Я с детства знал, кто виноват. Это у меня семейное...
У нас дома всегда было принято делить людей на своих и чужих. Свои были правы. Чужие — виноваты.
А где-то в других домах чужими считали нас. Там, в тех домах, тоже зарабатывали на жизнь и растили детей. Только для них правыми были они, а виноватыми мы. И поэтому когда в нашей жизни случалась оттепель, в их жизни происходил застой. А когда у нас начинался застой, у них наступал подъем.
Когда в 90-х я работал в Коммерсанте, то встречал сотрудников Совмина, или ЦК, директоров огромных заводов, потерявших работу, карьеру, положение из-за произошедших в стране изменений.
Эти люди не вызывали у меня тогда абсолютно никакого сочувствия. Потому что они были чужими.
Но сегодня я спрашиваю себя, разве их личные трагедии чем-то отличались от трагедий тех людей, которых я считал своими, и которые точно также потеряли карьеры и жизни каких-то десять лет спустя, когда в 2000-х все опять переменилось?
Оттепели сменяются застоями. В периоды оттепели увольняют и преследуют тех, кто преуспевал во время застоя. В периоды застоя снимают с должностей и ломают карьеры тех, кто сделал их в период оттепели.
Если отвлечься от политических взглядов, то получается, что вот уже сто лет мы по очереди сажаем друг друга. Сперва те, кто прав сажают тех кто виноват, а потом участники игры меняются местами.
Из поколения в поколения мы повторяем “не забудем не простим”, твердо зная, что обязательно придет наше время и наступит торжество справедливости и мы расплатимся по счетам. И тогда уже те, другие, начнут повторять “не простим, не забудем” в ожидании, когда их время вернется и по счетам расплатятся они.
Знаете, я верю в победу.
И это вызывает у меня ужас. Я верю, что правые опять победят виноватых.
Что свои снова одержат победу над чужими. И эта победа снова будет означать чье-то поражение. И мы снова будем начинать с нуля и снова ломать жизни и карьеры тех, кто был прав, а стал виноват.
Поражения — карма побед.
Пока мы служим идеям, мы остаемся рабами идей. Пока правда одна на всех, мы живем в мире своих и чужих, правых и виноватых.
Может быть, мы никак не можем забыть большую войну потому, что до сих пор воюем с фашизмом. Воюем за то, чтобы понять наконец, что фашизм — это не идея. Фашизм — это отношение к идеям, с которыми ты не согласен.
Сегодня я спрашиваю себя — когда, в какой момент я решил, что сострадание следует выдавать по карточкам политической принадлежности? В какой момент пришел к выводу, что чувство принадлежности важнее ощущения общности?
И уже не могу вспомнить.
Но вот что я знаю точно. Боль остается болью вне зависимости от политических взглядов. Сломанная жизнь остается сломанной жизнью вне зависимости от того, на чьей стороне правда.
Я дорого заплатил за это знание, но зато теперь я точно знаю, на чьей я стороне.
Я на стороне тех, кто не делит людей на своих и чужих.