Основным фактором формирования у жителей российских мегаполисов чувства неприятия мигрантов из стран Центральной Азии являются культурные барьеры. К такому выводу пришла доктор социологических наук, профессор Уральского федерального университета (УрФУ, Екатеринбург) Ирина Бритвина по результатам опроса 485 екатеринбуржцев, проведенного совместно с доцентом УрФУ Еленой Могильчак.
Анализ данных выявил четыре кластера отношения к мигрантам. Первый кластер («непримиримых» с ярко выраженным негативным отношением к мигрантам) составил почти 35 % опрошенных. Этот кластер характеризуется однозначно отрицательным отношением к приему мигрантов и росту их численности, к предоставлению им российского гражданства. Миграция в данном случае воспринимается как фактор обострения других проблем — безработицы, преступности, антисанитарии, заболеваемости и т. д.
Кластеры с противоречивым отношением к мигрантам (не против предоставления гражданства, готовы общаться, помогать и даже сочетаться браком, но негативно относятся к росту числа мигрантов, считают их проблемой, «осложняющей жизнь») и «равнодушных» (не против предоставления гражданства, но в целом — позиция безразличия и избегания) составляют в общей сложности половину опрошенных. Лишь 15 % респондентов входят в кластер «благожелателей» (выступают за предоставление гражданства, готовы совместно вести дела, соседствовать).
По оценке Бритвиной, принадлежность к тому или иному кластеру определяется не половозрастными особенностями, образованием и имущественно-социальным положением, а наличием или отсутствием опыта непосредственного взаимодействия с мигрантами. Источником позитивного восприятия «благожелателей» являются реальные контакты с приезжими и деятельное содействие им — в поиске жилья, работы, предоставлением одежды, предметов быта, информации, необходимой для адаптации. Негативное отношение подавляющего большинства сформировано под влиянием средств массовой коммуникации — как правило, телевидения, радио и интернета. И даже личное общение с мигрантами не приводит к полному преодолению культурных барьеров, особенно теми местными жителями, кто «постоянно помнит о своей национальности», что присуще «непримиримым».
Основные стереотипные претензии к мигрантам: совсем не знают или плохо знают русский язык, в общественных местах общаются на своих языках, не соблюдают законы и культурные нормы, принятые в России (высокомерно относятся к женщинам, намеренно подчеркивают своеобразие в одежде, музыкальных предпочтения и т. д.), вызывающе ведут себя, открыто демонстрируют пренебрежение к христианству и конкретно — к православию, живут анклавами — кучно, в антисанитарных условиях, представляя угрозу здоровью коренному населению, отнимают у него рабочие места, занимаются нелегальным бизнесом, не платят налоги, не оплачивают услуги ЖКХ.
Зачастую такие оценки не соответствуют действительности. Так, что касается мнимой конкуренции на рынке труда, то в основной своей массе мигранты трудятся на самых низкооплачиваемых рабочих местах, непривлекательных для россиян — дворниками, уборщиками, кондукторами и т. д.
Но даже если мигранты выполнят все выдвигаемые им условия, лишь треть опрошенных екатеринбуржцев станут считать их «своими», а треть продолжат воспринимать как «чужих», 20 % так и не смогут привыкнуть к их присутствию.
Причина отторжения, объясняет ученый УрФУ, в незнании культуры Центральной Азии (истории, религии, литературы и искусства, обычаев, традиций, уклада повседневной жизни), во взгляде свысока и принципиальном нежелании знакомиться с этой культурой.
«Более 70 % респондентов не различают представителей центральноазиатских этносов, ничего не знают об их культурных особенностях. Чаще всего на них смотрят как на людей более низкого социального статуса, отличающихся цивилизационной недоразвитостью, как на „чужих“, дешевую рабочую силу, стремятся максимально дистанцироваться от них в повседневной жизни. Типичное мнение: „Я не хочу, чтобы мигрант был моим начальником, моим врачом и учил моих детей“. При этом три четверти опрошенных екатеринбуржцев не готовы менять свои культурные привычки ради безопасного сосуществования с иноэтничными мигрантами и ждут видимых изменений со стороны приезжих», — комментирует Ирина Борисовна.
