8
- Вот эта мне совсем не нравится, не отправляй её в журнал.
Оксана придирчиво рассматривала каждую фотографию, сделанную им накануне. Остановившись на одной, она задумалась. Марк подошёл к монитору ноутбука и прищурил глаза:
- По-моему ничего, вполне достойно показывает наличие цыган в этой точке планеты, - затем улыбнувшись, добавил, - у нас они немного другие.
- Какие такие другие? – оживилась она.
- Думаю, что ваши повоспитанней будут.
Оксана фыркнула ему в ответ:
- Неисправимые приспособленцы! Живут, где им только вздумается, верят в тех богов, в которых верит их окружение, занимаются, чем ни попадя, или вовсе ничем, но зато живут вольготно, весело! Необыкновенный народ, чудесный народ, заставляющий содрогаться всех остальных только от одного своего присутствия.
- А мне они симпатичны. Однажды в Испании я слышал поверье о том, что Бог совсем не запрещает им воровство.
- Вот как!
- Да-да!
- И за что такая милость?
- Если мне не изменяет память, - продолжил Марк, - связано это с тем, что при распятии Христа один гвоздь у легионеров на Голгофе был украден. Причём сделано это было прямо у них из-под носа. И украл его ни кто иной, как цыган, облегчив тем самым муки нашему миссионеру. В благодарность за это Бог и закрывает глаза на нечистые воровские дела всех потомственных соплеменников того самого воришки.
- Никогда не слышала этого поверья. И вообще не сталкивалась близко с этим народом, - Оксана задумалась. Её красивые голубые глаза, казалось, думали вместе с ней, - меня судьба от них отводит. Хотя, помню, в детстве, как и всех, пугали цыганкой, которая ходит по дворам и забирает себе непослушных детей. Еще про иглы цыганские и вшей, которых давным-давно только у них можно было купить и излечиться от каких-то болезней. Наркотики, алкоголь, воровство, попрошайничество… Ещё про юбки слышала: где цыганка пройдёт – там нечистое место, вся юбка её да и то, что под ней нечистое тоже, поэтому они и предпочитают жить в одноэтажных домах. Да и всё, пожалуй, на этом мои познания о них заканчиваются.
Она снова углубилась в просмотр фотографий. Одна заинтересовала её особенно. На снимке молодая цыганка с сигаретой в зубах доставала из укромного места своего лифа заработанные деньги, чтобы отдать супругу, стоявшему тут же, рядом. Вид у неё был не особо радостный, а скорее всего унылый от безысходной семейной делёжки. Муж же наоборот выдавал всем своим видом надежду на неплохой заработок своей суженой-побирушки. Похож он был на старый сморщенный баклажан, потёртый и плешивый. Здесь же, возле них, вилась целая орава смуглых ребятишек, закутанных во всевозможное тряпьё и обутых в башмаки, гораздо большие истинных размеров своих ног.
- Ты опять удрал от меня в такую рань! – капризно заметила Оксана.
- Утром мне позвонили из редакции, просили прислать материал, - он глубоко вздохнул и принялся расхаживать по комнате. Мысли об Испании в последние дни посещали его всё чаще и только одна она, эта темноволосая женщина, держала его здесь, привязав к себе своей необыкновенной красотой, безудержной страстью и всем тем, что он ещё не познал в ней и чем не успел насладиться в полной мере. И он уже точно знал, что любит её, как безумец. Но как быть дальше, в Испании работа и сын, здесь – она. Неизбежность выбора ходила где-то рядом, он чувствовал её присутствие, знал, что настанет то время, когда ему придётся выбирать. Это очень удручало его.
Оксана тоже насторожилась, осознание того, что рано или поздно ему придётся вернуться в Барселону, не доставляло ей удовольствия. Она не хотела, чтобы он уезжал, но также понимала, что глупо надеяться на что-то большее, чем есть между ними сейчас. Но что было в её руках? Жизнь сама искусно вила свои нити и ничего с этим она не могла поделать. Отогнав грустные мысли прочь, она добавила:
- Именно такой материал, как этот? С местной богемой? – и умоляюще посмотрела на него.
Он спокойно выдержал её взгляд:
- Ксюша, это очень хороший материал, в нём жизнь такая, какая есть на самом деле. Без принижений и преувеличений, подлинная, настоящая и живая! Ты зря просыпаешься так поздно. Утро, особенно раннее, даёт много энергии, дарит новые идеи и впечатления, которые попросту проходят мимо тебя.
- О, Марк, прервала его на полуслове Оксана, - то же самое я могу сказать о позднем вечере, о безумных идеях и энергии, наполняющих меня, когда ты мирно сопишь в своей постели. Жизнь жаворонка и совы так отличается друг от друга! – в её словах прозвучали нотки сожаления.
