ПродолжениеУправившись по хозяйству, Фрося налила в бидончик парного молока, взяла краюху вчера испечённого хлеба и пошла к Нинке Безус. Вторую неделю Нинка болела и не выходила из дома, и, увидев подругу во дворе, Фрося обрадовалась. Значит, дело пошло на поправку. А то, совсем занемогла, сильно простыла.
- А ты траву не бросай пить, надо ещё немножко её попить, а то сильно хворала, - посоветовала Ефросинья, - а теперь в хату пойдём, я тебя ещё полечу.
Нинка с гостьей вошли в маленькую, тесную хату. Обстановка её была скромной: деревянные лавки вдоль стен, самодельный стол, табуретки возле него и кровати. Фросе всегда было жаль подругу, прозябающую в нищете, потому и старалась помочь ей, как могла. То продукты принесёт, то что-то из одежды. Вот и шаль ей подарила. Большая, красивая, в крупную клетку шаль очень понравилась Нинке. Никогда не было у неё такой красоты. А тёплая какая! Можно укрываться вместо одеяла, согреет хорошо.
Нинка жила одна. Рано стала вдовой, сама растила сына Степана. Как хорошо было бы, если б он сейчас был рядом! Так нет, Стёпка строит большой город, письмо оттуда прислал. Нинка и не знает, где это, знает только, что очень далеко, на большой реке. Амур называется та река. Нежданно, негаданно там оказался. Поехал с другом своим Колькой Сыроватским и дедом Фролом на лошадях в Матвеев Курган, на элеватор, а назад не приехал. Обратно только дед Фрол и вернулся, а ребята прямо в тот же день поехали на стройку. Рассказывал дед, что дали им комсомольскую путёвку, посадили в товарняк вместе с другими и отправили добровольцами.
- Дело к зиме идёт, думаю, замерзнут хлопцы, так я снял с себя вынцараду (плащ из брезента), та им отдал, - рассказывал дед Фрол, - Подождал там, а как поезд тронулся, так и домой поехал.
Очень Нинка переживает за сына. Как встретятся с Сонькой Сыроватской, Колькиной матерью, так только о сыновьях и разговаривают. Совсем молодые ребята. Стёпке только 17 исполнилось, а Колька чуток старше. Дед Фрол говорит, что их заставили написать заявления с просьбой отправить добровольцами на комсомольскую стройку на Дальний Восток. Грозили, если не поедут, то судить будут. Они подняли на элеваторе кочан кукурузы, разломили его и по половинке в карманы свои засунули. А кто-то увидел это и сразу подошли и забрали ребят. Вот Нинка и волнуется за сына.
- Ну, ложись, лечить буду!
Нинка расположилась на лавке и Ефросиния привычным движением, нашёптывая молитву, начала массировать ей живот, предварительно перекрестив её. От тяжёлой работы Нинка часто срывала живот и Ефросиния уже не раз его ставила на место.
В дверь постучали, и на пороге появилась Машка Харавымова, соседка Нинкина.
- А я смотрю, Фроська пошла к тебе, - начала Машка, - думаю, надо и себе сходить, сильно спина болит, мочи нет! Полечи, Фрося и меня.
Времени у Ефросинии было мало, надо домой бежать, дети проснулись, да и Андрей проголодался, завтракать пора. Ещё, когда уходила, он попросил не задерживаться:
- Ты, Фрося, быстро возвращайся. Сейчас кончаю базок свиньям делать, завтракать будем.
Фрося обещала вернуться быстро. Но не привыкла она людям отказывать. Все шли к ней со своими болячками, всем помогала. Ну, и Машке, конечно, не отказала. Машка легла на широкую лавку, и Фрося приступила к лечению. Лечение состояло из специального массажа, но слово такое ни Фрося, ни Машка и ни кто в деревне не знал. Этот массаж хорошо помогал людям, но все считали, в том числе и Фрося, что помогал не массаж, а молитва, которую Ефросиния читала, когда его делала.
- Ну, всё теперь я побежала, а то мужик рассердится на меня, - сказала Фрося и вышла из хаты. И только она появилась на улице, как увидела Нюсю, девятилетнюю дочку свою, бегущую ей навстречу.
- Мама, мама, тятька послал за тобой! Люди к нам приехали из района, всё в доме и во дворе перерыли, что-то ищут…
«Ну вот, - подумала Ефросиния, - и до нас добрались. А говорила же Андрею, так он успокаивал: ничего не будет нам, мы же батраков не держим, сами всё делаем» Ефросинию одолевали страшные предчувствия и она, сломя голову побежала по крутой горе к своему дому, да так быстро, что дочка едва поспевала за ней.
