Напоследок, уже прощаясь на площади Александерплатц, я спросил его:
— Интересно, Фарид, а вот ты, когда оборачиваешься назад, на свои прожитые шестьдесят лет, о чем жалеешь?
Он глянул мне прямо в глаза:
— Я ни о чем не жалею. Плохого никому не сделал. Старался делать хорошее.
— А вот скажи мне еще: если бы тебе довелось начать все с чистого листа, ты бы повторил этот путь?
— Нет, — сказал он, не раздумывая. — Нет. Ни за что.
Фарид Маздак в том Афганистане, который мы хотели удержать силой, но потом навсегда потеряли, был вторым человеком после президента Наджибуллы.
Когда я в 1981 году впервые и надолго приехал в Кабул, меня чуть ли не прямо с аэродрома повезли в гости, был Ноуруз, афганский новый год, сказали, что познакомят с самым ярким героем афганской революции, местным Че Геварой.
Мы приехали в скромный дом, там был скромный стол: плов, зелень, кока-кола. Че Гевара оказался совсем юным парнишкой, лет двадцати. Но за его плечами уже был год тюрьмы (одиночная камера!) и опыт революционной борьбы.
Когда в Кабул приезжали всякие знаменитые журналисты, их всегда первым делом везли к Фариду Маздаку. Генриха Боровика, Юлиана Семенова, Александра Каверзнева… Всех. Фарид был символом той романтической надежды, которой мы тогда жили.
После т.н. «второго этапа» апрельской революции, то есть после ввода советских войск, убийства Амина и начала изнурительной войны с моджахедами он стал сначала секретарем ЦК молодежной организации (аналога нашего комсомола), затем взлетел на высшие партийные посты, член политбюро ЦК НДПА, ему прочили великое будущее.
Но в конце 80-х умиравший Советский Союз бросил своих афганских братьев на произвол судьбы, не до них стало, поставки оружия, боеприпасов, зерна прекратились, режим был обречен.
И в апреле 1992 года Кабул взяли моджахеды. Я помню, как приехал в квартиру Фарида Маздака в панельный дом на окраине афганской столицы, мы обнялись – будущее и его, и мое было под большим вопросом. Кабул тогда уже вовсю громили «духи», никто не знал, что будет с нами завтра. Ну, ладно, я, журналюга, бродяга, с меня взятки гладки, а Фарид – один из столпов режима, что ждет его, его жену Парисо, его детей? Мы обнялись тогда без всякой надежды встретиться вновь. Та жизнь кончилась.
И вот сегодня в Берлине встретились. Спустя 27 лет. Такие дела…
Я понимаю, что на самом деле это невозможно, что подобные встречи бывают только в книгах, но ведь мы встретились. Он приехал ко мне в отель на Александрплатц, конечно, я его сразу узнал, и он меня сразу узнал. Обнялись крепко. Помолчали. Иногда молчание скажет больше любых слов. А нам было о чем помолчать с Фаридом Маздаком.
Потом он говорит:
«Я помню, как ты приехал ко мне вечером 27 лет назад — прощаться».
Такие, брат, дела.
Мы весь вечер, допоздна, говорили, говорили, говорили. О той афганской революции, которая перевернула не только его жизнь, но и мою, а также жизни множества других людей и сказалась на судьбе всего мира — громко это звучит, но ведь верно.
Мы вспоминали общих друзей — ушедших и живых. Рассматривали фотографии своих близких. Возвращались то и дело к теме будущего Афганистана. Пытались разобраться в своих и чужих ошибках. Мы были честны друг перед другом — наше прошлое стало тому порукой.
Надо, конечно, собраться с силами и написать про эту удивительную встречу. И про то, что со всеми с нами случилось — с Фаридом, со мной, с моей родиной и его родиной, с нашими иллюзиями, заблуждениями, нашей общей судьбой.
А пока — вот тут, в фейсбуке, еще не остывший снимок, сделанный несколько часов назад в центре Берлина.