- Зато обедают они всегда вместе. И это не так-то плохо! – преобадривающе подхватил Марк. Он посмотрел на часы, стрелки показывали полдень. - Я уже в предвкушении нашей встречи за тарелочкой горячего супа с гренками и хорошо прожаренным мясом с овощами.
Не обращая внимания на его слова, она по пятому кругу просматривала фотографии. И опять её заинтересовал один и тот же снимок, что и прежде. Скрупулёзно осмотрела она на нём цыганкин наряд, её руки, лицо, дым сигареты отчасти закрывал его, но всё же некоторые черты были хорошо видны. Что-то в этом снимке взволновало её, что-то в нём было не так. Вдруг Оксану как будто молнией поразило, она резко изменилась в лице и почти выкрикнула:
- О, Господи, Марк! Иди скорей сюда! Посмотри на неё! На эту девушку! Очень внимательно посмотри!
Марк недоумевающе уставился в монитор, затем посмотрел на побледневшую Оксану и снова в монитор.
- Чёрт знает что такое! – после секундной паузы добавил он, - Я слышал, что так бывает, даже видел совершенно незнакомых, но очень похожих между собой людей, но не думал, что это может случиться со мной, вернее с нами, вернее с тобой! Я же видел эту женщину сегодня утром, на расстоянии не более десятка метров и даже не обратил внимания на вашу, - он запнулся. - М-да, и сейчас это так очевидно… Я не нахожусь, что сказать. Это как будто ты, только в другом образе.
Лицо Марка стало серьёзным. Грёзы о сытном обеде молниеносно улетучились из его головы. Они оба молчали, снова и снова вглядываясь в смуглое лицо на фотографии. Необыкновенные чувства испытывала Оксана сейчас. Глядя на девушку, она видела своё чёткое отображение: нос, губы, глаза – всё было таким знакомым, таким родным.
- Не думала, что так жутко увидеть своего двойника. Мне кажется, что она такого же возраста, как и я. Как считаешь? Только жизнь у неё совсем другая. И вид очень уставший и нерадостный.
Сочувствие отразилось на её лице.
- Думаю, что вы одного возраста, плюс минус года три. И глаза у неё тёмные, не такие, как у тебя. И всё же, Ксюша, существование похожих людей, было, есть и будет, само человечество так страхуется от собственного вымирания, - попытался утешить он, но стоило ему перевести взгляд от монитора на неё, как он увидел, что в её глазах уже полыхал огонь. Это были уже не те мирноголубые задумчивые глаза, что минуту назад, сейчас они потемнели, стали почти синими, как неспокойное море и очень выразительными. Её взгляд мог означать только одно, что она готова на всё, что сейчас задумала. Но чего она желала, он даже представить себе не мог. Какая из девяти кошек, одновременно существовавших в ней, замурлычет сейчас и вырвется наружу?
- Марк, этому должно быть какое-то объяснение! Где ты сделал это фото? Давай пойдём туда и найдём её, - она запнулась, - правда я пока не знаю зачем…
- Ксюша, - взявшись за голову, запротестовал он, - она же цыганка! Ты представляешь себе, что ты пойдёшь искать и кого ты там можешь найти?
Бросив на него грозный взгляд, она укоризненно выпалила:
- Марк, она, прежде всего, человек! Ты минуту назад так красиво говорил о подлинной жизни, которую сам постоянно пытаешься запечатлеть, гоняясь по разным закоулкам незнакомого тебе города в шесть часов утра! А что же сейчас? – она выдержала значительную паузу, - Мне кажется, ты просто дрейфишь! – и, выдохнув, отвернулась от него в другую сторону. Огонь, полыхавший внутри неё не потухал.
Марк, ошеломлённый неожиданным поворотом событий, подошёл к окну. Отодвинув штору, он выглянул на улицу. Туманный переулок погрузил его в размышления. Он думал о том, что ещё пару часов назад воздух казался кристально чистым, а теперь напоминал густой серый кисель, заливший собой всё свободное пространство. В номере стало очень тихо. Завтра они должны выехать в горы, осталось меньше суток для этого города. Он вспомнил свою выставку, её фотографии, жизнь в Испании, лица родных и близких людей…
Сидя в ожидании его ответа, Оксана начала про себя отсчитывать секунды: «Одна, две, три… Целая жизнь сложена из них. Ну, хорошо, я поступлю, как он хочет. Останусь здесь, никуда не пойду, просто отсижусь. Тридцать пять, тридцать шесть… Он медленно живёт, размеренно, это оттого, что чувствует, что жизнь его длинна, он это твёрдо знает. А я? Что мне осталось, сколько осталось? Нет-нет, я хочу жить, я останусь, я лучше отсижусь. Пятьдесят восемь, пятьдесят девять…» Этот отрезок времени показался ей мучительным и бесконечным. Марк всё также смотрел в окно, его обуревали сомнения, которые он старался побороть, но наталкивался на другие, ещё большие. Как вдруг лицо его неожиданно просветлело:
- Ты права! - выпалил он, - я всё время подсматриваю за чьей-то жизнью и упорно учу других делать то же самое. Ты, несомненно, права. Сегодня я буду жить сам, с тобой, с ними! Пойдём, прямо сейчас пойдём, слышишь, Ксюша! Я покажу тебе это место, оно недалеко отсюда. Одевайся и пойдём!
