не совсем. Следовательно тот, кого она привела, — это не я, а ей зачем-то нужен именно я. Учительницы обменялись нами, похожий на меня остался в классе «А», меня отвели в класс «Б». Там я сразу почувствовал себя в своей тарелке.
Герда улыбается и трогает свой шипастый ошейник. В Неве отражается утренняя звезда.
— Не слишком подробно? — спрашиваю я. — Мне продолжать?
Целуя фильтр сигареты, Герда благосклонно кивает.
— Учился я хорошо, пока в мою жизнь не явились половое созревание, алкоголь и рок-н-ролл. Акустические гитары, самодельные звукосниматели из телефонных трубок, картонные барабаны, крышка от казана вместо крэша, бас-гитара, найденная в школьном подвале. Нашу банду курировал школьный звукорежиссёр Евсей Юрьевич, муж учительницы физики. Он получил травму в автомобильной аварии, и в его медицинской карточке написали какой-то диагноз на латыни. Позже выяснилось, что технически эти слова значили, что у него отрезана голова. Поэтому наш барабанщик Стас Лимонов звал его «Всадник без головы».
Первой композицией, что мы разыграли, была «Как На Войне» «Агаты Кристи». Когда шёл отбор номеров для выпускного вечера, завуч эту песню играть запретила. Так мы попали в андеграунд.
Герда красиво усмехается.
— Мы делали концерты в школьной столовой, пели там песни Offspring, Roxette, «Пилота» и собственные. Вообще, довольно активную общественную жизнь вели. В старших классах мы с гитаристом Финном были диджеями на школьных дискотеках, помогали Всаднику поднимать аппаратуру в актовый зал. На последнем звонке директор школы вручала грамоты тем, кто наиболее активно участвовал в судьбе параллели. Их получили те дети, чьи родители оплатили смену окон в спортзале. Снова ты, Великое Но.
— Великое Но? — спрашивает Герда, туша сигарету о гранит.
— Да, сталкивалась с ним?
— Разумеется, — усмехается она. — Оно всё пытается впарить мне правила моей жизни, но я не покупаю. Продолжай рассказ.
— Самые активные дети никогда не ходили на летнюю практику, не были диджеями и вообще появлялись в школе реже других. Я им не нравился. Один как-то подошёл ко мне в школьной столярной мастерской в окружении своих друзей и сказал мне: «Лох — это судьба» Я ответил: «Кому, как не тебе, это знать» Дружки его заржали, а он ничего не сказал, но больше меня не доставал.
Герда хороший слушатель. В присутствии такого в памяти всплывают давно забытые случаи.
— А ещё была учительница английского Карина Алексеевна, секс-символ педагогики. Губы цвета тёмного бордо, волосы — тлеющие угли, прямо как у тебя, Герда, только чаще в высоких причёсках. Шпилька, экстремальные разрезы, пиджаки с леопардовыми бортами. Я любил уроки английского. Однажды, рассказывая о числительных, Карина Алексеевна произнесла слово «Six» и ей, видимо, показалось, что она сказала его неверно, она попыталась это исправить и сказала «Sex». Затем она поняла, что теперь уж точно что-то не так, густо покраснела и снова произнесла «Six». Она пыталась сделать вид, что ничего не произошло, но злые дети стали смеяться и улюлюкать. Я не смеялся. Я хотел Карину Алексеевну. Думаю, и она меня.
— Почему ты так думаешь? — спрашивает Герда.
— Я был хорош в английском. Но Карину хотел не только я. У нас был ОБЖ-шник Василий Павлович. Потомственный донской казак. Цвет хаки, рыжие усы, полный арсенал дурацких идиом вроде «Борьба с умом» и «Герой — штаны горой». Мы звали его «Палыч», и он, если верить слухам, трахал Карину Алексеевну в спортзале на козле.
— Забавно, в нашей школе так говорили про физрука и учительницу музыки.
