За месяц в Чернобыле Владимиру стало страшно лишь однажды — когда дозиметр показал на его ботинках дозу радиации, в миллион раз превышающую норму.
Доброволец поневоле
«Со мной в группе учился парень, Саша, года на 4 старше меня. Он родом с Украины, у него семья была в Днепропетровске — жена и дочка. 25 апреля он уехал к ним на майские праздники. 27 апреля я сижу дома, пью чай, смотрю — к моему дому в Домодедово подъехала машина с киевскими номерами, и этот парень выходит. Спросил, что он тут делает. Отвечает: "Приезжаю домой 26-го, а отец мне даёт ключи от машины, говорит забирать жену и дочку и мотать отсюда, потому что на Чернобыльской атомной электростанции какая-то авария". Так я узнал об аварии на ЧАЭС раньше официального сообщения в газетах.
В прессе официальная информация о ЧП появилась лишь 30 апреля, газета «Известия» опубликовала заметку следующего содержания: «На Чернобыльской атомной электростанции произошла авария, повреждён один из реакторов. Принимаются меры по ликвидации последствий аварии. Пострадавшим оказывается помощь. Создана правительственная комиссия».
К тому времени уже эвакуировали Припять, Чернобыль и другие населённые пункты в радиусе 30 км от станции.
Я работал в Москве, жил в Домодедово, учился на автокрановщика и строил высоковольтные линии. Летом на работу приехало начальство и сообщило: "Мы решили послать тебя добровольцем в Чернобыль". Я удивился: "В смысле? Вы решили или всё-таки я?". Сзади мужик стоял из нашего управления, хороший, справедливый, сказал мне: «Добровольно — месяц командировки. Если откажешься — полгода через военкомат. На тебя уже лежат повестки». Я решил ехать добровольно. Те, кто там "партизанил" («партизанами» называли военнослужащих запаса, призванных на ликвидацию аварии — прим. ред.), делали самую грязную работу: вручную расчищали крыши, убирали обломки. Некоторых селили прямо в подвальных помещениях станции. Кто знает, как бы всё обернулось, если бы я отказался от командировки. Да и кто-то же должен был это делать [ликвидировать аварию], почему не я? Мы же толком ничего не знали про радиацию. Слышали про Хиросиму и Нагасаки, были уроки по радиационной безопасности в школе — и всё. Потому и страшно не было. Так и провёл там 28 дней. Крановщиком работал».
Гробовая тишина
«На поезде добрался до Киева, оттуда до Чернобыля всего 130 километров, но мы ехали почти 12 часов — нас тормозили на каждом КПП, проверяли документы.
Чернобыль — он небольшой, похож на нашу Сысерть или Берёзовский (города-сателлиты Екатеринбурга — прим.ред.). Много частных домов, типовые серые пятиэтажки. И гробовая тишина. Ни одной птички, ни собаки, ни кошки, ни людей. Идёшь по улице — ничего не скрипнет, не пискнет. Иногда вдалеке под фонарём прошмыгнёт "привидение" в белом (рабочий в белой спецодежде — прим. ред.) — и снова пустота. Население полностью эвакуировали в первые дни аварии. Летом в городе находились лишь те, кто работал на ликвидации последствий, и обслуживающий персонал.
Территория в радиусе 30 километров от станции была разделена на три сектора по степени загрязнения: самая грязная — АЭС и Припять; вторая — в 4 километрах от неё, первая — от Чернобыля и дальше (Чернобыль находится в 12 км от АЭС — прим. ред). На границах каждой зоны были пункты дозиметрического контроля. В Чернобыле приборы фиксировали 600-700 мкР/ч (примерно столько микрорентген получает человек во время полного рентгенологического обследования всего тела, — прим. ред), а нормальный радиационный фон, при котором мы живём в городах — 15-20 мкР/ч.
Меня поселили вместе с другими ликвидаторами в общежитии — его устроили в учебном корпусе техникума. В первый день мне для работы мне пригнали совершенно новый автокран, а через 28 дней я отвёз его в могильник — специальное место, где делали захоронение техники, которую невозможно отмыть от радиации.