Наскоро накинув пальто и бормоча под нос какие-то слова, он совсем забыл о том, что с самого утра ничего не ел. Сейчас ему было не до этого. Оксана быстро оделась, скопировала фотографию и вместе они покинули гостиницу.
Весь оставшийся день был проведён на улице. Несколько раз они обошли то самое место, где Марк гулял утром и сделал свои снимки, но никого не нашли. Слегка продрогшие от неласкового декабрьского холода, они бродили по старинному и величественному городу Льва, встретили множество людей, красиво говоривших на чистом и мешанном украинском, встречали также и цыган. Оксана показывала фотографию, пыталась разузнать о местонахождении девушки, но все попытки оказывались тщетными. Никто ничего не знал толком, а если и знал, то совсем не то, что было нужно. Наконец, утомлённые от безрезультатных поисков, спутники совсем неожиданно наткнулись на афишу, небрежно приклеенную на массивный, круглой формы, информационный столб, мимо которого не один раз уже прошли сегодня. С неё зазывающе улыбались белозубые и смуглые, одетые в пёстрые наряды, артисты цыганского шоу-театра «Шатрица». У Оксаны и Марка одновременно промелькнула одна и та же мысль: там смогут помочь! Но и в театре они узнали немного. Чувствовалось, что цыгане побаиваются говорить о своих с чужими, тем более распространять какую-то частную информацию. Тогда Марк пошёл ва-банк. Он предложил деньги. Конечно же, невзначай и только лишь в фонд развития театра. И тогда у них снова появилась нить.
Адрес, которым после недолгих финансовых уговоров, одарил их худрук «Шатрицы», уводил далеко за пределы города. Туда, где даже днём приличной даме, было не желательно находиться одной, без мужского сопровождения, где могли спокойно перемещаться только местные, хорошо знакомые друг другу рома. Но Оксана так горела своей идеей, что ничего теперь не могло остановить её. Ни опасный своими закоулками глухой район, ни приближение ночи, ни люди, к которым она так отчаянно рвалась. И они поехали за город. Марку не особо нравилось происходящее, он отчаянно боролся со своими внутренними противоречиями, но отступать было поздно. Ощущая лёгкий трепет в груди, он чувствовал себя волной, подхватываемой то одним, то другим течением и единственное, что преобадривающе подхлёстывало его - это смелость Оксаны. Он восхищался ею, хотя и чувствовал, что она тянет его ко дну.
Старенькое такси долго плутало по узким и тёмным переулкам одноэтажного частного поселения. Иногда совсем не жилые на вид дома, но всё же теплившие в своих окнах тусклые жёлтые огоньки, казались заброшенными. Поиск затруднялся ещё и тем, что не на каждом заборе был обозначен номер дома, и приходилось попросту считать их по порядку. Наконец, после немалых мытарств, водитель отыскал нужный. Выйдя из машины и вытащив за собой огромные пакеты съестного, перед поездкой, купленные в местном гастрономе, Марк и Оксана столкнулись с непроглядной теменью. Оглядываясь по сторонам, как слепые кроты, и понемногу привыкая к темноте, они почувствовали резкий запах жжёной резины, принесённый внезапным порывом ветра откуда-то из развалин. Едкий дым застилал всё вокруг. Марк попросил таксиста не уезжать, а подождать их. За полуразрушенным забором, около которого остановилась машина, на небольшом пустырьке, некогда служившем добрым людям огородом, высоко вздымалось пламя костра. Сквозь огромные щели в заборе можно было легко разглядеть, как целая орава ребятишек водрузилась вокруг огня. Старшему из них на вид было не больше тринадцати. По всей вероятности, дети весело проводили время, сжигая старые, облысевшие автомобильные покрышки вперемешку с лежалыми замшелыми поленьями. Их звонкие голоса разливались быстрыми ручьями от костра и пропадали где-то во тьме. Огонь рачительно отдавал им не только своё тепло, такое дорогое и нужное в морозный декабрьский вечер, но и горькую чёрную копоть, отчего их смуглые от природы лица сделались ещё темнее.
