Часть 3. Продолжение (начало – в предыдущих публикациях на канале)
В доме явно что-то творилось.
Днем – под щедрым солнцем он молодцевато поблескивал кровлей и свежевымытыми окошками, вечерами – по-стариковски зяб и жаловаться на старческую ломоту в бревнах, а ночью – дедова избушка зажигала в черных провалах окон мертвенные огни…
Как-то, лежа без сна, я увидела в кухне голубые вспышки – совершенно бесшумные, и оттого пугающие. Будто включенная на полную мощность газовая горелка бросала на стены трепещущие отсветы.
Окно кухни выходило на зады соседского огорода. Может старики жгут в ночи костер? Но почему тогда вспышки голубые? У пламени ведь теплые отсветы…
Я разбудила мужа:
– Пойдем, посмотрим, что там творится…
Ничего: в кухонное окно таращилась ущербная луна, соседи давно спали и призраки в голубом по огороду не шастали.
Лион пожал плечами:
– Пойдем лучше спать.
Конец нашему терпению настал на следующую ночь.
Ближе к рассвету сверху закапало что-то холодное – прямо на меня. Я проснулась недовольная и неуклюже попыталась сесть. На шестом месяце беременности, да еще в кровати с провисшей панцирной сеткой это было не так-то просто. В поисках опоры я оперлась рукой о постель и вдруг почувствовала под пальцами что-то лохматое, теплое, шевелящееся… Спросонок я заорала благим матом. Муж, разбуженный моими воплями, вместо того, чтобы спасать меня, с перепугу завопил еще громче.
Что-то живое, зажатое между нами, придушенно пискнуло, вывернулось из моих пальцев и убежало под шкаф. Тут у меня с перепугу совсем дыханье сперло – дальше я могла только пузыри пускать. Молча. Лион включил свет. Из спальни, сонно хлопая ресницами, выскочил Максим:
– Вы чего орете?!
– Крыса, – клацая зубами, выговорила я. – В постель забралась крыса!
– И куда она делась? – спросил муж.
– Туда, – я ткнула пальцем под шкаф, в изгрызенный угол.
Лион вооружился кочергой, встал на четвереньки и ткнул ею в крысиный ход. Из норы раздалось злобное урчание.
– Наглая, зараза! – с удовлетворением заметил муж. – Она что, укусила тебя?
– Нет. Она похоже спала тут с нами. Я хотела сесть и чуть не раздавила ее. Тут на меня вода какая-то лилась…
– Какая вода, – опешил Лион.
– Холодная…
Муж возвел глаза к потолку, то ли ища протечку, то ли намекая, что беременный психоз в три часа ночи – это уж слишком…
– Тебе приснилось, – сосчитав в уме до десяти, ласково сказал он.
– Да? А это что? – я повернулась к нему боком.
На волосах блестели крупные капли, и по ночнушке расплывались мокрые пятна.
На фоне этого странного происшествия история с крысой выглядела хоть и неприятной, но в сущности безобидной ерундой. Остаток ночи мы посвятили тщательному изучению потолка, доискиваясь, что и откуда текло. Но потолок был сух и шершав, как глотка умирающего от жажды.
– Ну все! Довольно с меня этого шабаша! Давай позовем попа и освятим дом, – взмолилась я на рассвете.
Но вот вопрос: дом-то не наш – как хозяева на это посмотрят? Положим, расскажу я им про тарелку с чердака, предъявлю рваную наволочку, предложу покараулить шкаф. Поверят ли? Или скажут: "Не нравится – не живите!" Или соседи увидят, что батюшка с крестом – к нам, и пойдет звон по деревне, мол, в доме-то ай-я-я-яй… Вот хозяева такой славе обрадуются!
Однако те препятствовать не стали. Они про дом побольше нашего знали.
На другой день явился веселый батюшка – помахал кадилом, да так истово, что чуть было избу не поджег – искры так и летели. Помолившись и откушавши чего бог послал, служитель церкви благословил дом сей со чадами и домочадцами, и собрался было восвояси, как вдруг в сенцах явился Максим, ускользнувший во время обряда во двор.
– Можно, я за калитку пойду? – грубым, будто не своим голосом спросил он.
Я глянула в окно.
– Дождь собирается! Смотри, какие тучи…
Договорить он мне не дал – закричал, забился, как припадочный: "Аааа!! Не пускают! Аааааааа!!!"
Мы растерялись. Первым опомнился Лион – сгреб Макса, мотавшегося по дому, в охапку. Тот взвыл, норовя лягнуть отца ногой в живот. На помощь бросился батюшка. Двое взрослых мужиков едва удерживали щуплого семилетнего пацана – он брыкался, кусался и так визжал, что стекла звенели. Наконец охрип и обмяк, как плюшевый заяц.
– Ну малый, ты чуть дом не разнес… – озадаченно проговорил батюшка. – Эк оне тебя, сердешного…
И нам:
– Вы над ним почитайте. Вреда не будет. И не бойтесь, больше вас никто донимать не станет.
Я вышла с ним к калитке. Тучи шли стороной, ветер лохматил кусты и взметал пыль выше заборов. Батюшка остановился, поглядел на меня со значением:
– Малый-то у тебя не прост, ох, не прост… Ничего, матушка, Господь управит… – кивнул и пошел по стежке вдоль улицы.
***
С того дня нечисть присмирела, в доме настала уютная тишина. Шкаф не то что тикать, даже дверцами скрипеть перестал, когда мы его открывали.
– Тю! Чего ж вы кошку-то в дом не возьмете? – покачала головой баба Дуся, которой я пожаловалась на наглую крысу.
Она сидела на скамеечке перед домом. Рядом в пыли копошились куры, за ними вполглаза приглядывал здоровенный котяра, растянувшийся в тенечке – шерсть на нем породисто лоснилась, и весь он истекал жирным самодовольством.