Помню первый выезд на станцию — по разнарядке, с дозиметристом. Я ему сразу сказал, что дорогу не знаю. Он обещал показывать. Едем, он говорит, где налево поворачивать, где направо. После очередного поворота смотрю — за окном развалины какие-то. Спрашиваю: "Что за руины?". Он глянул и заорал благим матом: "Е**ть! Как мы тут оказались? Разворачивайся!" И объяснил, что за развалины такие. Во рту тогда был металлический привкус, будто ржавый гвоздь держу между зубами, и дыхание перехватывало. Только через неделю стал понимать, что так ощущается радиация, если фон выше 10 Р/ч. У неё ведь ни вкуса, ни цвета, ни запаха».
Фокусы
«Я много работал в окрестностях станции и рядом с разрушенным энергоблоком. Разбирал рельсы, метрах в 20 от разрушенной стены энергоблока строил заграждение из бетонных блоков. У меня есть схема 1986 года, где прописаны средние значения радиационного фона на станции. Уже известно, что значения на этой схеме были сильно занижены. Так вот: в некоторых местах, где я работал, было, если верить документу, 10-20 Р/ч..
Мне разрешалось находиться у стен разрушенного энергоблока по 4 минуты — и то, потому что кабина моего крана была наполовину освинцована. Остальным давалось 2 минуты. На мне была обычная хлопковая спецовка, на голове – шапочка, как у врачей, на лице – респиратор-«лепесток». Вот и вся защита.
Работали так: по команде дозиметриста я и двое рабочих выбегали из укрытия (на самом деле это было хранилище отработанного ядерного топлива метрах в 100 от 4 энергоблока — прим. ред.). Пока я залезал в кабину, рабочие крепили к крану фундаментный блок, бежали обратно, им навстречу бежали сменщики. Я поднимал блок, переносил в нужное место, пока рабочие отцепляли блок, я вылезал из кабины, и все вместе мы мчались обратно. После каждой пробежки отсиживался в укрытии минут 40-50. Время работы всегда определял дозиметрист. Например, если в реакторе случался выброс, и радиационный фон резко подскакивал — тогда дозиметрист сокращал время работы. Автокран должен был работать круглосуточно. У меня был один напарник, поэтому трудились мы в две смены по 12 часов.
В укрытии от нечего делать просили его показывать "фокусы": он отходил на метр от дверей, замерял уровень радиации. Показывало, допустим, 0,5 Р/ч. Перекладывал дозиметр в другую руку, а там уже 10 Р/ч — значит, где-то рядом лежит радиоактивный обломок. В общем, минное поле. И никогда не знаешь, на какой камушек наступишь, пока бежишь до своего крана».
Остаться в зоне отчуждения
«Я много гулял по Чернобылю — странно было оказаться в незнакомом городе и ничего не посмотреть. Один раз с друзьями набрели на церковь. Над входом в подвал висел красный фонарь, а внутри, в небольшой комнате, сидел священник. Не помню, как его зовут, не знаю, сколько ему было лет. Обычный такой священник, с бородой. Спросил его, почему не уехал. Он ответил так: «Пока я здесь, у людей есть надежда». В подвале церкви этот священник оборудовал двухэтажные нары — для командировочных, которые не успели устроиться на ночлег.
Километрах в четырёх от станции была деревня Копачи, там находился пункт дозиметрического контроля. А ещё там жила пара аистов — свили гнездо на столбе. Как мы только ни пытались их согнать: и столб трясли, и милиционеры в воздух палили рядом с гнездом — аисты ни в какую не хотели улетать из гиблого места. Осенью мне знакомые ребята рассказали, что аистов больше нет — их нашли мёртвыми рядом с гнездом».
18 Рентген в час на ботинках
«В Чернобыле были строгие правила: нельзя было пить воду из водопровода, есть разрешалось только в столовых. Я, чего греха таить, иногда это игнорировал.
