Глава 4 "Старый Питер", начало

Набережные неподвижны - так считает любой профан. Что за глупость - чтобы камни могли двигаться? Так может сказать любой человек, который не умеет смотреть медленно. Река идёт по руслу не просто так - она стремится раздвинуть, расширить свои владения, вода ищет трещины и пустоты, чтобы разрастись, покинуть оковы берегов, наполнить себя жизнью. А камни? Камни сдерживают её. Нельзя просто лежать и не быть смытым - даже если ты набережная, единый монолит, непререкаемый бастион. Перед обманчиво стальной чёрной шкурой древнего зверя, чьё дыхание толкает вперёд все приливы, могут выстоять лишь способные сопротивляться. Прекрати восставать против власти воды - и расслабишься, размякнешь, отправишься вместе с ней туда - куда её влечет то ли воля, то ли привычка, неведомого тебе существа. Словно какая-нибудь деревяшка, одним словом.

Вот и гранитным берегам града Петрова приходится смыкаться и давить, чтобы не допустить разрушения водами многочисленных рек. Еле заметно это движение - камни слышат иную музыку, чем мы - люди, и живут другим ритмом. И тот, кто может смотреть - увидит. А кто может услышать - услышит. Лёгкий шорох, при должном внимании переходящий в ужасающий скрежет.

Те же материалы, из которых сотканы русла рек небесных - переулки, улицы, линии, проспекты, бульвары и иные многие - они могут позволить себе расслабиться. И рангом они чаще всего пониже, и силы в них пожиже, да и смысла в том особого нет. Ветер он лёгок, он безразличен, ему бы лететь да лететь. Да и то иногда начинает яриться, стонут стены - поднимаясь от ленивого сна, скрипят крыши, недобро шипят стёкла.

И сколь бы не был удивителен, сколь бы не был громок для знающего этот гомон - были места, где звуков таковых не рождалось и даже профаны о подобном говорили “Места там хорошие, тихие, спокойные”. Ветра не буйствовали там, воды текли вежливо и “как-то побыстрее уже бы пройти”, камни почивали словно ветераны на пенсии. В один из таких дворов и зашла, совершенно на автомате, Анна. Шарф развязан - в растерянности после метро махнула им вокруг шеи как получилось, шаг неуверенный и медленный, глаза на мокром месте, в общем все признаки печали и расстройства.

Парадная - ухоженная и уютная - промелькнула перед глазами, лестница, знакомая с детства площадка третьего этажа, фикус на подоконнике, старая, обитая бардово-коричневым дермантином дверь. Звонок.

- Бабушка, бабушка, открывай, это я, Аня! - отупение сорвало эмоциями, она почти плакала.

За дверью раздалось приглушённое бормотание, сверкнул глазок, затем дверь тихо, не издавая ни малейшего скрипа, открылась. На Анну внимательно и серьёзно смотрела совсем маленькая женщина крепкого телосложения - сама то Аня не выделялась особым ростом, чуть выше среднего - но даже ей та доставала самое большое до ключиц. Однако смотрела она не снизу вверх, а как-то ровно. Казалось какого бы роста ты не был - всё одно будет смотреть прямо в глаза. Возраст в ней выдавали разве что седые волосы и крайне старомодный вид - высокая причёска с хитрым пучком, строгое учительское чёрно-белое платье с оборками. Глаза же были насыщенно, обжигающе чёрными, с небольшой жёлтой окаёмкой вкруг зрачка, а лицо - словно немного вне возраста, видно что человек взрослый и уже явно за пятьдесят - но категорически не ясно насколько “за”.

Она окинула взглядом растрёпанную девчушку, глубоко вздохнула. И как-то резко стала чуть меньше и мягче, чернота глаз перестала обжигать - а стала скорее греть, платье начало казаться почти домашним и уютным. Приобняв Аню за плечи старушка ввела ребёнка в дом.

- Ну, открыла, открыла, проходи давай, вытирай сопли, разувайся, на кухню иди.

На кухне тут ж загремело, зазвякало, застучало. Когда Аня вошла - огромный чёрный кот вытягивал зубами из угла большого прямоугольного стола здоровенный пакет с пряниками. На огне уже стоял пузатый металлический чайник, заварник, две чашки и три блюдца так же уже были расположены на привычных всем присутствующим местах. Машинально вытираясь - вовремя поданным платочком - Аня села и начала гладить кота, который уже успел вскрыть пакет и развернуть его, чтобы удобнее было брать содержимое. Животное переместилось на табуретку между хозяйским стулом - который было просто определить по оставленному на сидении вязанию - и Аней. Довольно мурча кот сощурил глаза и просто наслаждался моментом жизни - способность, коей лишены многие из так называемых разумных.