— Я тоже думаю, что физрук в этой легенде уместнее. У нас многие верили. И многие не любили Палыча. Я уж точно. В старших классах, когда нашу школу возвели в ранг лицея, а всех хулиганов перевели в ПТУ, самыми большими хулиганами остались мы с Финном. Мы сидели на уроках Палыча на последней парте и в открытую презирали его. В начале урока он заходил в кабинет, ученики вставали, тогда Палыч обводил класс долгим серьёзным взглядом, а потом говорил: «Здравия желаю!» Все должны были отвечать «Здравия желаю!» А мы с Финном вместо «Здравия желаю» отвечали «Пошёл на хуй!» Конечно, в общем хоре Палыч не мог различить два наших голоса. Однако через несколько уроков мы заметили, что к нам присоединились соседние парты. С каждым уроком наш хор креп. Наступил день, когда Палыч вошёл в класс, привычно смерил всех казачьим взором, сказал «Здравия желаю!», а в ответ ему раздалось громкое и дружное «Пошёл на хуй!» Тридцать ошалевших подростков — мы все произносили это и понимали, что пути назад уже нет. Разве что несколько заучек на передних партах всё ещё были не в теме и, как обычно, гаркнули «Здравия желаю!» Это нас и спасло. У Палыча было лицо человека, который не уверен, что только что слышал то, что слышал. Он — донской казак. Он не может взять и поверить, что орда головастиков, стоящих перед ним, растеряла всякий праведный страх и отправила его, всеобщего любимца, в урологические дали. Вот он думает: «А может, это всё-таки был метиловый спирт?» А вот он думает: «Всё-таки белая горячка — это не так весело, как подсаживать девятиклассниц на брусья» В конце концов Палыч набирает воздуха и говорит: «Садитесь. Тема сегодняшнего урока: меры безопасности при ядерном взрыве» Мы выдыхаем.
Герда смеётся, и она прекрасна. Как может быть, что я сейчас здесь, с ней, на берегу Невы, а не веду ОБЖ в родном городе с шашкой наголо? За что столько благодати?
— Ну а что после школы? — спрашивает Герда.
— Поступил на радиотехнический факультет радиотехнического университета. Похож я на радиофизика?
— Да не особо.
— Между тем, я без трёх курсов дипломированный специалист.
Герда смеётся.
— Потом армия. Мотострелковая учебка в Чите, танковые войска в Кяхте. Полтора года коту под хвост, зато потом всех насквозь видишь.
— И меня насквозь видишь?
Герда хитро зыркает анимешными глазищами.
— Лгать не хочу, а к правде ты не готова.
Герда усмехается, в тонких руках её загорается очередная сигарета. О сладострастие дымов. О молодость, искусная в нахождении в себе горя. Меня осеняет.
— Герда, кажется, я кое-что придумал! Как же здорово, что я тебя встретил!
— О чём речь?
— У меня появилась идея для романа! Он будет о том, чем мы себя убиваем. О том, что позволяет увеличить скорость, уменьшив время путешествия. Количественно-качественный переход.
— Звучит неплохо. Я бы почитала.
Тянусь поцеловать Герду, но она отстраняется.
— Эй! — говорю я. — Мы поймали крупную рыбу! Идея на миллион! В жизни нас ждут и богатство и слава! Давай целоваться!
— Метро открылось, — внезапно говорит она. — Пойдём по домам.
Я проводил Герду до пересечения Литейного и Белинского, где она снимала комнату, и пошёл домой. Никому из нас метро не было нужно. Я пришёл домой и сразу начал работу над романом. С Гердой мы больше никогда не встречались.
0.
Охуенно любить, ненавидеть — хуёво. И вроде бы все это знают, но время от времени кто-то убивает кого-то, насилует, кидает на деньги, депортирует, расстреливает, бросает с вертолёта, подрывает ручной гранатой. Нет, всем уже понятно, что любовь — это не между полами, любовь — это сверх, и под, и над, и вместо, и энергия всего сущего, движущая нейтрино и галактиками. Просто иногда кто-то прокалывает кого-то, опрокидывает, поджигает, запрещает, цензурирует, растаптывает, убивает на ринге, распинает, травит во сне. Только иногда, ведь в сущности всем давно ясно, что любовь гремит ключами к любым замкам, что её остриё едва ль тупей, чем жало голода или жажды, что маргаритки на могилах неизвестных солдат прорастают самыми первыми, что всякий рождён и умирает в любви, а в жизни лишь вьётся, порхает вокруг её путей, как бомж вблизи теплотрассы. Просто иногда — не часто, только иногда — кто-нибудь разбивает своей любви через хиджаб лицо, взрывает свою любовь в метро, намазывает её, растолчённую на батон поверх сливочного масла, наматывает её на колёса мотоцикла, замуровывает в стену особняка, кладёт ей на язык лишнюю таблетку, говорит ей слово, толкающее её к краю, поливает её грязью в СМИ ради пиара, вырезает ей органы для наживы, отправляет её в горячую точку, устраивает в её стране революцию того или иного цвета, избивает её на площадях ОМОНом, бесчестит её имя в учебниках истории, причисляет её к лику сатаны лживыми проповедями. Но главное, что вообще-то все уже знают: ненавидеть — хуёво, любить — заебись.
Читайте демо-версию антиромана «Овердрайв» бесплатно и покупайте полную версию на официальной странице книги.