Как-то мне захотелось произвести впечатление на одну девушку. В тех краях очень много садов было, и яблоки росли — просто восторг! Огромные, красивые, без единого изъяна! Вот сорвал я одно, пришёл в контору, куда меня направили по разнарядке, и положил его на стол девушке-секретарю. Дозиметрист рядом сидел, захихикал. Взял дозиметр, навёл на яблоко — 0,8 Р/ч. Разрезал яблоко пополам — 1,5 Р/ч. Пришлось уносить. Страшно, конечно, было брать в руки лошадиную дозу радиации, но что делать? Хотя тогда я радиацию вообще никак не ощущал. Только спать постоянно хотелось.
По-настоящему страшно мне стало в последний день командировки. После смены меня на автокране уже не выпустили с территории станции — техника не отмывалась. Я отогнал кран в могильник, поехал в Чернобыль. По правилам нужно было пойти в баню, помыться, переодеться и только после этого заниматься своими делами. Но мне стало лень. Решил сэкономить время и сразу пойти подписывать табель [учёта рабочего времени]. А там при входе в каждое помещение в Чернобыльской зоне всегда дежурил дозиметрист. Я открываю дверь, даже шага ступить не успеваю, как прибор начинает трещать. Такого меня, конечно, не пустили бы. Недолго думая, я раздеваюсь в коридоре до трусов и захожу. Там начальник управления сидит, важный такой:
— Это что за цирк?
— Мне табель нужно подписать. Одетого не пускают.
Начальник начинает изучать мой табель.
— А почему у тебя смены по 5-6 часов стоят? Ты знаешь, сколько это радиации? — отчитывает меня за то, что в табеле стоят максимальные смены.
— Откуда же я знаю. А с 8 утра до 8 вечера — это сколько часов? 6?
— Это как? — он аж глаза выпучил.
— А так. На двухсменке кран работает.
— Как?!
— Потому меня сюда и не пустили, что я со смены приехал.
Он помолчал в ответ, уже другим тоном спросил, где моя одежда, и пошёл её проверять.
Дозиметр орал, но сколько он показал, не знаю. Документы мне подписали и сказали уходить. Я оделся и отправился в общежитие. Переодеться в чистое прямо там, в конторе, мне не предложили.
Мне повезло: дозиметриста на входе в общежитие не оказалось — вышел в туалет. Я проскочил в свою комнату, снял спецодежду и стал собираться домой. Вдруг вбегает дозиметрист с бешеными глазами: «Чья спецовка?» Оказывается, он вернулся из туалета, а дозиметр зашкаливает. Стал выяснять, почему уровень радиации вдруг подскочил. Побежал с дозиметром по коридору, вычислил мою комнату и мою одежду. На куртке было 6 Р/ч, на штанах — 8, на ботинках — 18. Вот тогда мне стало очень страшно. И никаких препаратов для профилактики поражений радиацией у меня не было. Может, кому-то и выдавали какие-то лекарства, но мне — нет.
В тот день в Чернобыле должен был выступать Иосиф Кобзон — я видел афиши. Напарник предлагал остаться и сходить на концерт, но я решил, что не надо мне никакого Кобзона, и уехал. Вернувшись домой, всю одежду и обувь, в которой был там, положил в рюкзак, замотал полиэтиленом и закопал в поле подальше от жилых домов».
После
«Спустя два года я женился, переехал с семьёй в Екатеринбург, у нас родились здоровые дети. До 35 лет я жил обычной жизнью: работал в налоговой полиции, сдавал армейские нормы ГТО, а потом организм вдруг начал давать сбои. Проблем особо не было. Когда я первый раз пришёл на приём к врачу, у нас терапевтом была жена Яна Габинского (Ян Габинский — главный кардиолог Свердловской области — прим. ред.), Клавдия. Пожаловался, что рука немного немеет, челюсть иногда ноет. Она сразу сказала, что проблема с сердцем. Я не поверил. А через полгода у меня случился инфаркт, начались проблемы с пищеварением, костями, кровью. Из больницы я уже не вышел — выполз. Пройти 20 метров для меня было проблемой. С 1998 года я инвалид со 100-процентной потерей работоспособности. Тогда я пожалел, что ездил в Чернобыль. Представьте себе: молодой мужчина, 35 лет, двое детей и вдруг — полный инвалид, в придачу нищий — пенсия по инвалидности сами знаете, какая. Да я и теперь жалею. Но кто-то должен был делать эту работу, и выбора у меня особо не было».