- Кто здесь хозяин? – крикнул им через поредевший забор Марк. Здесь он не опасался за свой русский. Пожалуй, этот район был единственным местом во всей честной округе, в котором любой человек мог говорить на языке своих собственных мыслей, не переживая по этому поводу за собственную шкуру.
Десятки округлившихся чёрноугольных глаз настороженно вонзились в незваных гостей.
- Я, - ответил самый старший и приподнялся с куска поваленного дерева, служившего ему скамьёй, - что вам нужно?
Высокий, нескладный мальчуган, всем своим видом напоминал неокрепшего аистёнка. Даже закутанный в толстые зимние ватники, он казался худым и чересчур длинным. Держа в руке обожжённую коптящую палку и ожидая ответа, он старательно всматривался своими маленькими мышиными глазами в темноту, едва разбирая в ней очертания человеческих фигур.
- Мы ищем Шанту, она здесь живёт? – как можно мягче, спросила Оксана.
Мальчик заколебался, но ничего не ответил. Другие дети последовали его примеру, никто не издал ни звука. Марк и Оксана отворили калитку и медленно подошли к костру, таща за собой тяжёлые гостинцы.
- Есть будете? – предложила Оксана.
На её вопрос снова ответили тишиной. Дети с недоверием смотрели на пришедших ночных посетителей, а хозяин костра сел на своё прежнее место и зачем-то воткнул палку в горящую покрышку. Наматывая мягкую резину на её остриё, он упорно молчал.
- Будем, - наконец отозвалась самая маленькая девчушка лет пяти, вся перепачканная золой костра. Не сводя глаз с пакетов, полных угощений, она радостно добавила, - а Шанта дома, вон там, - и указала рукой на стоящий в этом же дворе небольшой домишко, - я щас её покличу.
- Я сам, - перебил её мальчуган, назвавшийся хозяином. Бережно положив на землю свою горящую палку, он обтёр об одежду руки и ступил вперёд:
- Пойдём, - и кивнул в сторону Оксаны, - а тебе в хату нельзя, - и он так посмотрел на Марка своими маленькими проворными глазками, что тот даже не стал возражать. Оксана последовала за аистёнком. Проходя мимо пакетов, он бегло заглянул в них, отчего на лице его заиграли желваки. Марк остался у костра.
Войдя внутрь дома, Оксане сразу ударил в нос запах недавно испечённого хлеба, смешанный с кислым хмельным ароматом домашнего кваса. Мальчуган, не включая в коридоре света, разулся и через слабо освещённую кухню прошёл в дальнюю комнату, закрытую от всех остальных цветной шторой. Через некоторое время оттуда послышался приглушенный старый женский голос и скрип пружинного дивана. Скрипел он также по-стариковски, как и его хозяйка. Оксана аккуратно сняла обувь и ступила на затёртый нечистый ковёр. Пол в доме показался ей леденяще холодным и сплошь усеянным хлебными крошками и шерстью животных. В маленьких комнатах дома царила тишина, казалось безлюдно и как-то неуютно. Несколько раз до её слуха донеслось обрывком слово «баро», особенно громко произносимое женщиной.
Через пару минут мальчик вышел и, шаря глазами по кухне, как будто что-то разыскивая, скомандовал: «Заходи!» Он указал рукой на завешенный шторой дверной проём.
Оксану охватило лёгкое волнение. Она представила себе что-то невообразимо страшное, со старческим скрипучим голосом, ожидающее её за пёстрой шторой и нерешительным шагом направилась туда. Но её опасения оказались напрасными. Старая сухопарая цыганка, нисколько не страшная, сидела на диване, закутанная во сто одёжек. Её чёрные, с проседью, волосы, аккуратно сплетённые в косу, покрывал темный платок, а глаза, такие же мышиные, как и у мальчика, но утомлённые и сонные, вопросительно смотрели на гостью. В её тесной, с низким потолком, комнате было холодно и сыро. На стенах, оклеенных обветшалыми жёлтыми обоями, висели недорогие ковры и иконы, а кресла, заваленные детскими застиранными вещами всех размеров, уже давно не предназначались для сидения. Ничего ценного не было здесь, все вещи точь-в-точь походили на свою хозяйку: старые, печальные, выцветшие и забытые. Даже алоэ в лопнувшем горшке, большим кустом разросшееся на подоконнике, имело довольно унылый и старческий вид. Цыганка молчала, буравя прищуренными глазами Оксану и перебирая жёлтыми пальцами наброшенное на ноги одеяло.
- Здравствуйте, Шанта, простите, что беспокою Вас в такое позднее время, - Оксана замялась.
