Знойной осенью тридцать восьмого года Таволжанка провожала в армию новобранцев. В их числе был Иван Шкатов.
...Далека ты от отчего дома, от тихой Матыры прусская река Шешупе. Чужая, холодная. Утро чуть зазолотило облака.
— Эге, как наковыряли за ночь! — проговорил лейтенант.
Насколько глаз хватало — воронки, воронки... Бойцы тревожно выглянули из окопа. Их 12, оставшихся в живых от скомплектованного два дня назад взвода лейтенанта Шкатова. Остальные полегли при переправе через реку. Взвод, с боем захватив ночью часть вражеского берега, оказался отрезанным рекой от свояк. Переправа бомбится и обстреливается. До ночи подкрепления не жди. Что будет, если немцы бросят сейчас на горстку храбрецов батальон, этот вопрос был написан на всех двенадцати лицах.
— Если отступим, за день немцы окопаются, завтра перейти реку будет еще труднее, — произнес Шкатов.
Светало. Взвилась откуда-то красная ракета, Другая... Потом взвизгнула разорвавшаяся метрах в ста от окопа мина. Ухнула пушка.
— Ну что ж, товарищи, — выпрямившись во весь рост, произнес Шкатов, — значит, решено: стоим насмерть.
— Насмерть! — гулко повторилось двенадцать раз.
Тринадцать пар глаз внимательно следили за перелеском, откуда доносилась лающая немецкая речь. И вот появляется оттуда цепь пригнувшихся автоматчиков, через минуту — другая. Сколько их! Примерно в десять раз больше, чем людей у Шкатова.
— Подпустим ближе, — скомандовал Шкатов через минуту:
— Плотным огнем! По врагу!
Рвутся снаряды, автоматные очереди слились в непрерывный треск. Дым, пыль, кровь... Упал на дно окопа солдат. Почти все ранены. У Шкатова перебита левая рука, осколок впился в правое плечо, царапнуло голошу. Три часа бились насмерть...
На исходе третьего часа пришла помощь. Лейтенант Шкатов стоял, прислонившись спиной к стене окопа, держа в руках окровавленный автомат. В живых осталось трое.
Вечером бойцы перенесли потерявшего сознание командира в медсанбат. В бреду звал жену, мать. А когда сознание возвращалось на короткие минуты, повторял:
— Ребята... как ребята?..
В полночь затих...