Музей катастрофы
«Сейчас я директор музея, посвящённого катастрове на ЧАЭС. Если бы не эта работа, меня бы, наверное, уже не было — это дело, которое заставляет жить дальше. В Свердловской области у нас всего два таких музея: в Екатеринбурге и в Артёмовском. Наш, екатеринбургский, в начале апреля признали лучшим в России — из тех, что посвящены чернобыльской аварии. Места у нас мало, да и экспонатов немного. Зато есть уникальная форма — белый спецкостюм из чернобыльской зоны. Во время ликвидации его не использовали, но он оригинальный. Есть монокристалл кремния, который до аварии был сделан на третьем блоке ЧАЭС. Есть карманные дозиметры тех лет, карта окрестностей Чернобыля, выпущенная в 1984 году — я за ней 10 лет охотился! Пропуски, которыми пользовались ликвидаторы, талоны на питание, что нам выдавали там… Очень гордимся нашей Книгой памяти — собрали там истории ликвидаторов-уральцев. Много ездим по школам, рассказываем о катастрофе, о ликвидации, радиационной безопасности. Детям сложно объяснить, что такое радиация, поэтому я часто привожу в пример уголёк: если положить его и засыпать землей, она будет нагреваться — и снизу, и с боков, и сверху. Так же и радиация распространяется. Часто приходят курсанты института МЧС, с интересом слушают, задают много вопросов. Что школьники, что студенты — все спрашивают про экскурсии в Зону отчуждения. Я всегда отвечаю, что это прогулки по минному полю. Припять, конечно, мыли, но куда стекала вода? В землю. В какие-то трещинки на асфальте. Значит, радиоактивные элементы никуда не делись, и они продолжают фонить. Да, период полураспада радиоактивного цезия и стронция — 30 лет, но был ещё и плутоний-239 и плутоний-240, период полураспада которых 24 тысячи лет. Конечно, этих элементов было немного, но всё же. Ты идёшь по дороге, наступаешь на трещинку, где остался радиоактивный элемент, и в тебя попадает радиация — ты этого никак не почувствуешь. А потом, через пару лет начнёшь болеть, и ни один врач не определит, почему. У каждой болезни есть определённый набор симптомов, а у нас может быть то, что болезнь не предполагает, и не быть того, что должно быть обязательно.
У меня есть фотографии, которые сделал сын одного из ликвидаторов во время экскурсии в Припять. Парня звали Захар. Сейчас ему было бы 30 лет. Туда он поехал из любопытства — стало интересно, так ли всё, как папа ему рассказывал. А через полгода после поездки парень умер, и никто не знает, что послужило причиной сердечного приступа. Флешку со снимками потом принёс его отец».
В ликвидации чернобыльской аварии в первые два года было задействовано 240 тысяч человек, общее количество ликвидаторов, включая тех, кто ездил в Зону отчуждения в последующие годы — более 600 тысяч. 134 человека получили высокие дозы радиации, 28 из них скончались в первые три месяца после катастрофы, остальные — в течение нескольких лет. Около 400 тысяч жителей близлежащих населённых пунктов подверглись повышенному радиационному облучению. Медики зафиксировали всплеск заболеваемости раком щитовидной железы и лейкемией. Что касается других онкологических, а также сердечно-сосудистых и прочих заболеваний, возникающих у ликвидаторов и жителей заражённых районов, учёные не могут однозначно сказать, что причиной является чернобыльская радиация.