И потом, когда наступят уже эти беспечные, свободные семьдесят. Вспомнится, конечно, вспомнится, но будет всё равно. Даже страшно, насколько всё равно.
С тяжёлыми, бархатными и рыжим, даже тогда рыжими, волосами, собранными в гладкую косу. В ситцевом платье в какой-нибудь легкомысленный горох. На пустой веранде. В своём доме. Наконец-то своём доме!
Будет сын. Высокий, красивый, свободный, кудрявый. И приведёт он в дом жену. Не такую безумецу, как мать. Налитую теплом, нет, греющим светом. И у них будут дети, конечно, будут. И то, что не случилось здесь, случится у них. Молодая семья, ранние наследники. Дом, семья, хорошая, любимая работа. Счастье.
Никаких ночных слёз в двадцать, никаких страшных любовей за пазухой, никаких сквозных ран. Тепло и свет. Свет и тепло.
Ни сигарет в подкладке, потому что мать вечно роется в сумке. Ни сигарет вообще, потому что нигде она не роется, зачем ей.
И вообще материнство будет в счастье. Крепкое, как резной, любовно вырезанный крестьянский стол, иначе вообще зачем дети.
Не плодить же отчаявшихся и понурых, ну в самом деле. Не быть им другом, чтобы вываливать куда-нибудь, как в помойную яму, проблемы с отцом или там с работой, вынуждая нести всё это. Или, того хуже, выговаривать в ответ. Не вынуждать врать.
Плодить счастливых. Чтобы им не нужно было искать приюта, случайного тепла или ночлега.
Всё будет дома.
Всеобъемлющий Дом, такой же надёжный, простой, уютный. Обжитый.
И от этого же не будет разбитых сердец, ибо дурак будет просто дураком, а не строительной площадкой собственной целостности, собственного счастья, опять счастья, да.
Никаких жалких убежищ. Никакой кары всевышнего, потому что так мне и надо, Господи, так мне и надо. Это всё потому что я...
Когда-нибудь мне будет семьдесят. Всё будет.