В детстве папа часто повторял мне, что лучший отдых — это перемена деятельности. Устал делать физику — пойди отдохни: помой посуду или позанимайся английским.
В городской физматшколе, где я учился, такое понимание отдыха приветствовали: каждый день помимо обычных уроков нам задавали дополнительную работу по математике из пяти примеров, которую нужно было сдать на следующий день на отдельном листочке до начала занятий. И надо сказать, что все это меня не особенно угнетало: я обожал и папу, и школу, и английский, и — до определенного момента — математику. Но главное, что я вынес из школьных лет, это привычку много и усердно работать, а также мысль о том, что для счастья, говоря словами инженера Богомолова из незаконченной пьесы Горького, «необходимо чувствовать радость труда».
Долгое время у меня не было поводов сомневаться в истинности этой концепции. Тем более что старшей дочке Оле внушать мысль о необходимости много работать особенно не пришлось. Все вышло как-то само собой: девочка закончила музыкальную школу по классу скрипки (а это страшная пахота), потом увлеклась литературой и в старших классах чуть ли не каждый день писала до двух ночи сочинения, доклады и рефераты.
Ну мы с женой и решили, что теперь так будет всегда. Мы будем работать, много работать, а потом отдохнем — ведь это и есть жизнь, о которой мечтали герои русской классики. Будем воспитывать детей и прививать им радость труда. Но самое удивительное в детях это то, что они совершенно разные, даже родные сестры. Нашей младшей дочери Асе концепция упорной работы оказалась органически чужда. Ситуацию хорошо описывала эсэмэска, присланная дочкой с урока, который раньше назывался «природоведение»: «Сижу на окружайке. Скукотища». Мы было возроптали, но вскоре убедились, что дело не в лени: просто с самого детства Ася решительно не хотела заниматься тем, что считала скучным. К сожалению для нас, под это определение подпадало процентов восемьдесят школьной программы. Никакие мои пламенные речи про то, что если не получается, то нужно просто больше заниматься, нужно работать (и тогда, вот увидишь, получится!), не действовали. Всем давно принятым правилам Ася предпочитала свои. Например, к математике она с самого начала практиковала откровенно мистический подход: всякий раз, когда мы пытались сложить, к примеру, пятнадцать и пятнадцать, у нас получался новый, неожиданный результат. Это была неподдельная драма, с ликованием («я знаю!»), досадой («опять не то») и надеждой («может быть, сорок?»). В какой-то момент, слушая очередные Аськины страдания над таблицей умножения («Семь? Нет, погоди, тринадцать?»), я вдруг понял, что есть только один способ смягчить обоюдную пытку. Надо попытаться превратить учебу в увлекательное приключение.
Начать я решил с географии — как раз сам читал книжку про историю Британской империи. «А ты знаешь, —говорю Аське, — что еще каких-нибудь 400 лет назад человеку, ну например англичанину, чтобы выпить чаю с сахаром, надо было сначала плыть полгода за чаем на Восток, в Индию или в Китай, а потом несколько месяцев за сахаром на Запад, на Ямайку?» Подтащил ее к карте: «Вот смотри, за чаем — это вот сюда, а Африку приходилось обплывать вот здесь, с самого низа, а тут Индийский океан, и ветер дует полгода попутный, а полгода навстречу, а у них же только паруса, никакого моторчика, и если приплыл не в то время года, то сиди тут, на самом краешке Африки, и жди у моря погоды. А еще пираты, а еще цинга, это когда выпадают зубы и волосы. Так что поплывешь за чаем, а вернешься ли, бог весть… » Ася долго тревожно смотрела, как я распаляюсь, а потом сказала тихо: «Бог с ним с чаем, папусь. Может, лучше колы выпьем?»
Эта первая относительная неудача меня не сломила.
Полный текст колонки Александра Фельдберга на сайте «Москвич Mag»