В комнату вошёл мальчуган и сунул старухе в руки пачку сигарет и спички. Та закурила.
- Принеси ей стул, Баро, - выдыхая густые горькие клубы дыма, пробасила низким голосом женщина.
Баро тотчас принёс Оксане стул и сразу убежал на улицу, громко хлопнув массивной входной дверью. Возле костра ему было значительно лучше, теплей и веселей, нежели здесь, в компании бабки, бесконечно жалующейся на свою немощь.
Оксана присела на край расшатанного стула. Старуха молча курила. Наступила гробовая тишина. После некоторого замешательства Оксана достала из кармана слегка помятую фотографию и протянула цыганке. Та, проклиная свою слепоту и сильно прищуриваясь, начала разглядывать изображение на ней. Пальцы выбивали мелкую дробь, снимок трясся вместе с ними. По старухиному лицу было ясно, что она силилась что-то припомнить. Вдруг глаза её замерли, она посмотрела на Оксану, рот сам пополз вниз, оголяя пустые бурые дёсны:
- Не может быть, - выдохнула она.
- Кто эта девушка? – спросила Оксана.
Цыганка снова затянулась серым дымом сигареты, собираясь с мыслями. Её память обозным колесом покатила в прошлое, на десять, двадцать, тридцать лет назад. Она опустила тяжёлые веки. Перед глазами медленно начали всплывать лица. Молодые лица тех, кто сейчас покрылся сединой и бескровной сеткой глубоких морщин; зрелые лица тех, кто уже давно покоился в земле и, конечно же, лица детей, у которых сейчас были такие же дети, какими когда-то были они сами. Давно, ой давно это было! Тогда они ещё не жили здесь, а доживали свои последние дни перед тем, как сняться с места где-то под Киевом. Она уже и не помнила названия того села, в котором жила, которого попросту в народе называли «цыганским хутором». Там она была со своим мужем и детьми. Колесо памяти остановилось. Перед глазами встал тот самый день, смешанный радостью и горем, криком младенца и неутешным плачем матери. Когда рома радовались и оплакивали одновременно. Мала, её старшая невестка, вернулась из роддома только с одним крохотным свёртком вместо двух и все жалели и поддерживали её, не давали упасть духом, чтобы не пропало молоко для маленькой Эйш. А на следующий день, в таком же крохотном свёртке хоронили другого близнеца Донку. Девочка умерла от удушья ещё в утробе матери, так и не увидев белого света…
Через несколько месяцев уже никто и не вспоминал об этом несчастьи. Эйш росла здоровой и крепкой, смуглой, на редкость красивой. А Мала потом, если и приносила свету детей, то только по-одному, и все они были мальчишками. Много воды утекло с той поры, много. Всего и не упомнить… Но уже тогда Шанта знала, чувствовала где-то глубоко в душе, на подсознательном уровне, что цыганская душа непременно вернётся к своим истокам. Обязательно вернётся и разыщет свою родную кровь. Не раз она представляла их встречу, подбирала нужные слова. Всё боялась не дожить. И Шанта знала, с чем на самом деле пришла к ней Оксана. Она видела её насквозь! Но что ей остаётся теперь? Как объяснить этой красивой славянке, что дух, наполняющий её и душа, что питает тело, так в ней противоречивы, так разрознены между собой. Что между ними идёт непримиримая и вечная борьба за выживание. Два разных начала сошлись в одном, и всему виной – она, цыганская душа! О, как несовершенны небеса! Какие оплошности они допускают порой, влекущие за собой целый ворох неисправимых последствий. Как объяснить то, что неродившаяся душа, не отправилась в ад до судного дня, а ухитрилась отыскать себе новое тело, её тело. Оказалась вовремя в нужном месте и появилась на свет, обрекши другую, такую же, как сама, на вечный сон и забвение. Но дух! Он снизошёл в назначенный час на тело новоявленной души, и не той, что зародилась вместе с первой клеткой нового человека, и остался там, на вечные мытарства, а с не прошенной цыганской гостьей…