Лишь представители кластера «благожелатей» лучше знают культуру мигрантов и чаще выступают за ее сохранение, а не растворение в русской культуре, готовы меняться под влиянием новых культурных норм, которые несут с собой мигранты.
«Из вышеприведенных данных очевидно, что большинство респондентов слабо настроены на интеграцию с приезжими. Можно утверждать, что ситуация в Екатеринбурге является типичной для российского мегаполиса», — поясняет Бритвина.
На этом фоне мигранты сталкиваются со злоупотреблениями служебным положением со стороны представителей правоохранительных органов, с бюрократической волокитой и коррупцией, с невыплатой заработной платы, с дискриминацией в сфере медицинских и образовательных услуг.
«Отношение россиян к мигрантам не только не способствует, но зачастую и препятствует их адаптации и развитию. Ответная реакция приезжих — страх (иногда латентный) или недоверие к принимающему сообществу. Это ведет к нежеланию социального сближения и реализуется в закрытости, капсулировании мигрантов», — заключает исследователь.
С другой стороны, качество миграционных потоков из Центральной Азии действительно невысоко.
«Прибывающие в массе своей имеют низкий уровень образования и недостаточный профессионально-квалификационный уровень, большинство являются выходцами из сельской местности, ограничены строгими религиозными рамками (что в первую очередь касается женщин) и иерархией социального устройства отпускающего сообщества, являются представителями низкостатусных социальных слоев», — говорится в исследовании профессора Бритвиной.
Десятилетия назад сближению наших народов способствовало совместное обучение в советском детсаде и школе, общая служба в Советской Армии, соучастие во всесоюзных стройках, туристические поездки в границах СССР. Эти способы утрачены вместе с Советским Союзом, а новых не появилось. В большинстве стран Центральной Азии русский перестал быть языком официального употребления, в системе образования предпочтение отдается английскому и китайскому. Как следствие, основную поддержку приезжий из Центральной Азии получает от соотечественников-мигрантов, что также не способствует усвоению российских норм и правил.
Лишь около 12 % опрошенных мигрантов уверяют, что готовы кардинально поменять свои поведенческие привычки, 35,5 % — обещают поменяться частично, 16,5 % опрошенных заявили, что меняться не собираются. Максимальная доля тех, кто согласен с условиями хорошо знать русский язык (90 %), соблюдать российские законы (93 %) и культурные нормы (79 %), — среди тех мигрантов, кто намерен остаться в России на постоянно жительство. Но таких меньше половины, 47 % (по косвенным данным, в России проживают около 30 миллионов иноэтничных мигрантов с постсоветского пространства, порядка 35-40 % из них — выходцы из Казахстана, Узбекистана, Киргизии и Таджикистана).
«Следует учитывать и то, что в ходе интервью мигранты отвечают „как надо“. Они насторожены, и особенности их национальной культуры диктуют не „выворачивать душу наизнанку“, не говорить всей правды чужому человеку. И если они утверждают, что готовы менять свои повседневные привычки, совсем необязательно, что это действительно так», — поясняет Бритвина.
Профессор считает, что и россиянам, и мигрантам необходимо принять, что все мы живем в новой, объективно складывающейся реальности.
«И мы сами, и приезжие — обе стороны должны участвовать в формировании новой социальной идентичности, новой общности. Эти процессы уже идут, сами по себе — в ходе общения и кооперации, но лучше ими мягко, не директивно управлять. Для этого нужны комплексные государственные и муниципальные программы, который охватят разные грани общественной жизни, от школы до СМИ», — считает Бритвина.
Ученый продолжает свои исследования. «Разъединяющие элементы культуры как фактор латентной конфликтности при взаимодействии иноэтничных мигрантов и россиян» — научная работа на эту тему получила грантовую поддержку Российского фонда фундаментальных исследований.
УрФУ — участник Проекта 5-100, ключевым результатом которого должно стать появление в России к 2020-му году современных университетов-лидеров с эффективной структурой управления и международной академической репутацией, способных задавать тенденции развития мирового высшего образования.