Мавлида ЯКУПОВА, член Союза журналистов Башкортостана и России Фото из семейного альбома (наша мама — крайняя слева)
В нашей памяти мама — огромное солнце, которое нас грело, помогало, сопровождало везде и всюду. Теперь, с высоты своего возраста, поражаемся большому, открытому всем людям сердцу матери. И радуемся, видя ее отражение в детях, внуках и правнуках...
Имя Киньябика означает «младшая девочка в семье». Семья была обеспеченной, и мама росла в хороших условиях.
Ей было всего 17, когда отец, местный купец, решил выдать ее замуж... Так белолицую, статную красавицу забрали из деревни Нигаматово (Урняк) к мужу в соседнюю деревню Баимово. Благодаря дружбе отцов породнились две семьи из совершенно разных сословий.
Воспитанная, благородная, сдержанная, она попала в дом к свекрови, где росли одни мальчики (всего 12 детей). И жили они бедно и скромно. Но вся новая родня полюбила ее сразу за послушание, терпение и не-многословие.
«Сколько раз Бог дал, столько раз и родили, грех было не родить», — говорили нам родители. Бог дал одиннадцать раз — девятерых девочек и двух мальчиков. Через годы по разным причинам он же забрал обратно четверых.
Резкие упреки моей бабушки Латифы по поводу того, что «одних девок нарожала» (семь подряд, с разницей в два года), мама переносила стоически. Когда наведывались из соседней деревни родители, мама ни разу, даже намеком не выказывала им недовольства, хотя совсем молодая была. Этому учила и нас. «Коли пошла за мужем в его дом, принимай его как свой», — говорила она дочерям.
Маме не удалось выучиться грамоте, всего несколько классов окончила. Зато родители постарались для детей своих и внуков
► Память
— все с высшим образованием, защитили докторские и кандидатские диссертации. Не владея толком русским языком, мама на удивление просто находила общий язык со всеми, особенно когда переехали в город, на улицу Элеваторная в Сибае. Тогда на строительство второй очереди Сибайского элеватора приехали сюда со всего Советского Союза люди самых разных национальностей. Такая интернациональная получилась в те годы наша улица! Мама жалела и пригревала всех, кто приехал тогда на эту стройку: кого чаем с лепешками угостит, кому постирает вручную (стиральной машины в те годы у нас не было), кого на ночевку пустит. Был у нас этакий «гостиный двор», двери которого практически не запирались даже на ночь.
В нашем совсем малогабаритном доме останавливались все мамины-папины родственники, которые приезжали по разным нуждам то в Сибай, то в соседнюю Магнитку или Кизил. Иные тоже называли себя родственниками, мои родители их обихаживали, кормили, а потом выяснялось, что они вообще нам никто. Видать, от соседей, узнавали про нас.
А еще я помню, как любила спать рядом с мамой, слушать ночами ее сказки. Как будто бы
и сейчас ощущаю ее тепло и крепкие добрые руки.
Мы неслись после школы, радостные и счастливые, домой: нас ждала
мама! На всю улицу разносился запах лепешек, которые она пекла горой, и всем нашим друзьям хватало их. У многих детей мамы были на работе, и они жутко завидовали нам. В доме, где было своих восемь ребятишек, не тесно было и другим детям. Старшие сестры вспоминают, как дежурила мама в школе. В те годы все мамы по очереди кормили в школе детей — кипятили чай, пекли пирожки.
Помимо своих детей в тяжелые послевоенные годы родители взяли к себе на воспитание троих сирот — племянников моего отца. Не в правилах было оставлять малолетних родственников без присмотра. Они росли вместе с нами. Мама сирот этих жалела больше, чем нас, боялась в чем-то обделить.
Мама к каждому из детей имела свой заветный ключик. Не имея образования, она знала свои, известные только ей, методы воспитания. Не помню, чтобы голос повысила на нас или очень строго наказывала, однако
все слушались. Мы все были возле нее.
Родителям было за сорок, когда мы с младшим братом появились на свет, а старшие сестры в это время были уже совсем взрослыми, перешагнули двадцатилетний рубеж. Так и идем теперь по жизни — с большущей разницей в возрасте, довоенные и послевоенные дети. Младшим в семье не довелось увидеть своих бабушек и дедушек, знали о них только по рассказам старших. Зато выпало в жизни другое огромное счастье — мама всегда была рядом с нами!
Мне, как младшей из дочерей, доверили хранить мамины ордена. Их пять — за материнскую доблесть и славу. Иногда мы в шутку спорим, за кого получен орден симпатичнее. Старшие сестры говорят, что маме не хватило одного из нас, а то стала бы матерью-героиней (в то время умерли трое).
Конечно, все было в нашей жизни: когда другие дети ели халву, мы довольствовались жмыхом с элеватора; в дни скромной своей зарплаты отец радовал нас пряниками и баранками; одежда младшим доставалась от старших. Когда сестры стали сами зарабатывать, помню, как на наш адрес всегда приходили от них посылки со сладостями, блузками и футболками. Мама нас учила делиться. Она как-то умело и очень мудро вела общий бюджет: когда старшему брату не могли платить зарплату на баймакском машзаводе (было такое время), она выкраивала из общего котла, чтобы поддержать его семью; всегда жалела нашу самую старшую, потому что, говорила, ей больше других достались голод и холод 30-х годов.
В народе говорят: «Гнилое дерево долго скрипит, а могучее падает с размаху». Вот так и мама. Страшный недуг сбил ее наповал. Могучая и крепкая, она таяла на глазах.
Перед самым уходом своим она строго сказала нам: у могилы моей со слезами не стойте, у мусульман так не принято; нормально, когда родители уходят раньше.
Стара как мир истина: пока живы родители, и дети (хоть им за сорок или пятьдесят) чувствуют себя моложе.
Мама! Тебе исполняется 100 лет — это целый век.
Мы стали совсем другими. Твои внуки стали взрослыми, подрастают твои правнуки. Жизнь идет своим чередом. И все-таки нам очень тебя не хватает!