Сидя на краю стула с окоченевшими от холода ногами, Оксана терпеливо ждала ответа на свой вопрос. Было видно, что цыганка ушла глубоко в себя, полностью растворилась в своих воспоминаниях и мыслях. Черты её лица попеременно менялись. Она то шептала какие-то фразы на своём непонятном языке, то смолкала. Страх сковал Оксану, она уже хотела уйти, но не могла даже пошевелиться. Её тело пребывало в некоем оцепенении, когда невозможно даже вымолвить слова, отлично видя и понимая происходящее вокруг. Так часто бывает в кошмарных снах. Когда всё тело, как будто сковано цепями, и невозможно даже закричать. Оксана почувствовала головокружение и закрыла глаза, но сразу же пожалела об этом. Как только сомкнулись её веки, за этим не последовало привычной темноты, а наоборот, вокруг неё закружились удивительные картины. В них люди хаотично двигались, разговаривали, смеялись и плакали, как в кино. Несколько раз сквозь её тело прошли и даже не заметили того две женщины. Оксана ощутила при этом лёгкое покалывание. Картины, словно слайды, сменялись одна за другой. Оксана потеряла ощущение реальности, она попала в какой-то иной мир, на который смотрела чужими глазами, глазами Шанты…
Маленький свёрток лежал на столе. К нему по очереди подходили все желающие проститься. Она тоже подошла. Отодвинув край белой кружевной пелёнки, она увидела крохотное личико сине-серого цвета. Тёмные волосики красиво обрамляли головку младенца. Она нагнулась и поцеловала дитя в холодный лобик. Мягкая нежная кожа пахла чем-то знакомым, до боли родным. Сердце в груди сжалось. Едва сдерживая слёзы, она в последний раз взглянула на крохотного малыша. Закрытые припухшие глазки с редкими ресничками, щёчки и подбородок, покрытые мягким тёмным пушком, безжизненные губки, милые тонкие дужки бровей навсегда запечатлелись в её памяти. Она вышла из душного дома. Голова казалась налитой свинцом, немного подташнивало. Присев на лавку под огромный тенистый куст белого винограда, она почувствовала облегчение. Тёплый летний ветер приятно обдувал вспотевшее тело. Кто-то сел рядом и облокотился о её плечо. Она обернулась и увидела молодую цыганку. Та держала на руках своего изголодавшегося младенца. Жадно впившись в мать, ребёнок, причмокивая, принялся сосать тугую налитую грудь. Белые струйки стекали по его крохотному подбородку, а на лбу проступила испарина. Такие знакомые черты лица откликнулись в ней, черты малыша, который сейчас лежал нарядный в доме на столе и этого, что кормился здесь сейчас. Молодая женщина со стоном взялась за свободную грудь. Было видно, что пришло молоко и непривыкшую к этому плоть с болью распирало, она казалась каменной и пылала огнём. Белые капли проступили сквозь одежду и пальцы цыганки и закапали на юбку. Мать отняла младенца от тёмного соска и, переложив на другую сторону, приложила ко второй груди, с которой уже не капало, а ручейком стекало желтовато-розовое, первое молоко…
Через долгие мучительные минуты Шанта вернулась в реальность и открыла глаза. Вид у неё был умиротворённым и просветлевшим, Оксана тоже очнулась. Выдохнув с облегчением, она почувствовала, что тело снова подчиняется ей.
- Похоронили тебя рома тридцать с лишним лет назад, - тихо заключила старуха, - тело твоё оплакивало всё село. Ты и сама это видела, - она пристально посмотрела на Оксану. Та кивком подтвердила её слова.
Шанта улыбнулась:
- Ты очень похожа на Эйш, сестру свою. Да, и всё же красота твоя особенная. И получила ты не только красоту, но и голову хорошую, в отличии от судьбы! Но всё же ты наша, душа твоя наша. Живёшь среди чужих и маешься. Только с виду никто не скажет, что жизнь внутри тебя подобна аду! Способность в тебе есть видеть и чувствовать невидимое, пагубная способность. Тебе снится иной мир, ты чувствуешь и наяву его присутствие, от этого часто сходишь с ума, - цыганка закашлялась, немного погодя продолжила, - не рождённый тобой ребёнок самый большой твой грех. Никогда не споёшь ты ему колыбельной и не услышишь его смеха. Эта тяжесть будет точить тебя, как червь до тех самых пор, пока не узнаешь, - Шанта снова начала кашлять, но на этот раз приступ долго не отступал. Она то и дело бралась за горло. Лицо её, то бледнело, то багровело от удушья.
Испуганная Оксана отыскала на кухне воду и напоила женщину. Сделав несколько глотков, та, слегка осипшим голосом, добавила:
- Не даёт мне говорить тебе, что будет, давит изнутри. Скажу только одно, никого ты не спасёшь, ни себя, ни его и зря сюда пришла. Эйш утром уехала и вернётся не скоро. Да и не за чем вам встречаться. Живите спокойно, не зная ничего, друг о друге. Ничего вас уже не связывает, ничего. Дай мне свою руку!