Я прикинула, сколько крыс нужно такому зверю на пропитание и умиленно вздохнула.
– Мужика не берите, – строго сказала баба Дуся, заметив, куда я смотрю. – Энтот-то живоглот – только пузо на печке греть! Ишь, утробища какая… А трусливый, сволочь – чуть крысу зачует, сейчас хвост подожмет и задом, задом… Тьфу! Бабу вам надо. Вон, глянь-кось…
По соседскому забору, изящно переступая по остриям, шла драная кошка, шевеля огрызком хвоста, как балансиром. Левое ухо у нее было обглодано почти под корень, морду пересекал косой шрам, отчего один глаз казался выше другого.
– Это вот лучшая крысоловка и есть! – сказала баба Дуся. – Ты не гляди, что страшна – это она с крысой дралась.
Я и раньше видела в деревне этих куцехвостых амазонок, покрытых ранами, искусанных, наводящих ужас одним своим видом. Они не валялись в кустах и на лавках, не мурлыкали на хозяйских коленках, но, сторожко прижав к голове обгрызенные уши, шныряли по огородам в поисках добычи, и чуть что – ловко сигали через забор.
– Куда ж нам кошку брать? – снова вздохнула я. – Мы ж уедем осенью…
– Э, милая, чего об том горевать! – захихикала баба Дуся. – Кошка в деревне не пропадет – ей тут жратвы в кажном доме – только лови…
И правда, подумали мы, отчего б не взять временную мурку.
Крысоловку привезли в наше отсутствие. Хозяева подъехали на своей "Ниве", увидели Макса, игравшего возле калитки, и спросили:
– А где родители?
Ответ сразил их наповал.
…Неподалеку от деревни, за ромашковым лугом тянулась молодая дубрава. Там под сенью коренастых дубов, укрытые прелой листвой, росли хитрые подосиновики. Я их не увидела – я их унюхала. Взяла палку и стала расковыривать сырую слежавшуюся листву. Под ней оказались крохотные – не больше ноготка плюшевые шапочки грибов. Ножка еще в земле, а винно-красная шляпка торчит будто пупок. И таких "пупков" нашлась чуть не сотня! Я их листвой опять присыпала, и места отметила – пусть подрастут чуток.
Спустя несколько дней мы взяли нож, корзинку и пошли в дубраву. А Макс остался у дома играть.
– Ой, какая кисонька! Это нам?
– Вам. А где твои родители?
– Пошли в дубки резать пупки, – невинно сообщил Максик.
Услышав о странных занятиях беременной пары, хозяйка переменилась в лице и уронила кошку. Та опрометью кинулась в открытую калитку и исчезла в густой траве перед домом.
Словом, когда мы вернулись, целостность моего пупка уже никого не волновала – полдеревни добровольцев бегало по нашему огороду с криками: "кыс-кыс" и "куда ж делась эта зараза!"
Нашлась она нежданно – на другой день. Я зашла в кухню и чуть не споткнулась о дохлую мышь с выпущенными кишками, валявшуюся на пороге. Мало нам крыс! Теперь еще и эти покойники будут по дому валяться… Оказалось впрочем, что это не безобразие, а подношение – первый охотничий трофей, великодушно брошенный к нашим ногам. К вечеру явилась и сама крысоловка – щуплый кошачий подросток, трехцветная киска со смышленой мордой. Она кажется удивилась, что мы пренебрегли ее подарком, и с видом: ну не хотят и ладно, мне больше достанется, уволокла свою добычу под кровать и там слопала вместе со шкурой. Ночью кошку тошнило мышкой…
Больше Муська, (так незамысловато стали мы звать охотницу), мышей не ела – брезговала. Душить – душила во множестве и сама же их хоронила, закапывая в мягкую землю вокруг дома. Ловила она и мелких птичек. Что в них есть – непонятно, там же перья одни!
А питать ее мы стали… эээ… словом, мы не жадничали.
По деревенским понятиям кормить кошку – только портить. А уж так как мы…
Ни рыбы, ни кошачьего корма в магазине конечно не было, так что обычно я покупала триста граммов колбаски.
– Ой, – сказала знакомая продавщица, когда я явилась в очередной раз, – что ж вы поздно нынче? Ведь целая палка с утра была, а теперь вот только хвостик остался.
– Ничего, – успокоила я, – кошке это без разницы.
– Колбасу? Кошке?! Хотела б я быть вашей кошкой! – в сердцах (и чего только не удумают эти городские!) она едва не отрезала себе палец. А я прикусила язык.
Впрочем, Муська не зря ела деликатесы. Вечерами она садилась у входной двери и зорко следила, не откроется ли ход на улицу. Соблазны ночи манили ее: беспечные воробьи, дремлющие на поленнице – мяаааконькие лакомые ворррробышки… норка у корней яблони, где так просто сцапать добычу, затаившись в лопухах, одуряющие запахи мокрой земли, писки и шорохи – ночь пахла охотой. Но мы были начеку.
– Держи Муську! – командовал Лион и шустро выскакивал за дверь, провожаемый завистливым кошачьим взглядом.
Поняв, что удрать не получится, Муська шла отрабатывать колбасу. Она не спеша обходила свои владения, шуршала в подполе и на чердаке. Не знаю, как она справлялась. Может, строила крыс по ночам и внушала им правила хорошего тона, или съела втихомолку крысиного главаря, но только ни одной из этих тварей мы больше не видели и даже не слышали. Иногда, проснувшись среди ночи, я замечала в углу под шкафом сгусток мрака.
– Муська! – шепотом окликала я.
В ответ тут же вспыхивали два бессонных желтых огонька.
(Окончание следует...)