Перед высокими воротами кушнаривского дома толпился народ. Ефросинья остановилась, как вкопанная, а потом с негодованием расталкивая толпу зевак, залетела во двор. Посреди двора стояли сани, запряжённые лошадьми. Незнакомый крупный мордастый мужчина и худенький юнец грузили на сани кованый сундук. Здесь же крутились Ефим Кравченко и вечно пьяный и грязный Ванька Кривсун, считающие себя новой властью.
- Шо, Фроська, жалко с добром расставаться? – спросил Кривсун. Ефросиния оттолкнула его и пошла дальше. Из дама как раз выходила активистка Мотька Яковенко. В руках она держала детские платья и пальто.
- Моим детям тоже это надо. Не все ж время твоим только ходить одетыми? Пусть и мои походят. А то зажрались, куркули.
Ефросиния не вытерпела, чтобы не ответить.
- И твои дети ходили бы одетые, так твоему мужику разве ж до детей. Он же, как какая копейка попадается, так сразу в магазин бежит, за бутылкой.
Из сарая показался поникший Андрей с непокрытой головой и опущенными плечами. Он виновато посмотрел на жену. Фрося прижалась к нему и тихо сказала:
- Ничего, пусть забирают, руки-ноги есть, не пропадём.
- Не пропадёте в Сибири, - с ухмылкой проговорил Кравченко, - Давайте, залезайте в сани, будем ехать. А ты, Фроська, снимай тулуп! Он и моей жене сгодится. На, фуфайку, надень.
- А ты, Кушнырь, в Сибири будешь себе новые хоромы строить! – зло сказал мордатый незнакомец.
- Кончилось, Кушнырь, твое время. Теперь наше настало! – добавил Кривсун и загоготал. Во дворе сновали новые властители. На радость односельчан торги объявили прямо здесь. Имущество Кушнарёвых продавали с молотка за бесценок. Живность в два счёта разобрали по соседским дворам. Ефросиния едва сдерживала себя, наблюдая, как сосед безуспешно пытался с корнем вырвать железные ворота с кованными розочками- бубенчиками. Как долбил мёрзлую землю под дубовые столбы, как безжалостно волочил по снегу символ их защиты и грузил на сани. Дубовые столбы оставляли на белом снегу глубокие борозды, такие же глубокие раны кровоточили в сердце Ефросинии. Бубенчики жалобно поскрипывали, разрывая душу Фроси на части. Ей хотелось броситься на захватчика и придушить его на месте.
Опьянённые свободой, дорвавшиеся до дармовщины, односельчане шарили по кушнарёвскому дому, как разбойники с большой дороги. Брали подушки, хватали одеяла, шерстяные ковры. Рассматривали на свету шёлковые платки, дорогие наряды Фроси и девочек, тут же примеряли юбки и платья, кафтаны.
У Ефросинии защемило сердце, она впервые видела мужа такими жалким и беспомощным. Её Андрей, такой умный, такой сильный, не мог справиться с этой бесчинствующей ордой. Фрося кусала губы от бессилия, проклиная про себя новых хозяев жизни. Она в отчаянье бросилась к стоявшим рядом и тихо плакавшим дочкам, обняла их.
- Пойдёмте в дом, я вас одену теплее.
Они вошли в дом и направились в комнату, где стоял большой сундук с одеждой. Там уже хозяйничала Дуняша, молодая шустрая женщина из новых активисток. Она чувствовала небывалый подъём, и, растолкав других баб, перебрала добротные отрезы сукна. Добра у Фроси было много, и всё первосортное. Её взгляд упал на сложенные на кровати подушки.
- На гусином пуху? – подскочила она к кровати, - Всю жизнь мечтала на такой полушке поспать!
Дуняша выросла в бедности, и у неё никогда в жизни не было хороших вещей. «Я выходила замуж в одном платье из домотканого рядна, а уж постараюсь, чтобы дочки мои всё имели» - думала Дуняша. В её сундуке уже много чего хранилось из кулацких домов. Дуняша попала в активистки, так как знала грамоту и умела драть глотку на всех сходках громче всех.
В дом заглянул мордатый мужик из района и сказал, что пора ехать. - Быстрее, быстрее, сколько можно ждать вас? Залезайте в сани! Едем! – приказал он, и посмотрел на девочек, добавил, - А лишнюю одежду с девчат надо снять! Ишь, по два платья нацепили, кулацкое племя! Сгините в Сибири! Советскую власть вокруг пальца хотите обвести? Не выйдет! Содрать с соплячек платья! – распалившись от злости кричал мордатый. Кравченко и Кривсун с готовностью подскочили и стали стягивать платья с девчонок.
- Отойдите, ироды! Я сама сниму, - сказала Ефросиния, - оборотни некрещённые!
Толпа с жадностью смотрела на бесчинства новой власти.
Описанные события были в слободе Большекрепинской, в 1933г.
