Снова потянуло на Чистые Пруды. Но понятие это многообразно. И сегодня мы идем по улицам бывшей Огородной слободы (что располагалась между Мясницкой и Покровкой) и не устаем удивляться: рядом вся эта центральная, чистопрудно-мясницкая суета, а тут совсем другой мир.
Но шумный центр отпустил не сразу. И по ту сторону бульвара длилась Мясницкая, в потоке приходилось двигаться быстро, споткнувшись разве что об очередь в окошко Макдональдса за картошкой-фри и прочими чизбургерами. Скорее за угол, в Гусятников переулок, где можно замедлить шаг!
Гусятников пересекает переулок Огородная слобода. Здесь, как и везде в окрестностях, чехарда с названиями: был он и Чудовским, и Фокиным, и Стопани, а потом вернулся к исконному сельскохозяйственному имени, не очень уже монтирующемуся с окружением. По ту сторону, на месте старого дома № 4, обширный сквер, устроенный еще до войны. В глубине его чудом сохранившиеся деревянные домики. Посреди – юный Ленин.
Длинные, золотящиеся на просвет аллеи полны народом – явно местным, никуда не торопящимся. Пожилая женщина поставила тяжелые сумки на постамент – привычный привал по дороге из магазина. Ходит туда-сюда молодой человек, уткнувшись в толстенный том – надо же, читает! Парочки, парочки… Как будто галерея старых картинок московского быта.
«На перевернутый ящик
Села худая, как спица,
Дылда-девица,
Рядом - плечистый приказчик.
Говорят, говорят...» – мелькают в голове строчки Саши Черного.
По левую руку здание с башенками под номером шесть, напоминающее небольшой замок. Это особняк чаепромышленников Высоцких, затем – клуб телеграфистов, общество старых большевиков и – бывший Московский городской Дом пионеров, самый главный до тех самых пор, пока не построили пионерский комплекс на Ленинских (да, конечно, Воробьевых) горах. Тогда здание уменьшилось статусом – стало всего лишь районным Дворцом пионеров имени Крупской.
Идем наискосок проходным двором, до неправдоподобия полным жизни. С качелями, каруселями, стуком мяча на спортивной площадке и граффити, намертво вплетенным в окружающую природу. Через дорогу – улица Жуковского (до 1936 года — Мыльников переулок).
Если идти по левой стороне и вовсе не поворачивать голову вправо, неожиданно обнаруживается, что правая часть при этом просматривается прекрасно – зеркальные окна, вот чудеса! И вот мы, как в детстве в цветном стеклышке, ловим наконец нужное изображение - отраженное в стекле окно первого этажа дома с таинственной надписью на боку: «флигель».
«Мыльников переулок, или, если вам угодно, виа Мыльников, рю Мыльников или же Мыльников-стрит, до сих пор существует. Его еще не коснулась реконструкция столицы. Но он уже называется теперь улица Жуковского. ...Если вы приедете в Москву, можете посетить бывший Мыльников переулок, дом четыре. Мою комнату легко заметить с улицы; на ее окнах имеется веерообразная белая железная решетка, напоминающая лучи восходящего из-за угла солнца…», - писал Валентин Катаев в «Алмазном венце».
И правда: все на месте, за исключением разве что решетки, «напоминающей лучи восходящего из-за угла солнца», вместо нее – опущенные металлические жалюзи.
И тут я, простите, не могу ни задержаться, ни застрять намертво, ни цитировать и ни развивать – уж очень они все хороши.
«…Следом за мною через мою комнату прошли почти все мои друзья, ринувшиеся с юга, едва только кончилась гражданская война, на завоевание Москвы: ключик, брат и друг, птицелов, наследник и прочие».
Это снова «Алмазный мой венец» - мемуары, роман-головоломка, «набор низкопробных сплетен», как его только ни называли, но читали запоем. Успешный советский писатель - "Белеет парус одинокий", "Хуторок в степи" - вдруг отринул свое литературное прошлое и заявил, что теперь он пишет исключительно в стиле «мовизм» » (от фр. mauvais - плохой, дурной). Вот и результат: "Венец", изданный в конце 70-х. Публика с упоением разгадывала спрятанные имена. С некоторыми было легко: командор сразу определялся как Маяковский, Есенин – королевич, мулат – Пастернак. С другими приходилось поломать голову, сопоставляя детали.
Но вернемся в Мыльников переулок, где столько сплетено, откуда столько взято истоков и где жили у Катаева, в частности, «ключик, брат и друг, птицелов…» - Юрий Олеша, Евгений Катаев, известным нам как Евгений Петров, Илья Ильф, Эдуард Багрицкий.
В доме напротив жила четырнадцатилетняя девочка. Она сидела у окна (возможно, того самого, что сейчас с готовностью отражает нам прошлое?) и читала. Картина эта неизменно умиляла Олешу. Однажды, встретившись с ней на улице, он пообещал, что напишет книгу, которую посвятит ей. Было ли навеяно это обещание хорошей погодой, влюбленностью?.. Слухи расходятся. Но вышедшие в 1928 году «Три толстяка» действительно были посвящены Валентине Грюнзайд, которая к тому времени уже успела стать женой Евгения Петрова. Что ж, зато героиня сказки названа в честь жены Юрия Карловича, в девичестве Ольги Суок.