Оксана послушно протянула ей свою ледяную ладонь. Шанта слабыми пожелтевшими пальцами притянула её к себе. Щуря глаза и причмокивая губами, тихо прошептала на ухо:
- Остерегайся старухи, она всегда рядом ходит, забрать тебя хочет, но ты не поддавайся на её уговоры. Она тебя совсем недавно нашла и теперь не отпустит, пока не заберёт. Один раз ты её обманула, когда оплакала Мала своего первенца близнеца да другим утешилась. Но вижу, что найдёт она слабое место твоё, заберёт у тебя самое дорогое, что будет в твоей жизни, и тебя заберёт. Она любит вас, беглецов, за силу вашу и хитрость. А теперь всё, ступай, чувствую, что опять горло немеет, не даёт мне говорить, да и боюсь я, что совсем задохнусь, - Шанта перешла на хрип, - смерти боюсь!
Оксана, шатаясь, вышла из комнаты. Ничего не замечая вокруг себя, она побрела к выходу. Расстёгивая на ходу ворот кофты и задыхаясь от слёз, нагнулась за обувью. Золотой кулон, висевший на шее, выскользнул из-под раскрытого ворота и грузилом повис вниз к полу. Оксана хотела вернуть его на место, но задумалась, затем расстегнула цепочку и вернулась в комнату. Старуха всё также сидела на кровати и курила новую сигарету.
- Это для Эйш… от меня…, - вложив в руку цыганки подарок, она быстро обулась и вышла во двор.
Морозный вечер потрескивал холодом, а у костра было жарко, сытно и весело. Марк находился в приподнятом расположении духа и с раскрытым ртом слушал детские забавные небылицы, не имеющие ни начала, ни конца, ни правды, обмана. Оксана подсела к нему на бревно, протянув поближе к костру ноги. По её лицу он понял, что в доме произошло что-то нехорошее. Все дружно замолчали. Дети ждали, что вернувшаяся к огню женщина, начнёт что-нибудь рассказывать, но она ещё больше погрузилась в свои мысли. Сигнал водителя такси заставил всех встрепенуться. Это означало, что время ожидания подошло к концу и гостям пора возвращаться назад. Марк тепло попрощался со своими маленькими собеседниками. Он был доволен проведённым у костра вечером.
- Знаешь, Ксюша, - уже сидя в машине, похвастался он, - они меня курить учили!
- Смотри только не привыкни, - равнодушно заметила она.
- Хорошо, не буду привыкать! Ну а ты, что тебе удалось узнать?
- Я узнала много и одновременно ничего. Я расскажу тебе, когда вернёмся в отель, - она сильно прижалась к его плечу.
- А здорово ты придумала с гостинцами, не будь их, мы бы остались с носом!
- Да, остались. В дом, который полон детей, с пустыми руками не ходят, - машинально произнесла она и снова ушла в свои мысли.
Вернувшись уже ночью в отель, Оксана, не сдерживая захлёстывающих её эмоций, рассказала обо всём случившемся Марку. Она передала ему всё слово в слово, что услышала и увидела в этой маленькой комнате на окраине города. Марк внимательно выслушал её, не перебивая, но поверить в сказанное мог только безумец. На мгновение ему показалось, что он стал таковым. Цыгане, гадания всегда ассоциировались у него с обманом, мошенничеством и тому подобным нечистым делом и он не мог понять, как сама Оксана, во всём зреющая подвох, приняла всё за истину. Она первая должна была опровергнуть эту нелепо сложившуюся ситуацию, отмахнуться от случившегося, перевести в шутку, но она этого почему-то не делала. Он отчетливо видел страх в её глазах - дикий, безумный, и впервые почувствовал, что ей что-то угрожает, что-то, чему он не может дать описания, а она, попросту, объяснить. Он вспомнил их встречу на выставке, когда она, испуганная до смерти и перепачканная кровью, вошла в павильон. Её взгляд был такой же безумный, как сейчас. Что происходит с ней? Почему одни живут всю жизнь мирно и спокойно, а другие всё время находятся на какой-то грани, как будто ходят по лезвию ножа? Сострадание шевельнулось в нём. Да, он понимал, что она страдает, нуждается в помощи и защите, и он твёрдо решил уберечь её от всего того, что могло навредить.
Итак, он выслушал её, ни разу не перебив. Она сидела на диване напротив, поджав под себя ноги, и тихо всхлипывала.
