«Война... Зачем она? Почему люди должны умирать?... Разве такое возможно, чтобы она кому-то нужна была? Неужели кто-то хочет этого? Значит, хочет, если война идёт» - Фрося стояла во дворе и наблюдала, как соседи готовятся к мобилизации.
Пришёл и Захар попрощаться, обнял Нюсю, на Валю лишь посмотрел, но не подошёл к люльке, не взял на руки.
- Ну, я пошёл… Не поминайте лихом… Жив буду, вернусь за Нюсей, - сказал он, уходя. И у Нюси с Фросей появилась надежда. Фрося осенила его крестом, а потом, войдя в хату, и став перед иконами с зажжённой лампадкой, долго молилась.
Когда началась война, старшая дочь Паша со своими сыновьями и мужем жила в Ленинграде. Фрося не знала, как они там живут, но была уверена в том, что Степан уже на фронте, так как был военным. А в сентябре пришло письмо из Вологодской области. Паша писала, что Степан на фронте, а её с детьми эвакуировали, и они живут в деревне Поповской, Пятовского сельсовета, Вологодской области, недалеко от города Тотьма, и как только будет возможность, она будет добираться до Большой Крепки. Пока такой возможности нет, так как там совсем близко идут бои и может так случится, что и в слободу немцы зайдут. Так вскоре и случилось.
В октябре 41-го немцы заняли Большую Крепкую и для слободян наступили трудные времена. Была осень, только что убрали урожай и у всех погреба были заполнены овощами, сбитым подсолнечным маслом и кадками полными квашенной капустой. Заполненный погреб был и у Ефросинии, а в кладовке и сарае хранилась мука, зерно и комбикорм корове. «Перезимуем» - думала Ефросиния. Думала, что продуктов для неё, Нюси, Нюры и маленькой Вали хватит.
Но всё получилось по-другому. Уже на второй день после захвата слободы, немцы прошлись по домам и изъяли все запасы. Особенно они свирепствовали на Долгаливке, у многих забирали все продукты, ничего не оставляя, а при малейшем сопротивлении расстреливали. Забрали кабана, кур заставили порезать и общипать. У некоторых и коров увели, а Ефросинии хоть в этом повезло. Не тронули Зорьку.
В ноябре наши войска освободили слободу, но она стала неузнаваемой за месяц оккупации. И люди тоже были неузнаваемы. Уходя из слободы, немцы специальными факелами поджигали хаты, соломенные крыши и крыши из камыша вспыхивали моментально, люди выскакивали и убегали, а вдогонку летели пули.
Ефросининой хатке-землянке повезло. Не подожгли её немцы, наверное, потому, что в переулке была, а они время не захотели терять. Хорошо, что хоть кров есть, а уж с продуктами перебьются. Много кукурузы осталось, перемалывали её на специальной крупомолке, называемой драчкой, варили кашу из неё и надеялись, что весной посадят, и вырастит новый урожай. Но пришла весна, а садить было нечего, ни у кого никаких семян не осталось. Колхозные амбары также были пустыми.
А что и посадили, то убрать для себя не удалось. Немцы второй раз заняли слободу. И на этот раз их зверства были ещё более жестокими. Было много полицаев из предателей и уголовников. Эти шавки тоже свирепствовали, показывая своё старание новым хозяевам.
На улицах появились виселицы, жители карались за малейшее неповиновение. Однажды Ефросиния видела, как немцы по мосту вели в сторону МТФ группу пленных наших солдат, а через некоторое время увидела, как оттуда валил дым. После услышала, что эти безжалостные варвары сожгли живьём около сорока пленных. Вспомнила, как в первую оккупацию один из полицаев проводил пропаганду и говорил, что немцев не надо бояться, они культурные люди и верят в Бога, и нам не надо сопротивляться, а надо учиться у них культуре. Ефросиния не могла понять, как можно быть такими зверьми. И почему Бог допускает это?
Немцы заселились во все хаты и семьи переселились в сараи и подвалы. Не минуло это и Ефросинию. В её хату поселили трёх немцев, двух пожилых и одного молодого. Но ей повезло, хотя ей с девочками и пришлось жить в погребе, немцы их не обижали. Но молоко любили и требовали его каждый день.
- Матка, матка! Молока, молока! - требовали и подставляли свои большие кружки. Ефросинии с трудом удавалось оставить немного молока для маленькой Вали. Но что поделать?
- На! Чтоб ты сдох! – в сердцах как-то сказала Ефросиния, но на лице свою неприязнь показать побоялась. Немец выпил молоко и произнёс:
- Матка! Матка! И не сдох я!
Ефросиния поняла, что один из них немного знает русский язык и в дальнейшем была более осторожна. Кроме молока немцы просили приготовить им яичницу. Именно просили, а не требовали, как это делали другие, жившие в хатах у соседей. Несколько раз Ефросинии приходилось наблюдать, как её три немца сидели и рассматривали фотографии, и каждый раз при этом плакали. Они и Ефросинии показывали, и она запомнила лица их матерей, жён и сестёр.
- Что же вы так плачете? – спросила. - Мы знаем, что не вернёмся домой, - ответил один из них, тот, что как-то раньше произнёс, когда никого больше не было рядом, - Гитлер - дурак и Сталин - дурак. Благодаря этому немцу и корова у Ефросинии осталась. Предупредил он о том, что всех коров будут угонять, и посоветовал запрятать в овраге, что и сделали.