Как мы помним, декабристов везли в Сибирь максимально быстро, закованными, партиями по 2-4 человека, и на каждого преступника было положено по штату по одному жандарму.
А жандармам было, разумеется, положено… ну не доносить, нет. Для жандарма это не донос. Подробно отчитываться о происшествиях, о состоянии здоровья преступников, об их настроении – обо всем. Работа у бедолаг была тяжелая: ехали точно так же быстро, точно так же недосыпали. А ответственность огромная: преступникам-то хуже уже некуда, на каторгу едут, а бедный жандарм, если что, может и должности лишиться. Ну разве что кандалов не было на ногах – тоже неплохо.
Веселей всего едет самая первая партия: Артамон Муравьев, Якубович, Оболенский и Давыдов. Это ровно после их проезда и соответствующих донесений в инструкции для фельдъегерей появляется пункт «в трактирах и харчевнях не останавливаться!»
Или, например, в Костроме «также пили шампанское. Якубович не удовольствовался 4 рюмками, требовал еще, но ему отказали. Оболенский сказал: «Счастье, что с нами Якубович, он утеха нам». С Якубовичем и правда было весело.
А вот уезжая из Нижнего Новгорода бывший князь Е. Оболенский плачет – народ провожает их бричку презрительными комментариями.
У кого есть деньги (хотя, помним, что согласно инструкции их быть не должно, но это Россия) - едут весело и пьют шампанское. У кого денег нет - едут грустно.
Аристократы то и дело пытаются привычно говорить по-французски, но их обрывают:
«Вели себя хорошо, но начали что-то говорить по-французски. Я приказал говорить по-русски, они замолчали»
В дороге они сожалеют об оставленных семьях и рассуждают о том, справедливо ли наказание? Кто-то сожалеет о содеянном, кто-то продолжает считать себя невиновным:
«Все сожалели о своей участи, а особенно Поджио сожалел о жене и детях своих; говорил, что он знал прежде, что им всем будет пагуба за их глупость».
«В разговорах сожалели о своей участи и рассуждали, что не совсем того заслуживали потому, что хотя и были в связях с обществом, но потом оставили оное; Голицын во всю дорогу был покоен, иногда делал планы будущей своей жизни, как он по водворении на место будет заниматься хозяйством и разведением сада, а Шахирев был уныл и нередко плакал».
«Давыдов неоднократно тужил об оставленных пятерых детях. Муравьев большею частию плакал и упрекал себя в том, что он по своей глупости сам стал причиной своего несчастия».
Кн. Волконский, спускаясь с лестницы на ночлеге, путается в кандалах. «Привыкай, барин», - говорит ему какой-то крестьянин.
Кандалов они стыдятся:
«Фельдъегери и жандармы брали все предосторожности, чтобы любопытные около них не толпились, о чем и самые арестанты их просили, стараясь по выходе из повозок придерживать кандалы, чтобы не гремели и тем не возбуждали любопытство народа».
Кандалы – это не просто позор. Это еще и пытка:
«Кандалы сквозь тонкие голенища протерли им ноги, отчего несколько раз дорогою их снимали, а протертые до крови места тонкими тряпками обвязывали, и потом опять кандалы накладывали!»
Приведу по этому поводу стихи историка Ек. Лебедевой. Ровно вот об этой дороге в кандалах.
На станцию - огни из темноты -
Мы выехали вкривь по чернозему.
Какая подорожная, скоты?
Вот кандалы - я еду «по казенной».
Веселые на свете времена,
Но ведь пройдут, чтоб вновь не повториться...
Меня кормить раздумает казна -
И всё вам будет. Лет так... через тридцать.
@По материалам ист. Ек. Лебедевой и публикации Крестный путь декабристов в Сибирь (Документы об отправке осужденных на каторгу и в ссылку и об условиях их содержания. 1826—1837 гг. Публ. В. А. Федорова.
Еще почитать о декабристах?
Как декабристов везли в Сибирь? Вып. 1. Встречи с женщинами
Как декабристов везли в Сибирь? Вып. 2. Фельдъегеря
Полковник Пестель и табун его лошадей