«Её жизнь, словно пунктирами ровной строчки была пробита местами и маршрутами. Старая машинка Зингера, с ножным приводом и золотой надписью на округлом бочку. Под широкой лапкой, ловко подбирала материю судьбы и дробила на достопримечательности.
Вот бывшая подруга. Теперь, бывшая. А тогда ещё действующая, со смехом рассказывает. Как они с приятельницей, обвешанные неподъёмными баулами и сопливыми отпрысками, ехали в рейсовом автобусе. И зычно, хором — дети на подпевке! — тянули шлягер. О несчастной женской доле. И весь автобус рыдал, от умиления. И сразу же — отчего-то — идёт рецепт борща. Который она не запомнила вовсе. Потому что варила свои борщи совсем по-другому…
А вот ещё. Ранняя весна, переулок рядом с университетским корпусом. Асфальт ещё грязен и чрезвычайно сух. Так всегда бывает после чернового схода снегов. И до первых ошеломительных дождей. И она идёт, печатая шаг ножкой в коротеньком полусапожке. Узкие джинсы заправлены в обувку красивого оттенка бордо. Приталенная куртка, руки в карманах. Ветер ещё холодит лицо и шею. Но уже тянет весной. Переменами… Что там случилось, в этот никакой апрельский день? Ничего. Он запомнился и, парой стежков, осел в памяти. Своей пронзительной прохладой. И её уверенной походкой… Наверное…
Потом. Позже. Она будет бывать в этом захолустье и заглядывать в уличный тупичок по-соседству. Там, откроется маленький магазинчик по продаже швейных машиной. Электрических. Японских. И она станет заходить в рай белошвеек, каждый раз. Когда случай занесёт. И пробираясь вдоль прилавка, в тесной, плохо освещённой каморке, будет любоваться белыми «стрекатушками». Педальки с проводом, гладкие формы, стальные деталюхи. Оверлоки и «швейки», с кучей функций. Мечта! И это при том. Что шить она никогда не любила. Умела и делала это отменно. Во времена тотального. Но, без радости. По принуждению. То есть, приходила, чтобы поглазеть на предмет скучный и для труда. Но для труда — более комфортного. Как-то так!
И снова, бывшая. Деревня, лето, просёлок. Мир без мобильных! Она встречает гостей, что собирались приехать на выходные. И они попадаются ей — почти сразу, в створе маленького пролеска. Подруга вытряхивается из авто. Они весело щебечут, делятся последними новостями. Пешим ходом движутся неспешно обратно, «Москвич» тарахтит следом. Она поджарая, крепко загорелая — шорты, сандалии, хлопковая чёрная майка на пуговичках. И очень хороша! Почему так ясно прострочена эта часть обычного июльского пятничного вечера? Бог знает!
А вот другое. Март обещал быть ранним, но обманул. По надобности она посещает больницу, на перевязки. И уставшая — от нервяка и ожидания боли. Она плохо переносит боль. Обморочно. Садится, уперев прежде ногу в ботинке о подножку джипа. Подножка высока, накатанный тысячью ступней лёд, рядом с машиной. Предательски проскальзывает, она хватается раненой рукой о дверцу. И взвывает от резкого кинжального прострела. В глазах мужчины, стоящего с противоположной стороны внедорожника, мелькает крошечный спазм жалости. И он тут же тушит его. Машина трогает с места, они долго едут по городу. Возле дома, с задних сидений он извлекает торт. Подсластить неприятный визит к костоправу. Солнце ярится и высвечивает все, накопившиеся за зиму — а кажется за жизнь? Грязи сугробные, привычно неопрятного повсеместного жизнеобеспечения. Небо высоко и бирюзово. И уже чуть тёплый ветерок нежит кожу щёк. И обвевает губы. Она пестует руку, как увечного младенца. Кривится, смахивает слёзы. Хватает коробку с «Киевским» и бредёт в квартиру. Пить чай…
А ещё — посещение института. На предмет поступления. И они вместе с любимым пялятся в списки. Находят, ликуют… А спустя год, после этого. Уже под стенами другого ВУЗа — в крайний день подачи!!! Толкутся, так же парочкой. Заносят вступительные документы. Все прочие, отведённые юным раздолбаям месяцы, заполонили поцелуи…
И ещё, какие-то обрывки. Совсем уже школьного бытия. Только место и сезон. Без признаков сюжета…
А много позже. Лишённые всякого вкуса и прелести свадьбы, юбилеи, Новые Года. Какие-то лишние покупки, чужие проблемы, грошовые хлопоты. Чьи-то некрасивые поступки и пустяшные разговоры. Большое и важное, кажется, оседало в иных отделах хранилища. А на поверхностях булькатили вещи никак неинтересные, проходные, незначительные… Почему случалось так?..
Видимо, потому. Что всё остальное время, Бог нёс её на руках. И крепко — в охапку — обнимал. Чтобы сберечь. Её сердце…»