- Утром я предостерегал тебя о последствиях, - его укоризненный взгляд устремился прямо на неё, - я не верю ни одному слову этой сумасшедшей старухи! Слышишь? На мой взгляд, дело обстояло так: мальчишка сказал ей, что щедрая, судя по принесённым нами угощениям, славянская женщина разыскивает по какой-то причине её, Шанту. Говорили они тихо, так, что их разговор не был слышен тебе и, более того, не понятен. Тараторили-то они на своём цыганском! Дальше они договорились действовать согласно обстоятельствам, поэтому в дом впускать меня не стали, иначе ничего бы у них хорошего из этого не вышло. Я ведь несколько раз порывался пойти за тобой, но цыганчонок настаивал, что бабка не велела меня впускать. Там ты начала несмело, обращаю на это особое внимание, «несмело» расспрашивать о девушке на снимке. И это дало ей почувствовать, что тобой можно манипулировать. Она, естественно, сразу узнала на фотографии кого-то очень знакомого, возможно очень близкого ей. И тут же в её голове созрел план. Да-да, несомненно, ибо хитра эта старуха, как дьяволица! Увидев, что ты очень похожа на одну из цыганок, такое, повторюсь в сотый раз, вообще не редкость, начала своё грязное дело. Тебе повезло, что она не падала в обморок и не плевалась пеной, а обошлась обыкновенным внушением. В конце концов, ты поверила во всю ту чушь, которую она попутно несла, подкрепляя её своими странными телодвижениями. Наскоро придумав наиглупейшую историю о переселении душ, о цыганской крови, о мёртвых младенцах, она ещё и запугала тебя до полусмерти. Оксана, это всё смешно, наивно и вообще глупо! Как ты могла во всё это поверить? Потом, повергнутая в ужас, ты отдала ей своё золото!
- Но, - попыталась возразить Оксана.
- Никаких «но»! Я знаю, что ты сейчас скажешь! Никакая она не провидица, а искусный манипулятор! Знаешь, дорогая, в жизни практически любой женщины есть такие факты, как шаблоны, подходящие тютелька в тютельку каждой из вас. Вот, к примеру, трудное одинокое детство. Лично я глубоко убеждён, что большинство согласится с тем, что рос в не очень благоприятных условиях, а то и вообще был жертвой непонимания и обречённого одиночества. Потом можно наплести о муже-изменнике. Мало кто из женщин может похвастаться верностью своего суженого, а если он даже и будет ангельски чист и непорочен, то на всякий случай не лишне попросту поподозревать его в связях со своими лучшими подругами или его бывшими. Идём дальше, задеваем самую больную тему для женщин – детей. Вот тут-то мели не хочу. Не знаю как, возможно интуитивно, возможно внешне ты не похожа на мать, но она об этом догадалась. Не рождённый ребёнок, единственный твой грех – это тоже можно любой сказать. Потому, что здесь непонятно: не рождённый в прошлом или в будущем ребёнок? Чувство вины, так непринуждённо навязанное одной только этой фразой, начинает червём выедать изнутри любого нормального человека. Ну, вот и всё! Пожалуй, так всё и было. История стара, как мир. Только одно в ней неправильно…
Он замолчал.
- Что же?
- То, что ты сама навязалась цыганке, ворвалась в её дом и попросила разъяснений!
Оксана успокоилась. Слова Марка благоприятно подействовали на неё. Она уже и сама не знала, было ли всё это взаправду. Но вдруг её осенило.
- А старуха, преследующая меня? Не каждую же женщину преследует фантом?
Марк задумался. Он начал медленно расхаживать по комнате взад и вперёд, хмурясь и изредка поглядывая на неё.
- Оксана, возможно, ты попала под её влияние и сама всё рассказала? Бессознательно выложила всё, что накопилось на душе. Есть же такое понятие как цыганский гипноз. Ты отчётливо всё помнишь?
- Я уже не знаю. Только помню, что было очень страшно, что я плакала.
- А потом? Она просила плату за свою услугу?
Она нахмурилась. Что-то тенью промелькнуло в её сознании:
- Да… Кажется просила… - Оксана виновато посмотрела на него, - но у меня не было денег, они остались у тебя и потом этот кулон…
- Что и требовалось доказать! Глупенькая моя, Оксана! Недаром весь цыганский народ обречён на вечные гонения и людские проклятья!
- Марк, я такая дура, прости меня! Она бросилась ему на шею. Он мягко прижал её к себе и с улыбкой ответил:
- А я здорово провёл время с детишками. Этот день я запомню на всю свою оставшуюся жизнь. Настоящий день, подлинный, без объектива камеры…
Долго в эту ночь Шанта не могла уснуть, всё вертелась и крутилась на своём скрипучем диване, не выпуская из рук золотого кулона, и успокоилась лишь тогда, когда домой от свекрови вернулась Эйш. Она наврала Оксане, что та уехала, опасаясь, что их встреча могла навредить. А на следующий день, весёлая Эйш красовалась перед своим мужем дорогим золотым кулоном, которым так нежданно одарила родная бабка. Глаза её горели счастливым огнём, возбуждая интерес плешивого цыгана. «Какая красивая у меня жена, - думал он, - хоть и глупа, но зато хороша собой, ой хороша!»
Продолжение следует...