— Я придумала, как победить терроризм. Надо просто перестать обращать внимания на взрывы и смерти. Делать вид, что ничего особенного не произошло.
Медея стояла у кровати в моей длинной рубашке, неправильно застёгнутой.
Я видел её от пояса и выше, но мог с уверенностью сказать, какого цвета лак у неё. Она вошла бесшумно, значит, была босая, значит, сдержанный красный.
Я не знал, что с ней делать.
Медея приходила, когда хотела, и уходила, когда хотела.
Однажды утром она вошла, принесла два ароматных французских багета, длинных, как летний день в детстве. Сбросила нетерпеливо сандалии, забралась на диван с ногами, достала первую попавшуюся книгу и стала откусывать от багета, жадно читая. Чёрные кудрявые волосы блестели на солнце, и по полу неровными квадратами тоже лежало солнце.
— Привет,— сказал я.
— Я уже полчаса пришла, а ты только поздоровался. Хочешь хрустящую корочку?
— Хочу.
Я оделся.
— Я на операцию.
— Сильно никого не мучай там.
— Обещаю.
Она вдруг расплакалась. А когда успокоилась, сказала:
— Я тебя дождусь сегодня.
День был кошмарный, и я вернулся злой и очень уставший.
Сел в кресло, выкурил три крепкие сигареты подряд. Медея смирно сидела и смотрела на меня. Я видел, что она очень переживает. Она сцепила руки у себя на коленях, но молчала, хотя я знал, что ей хочется что-то сказать. Я часто смотрел на её пальцы на руках: самые красивые пальцы, тонкие, по-настоящему девичьи.
Потом не выдержала:
— Поесть принести тебе?
— Я из-за стола только. Откуда ты знала, что сегодня ничего не получится?
Она соскользнула на пол быстро, села рядом на подлокотник и провела пальцем по моему лбу.
— Ты весь в морщинах.
— Разумеется.
— Пошли на улицу. Там хорошо. Просто воздухом подышишь.
На улице и в самом деле было хорошо: капал редкий дождь, фонари светили спокойным светом, и главное — никого больше не было.
Удивительно, до чего люди опасаются дождя.
Медея вдохнула полуночный воздух.
— От скошенной травы пахнет разрезанным арбузом, ты знаешь? — спросила она.
Пахло арбузами, травой, дождём, мокрым асфальтом и Медеиным ароматом.
Благодаря аромату я с ней познакомился.
Я бродил по книжному магазину, перебирал всё подряд, листал книги модного китайского автора, но мне ничего не нравилось. Тогда я купил себе книжку по французскому языку, чтобы учить его за чашкой кофе, и носил с собой под мышкой: уходить из магазина не хотелось. Там было слишком много книг и слишком много красивых девушек. Я смотрел на них, они на меня, и я чувствовал, как глухо сердце болит, думал, что пора идти домой.
Вместо этого пошёл в антикварный отдел, купил пару египетских монет, а потом, проходя мимо отдела искусства, остановился. Аромат был не лёгкий и не тяжёлый. Не весенний и не вечерний. Не цветочный и не цитрусовый. Очень отдалённо из глубин памяти всплыл аромат зимними праздниками, чуть тяжеловесный, но приятный, словно обнимающий, помадный, новогодний.
И от этой девушки аромат исходил очень похожий.
Я остановился.
Она стояла ко мне спиной, и я вдруг захотел, чтобы она не поворачивалась. Вдруг она окажется не такой французской, как её аромат. Она была в простой красной куртке, чуть более высокая, чем ей пошло бы при её фигуре.
Я взял с полки первую попавшуюся книгу — «Первобытное искусство». Почему-то мне тут же захотелось её купить. Но я отложил, а потом, разумеется, забыл её на полке, потому что девушка двинулась задумчиво куда-то между стеллажами с книгами, а я лунатически последовал за ней. Встал посреди зала с какими-то мелкотравчатыми дамскими романами в твёрдой уверенности, что она пройдёт ещё раз мимо.
Так и произошло.
— А от цитрофортунеллы, когда она цветёт, пахнет парфюмерией. Я бы купила такие духи, но таких нет,— продолжила Медея.— Давай с тобой изобретём такой фотоаппарат, чтобы он не снимки делал, а запахи запоминал?
Мне понравилась эта идея.
Медея очень необычно фотографировалась. В моменты, когда я щёлкал затвором, она исчезала из этого мира, оставаясь где-то внутри себя. Она никогда не позировала, а просто переставала существовать. Так что и на снимках выходила почти бестелесной. Однажды мы гуляли в посадках, у самого ручья, широкого и холодного. Медея села, спустив ноги в воду.
— Не простудишься?
— Я очень закалённая. Я могу по морозу босиком ходить, как девушка в той песне.
Минуту спустя она сбросила всю свою одежду и сказала:
— Фотографируй меня.
И, как обычно, ушла в себя, стоя по колено в воде и любуясь на ветки ивы.
Я был немного обескуражен, потому что впервые видел её раздетой. Но снимки получились очень хорошими, даже те, что делались уже в сумерках. На мою многословную речь о том, как легко она обнажилась, Медея ответила коротко:
— Ты располагаешь.
Постепенно плохое настроение ушло. Умиротворение ночи и тёплые ладони Медеи подействовали. Руки у неё всегда были тёплыми, даже на морозе.
— Вот у нас в языке есть слова, которые совсем не нужны.
— Какие? — спросил я.
— «Надо будет» и «надо было». Ты замечал, что если говоришь «надо будет», то никогда этого не сделаешь? — Она посмотрела на меня внимательно. — Надо бы съездить туда, надо бы сделать то, надо бы зарядку начать делать,— скучливым голосом пояснила девушка.
— Наверное, ты права. Я обычно беру и делаю, если нужно.
— Ты вообще странный, как пришелец.
— Это комплимент?
— Не перебивай женщину в порыве философствования. А если говорят «надо было», то какой от этого смысл?
— Никакого, тоже верно.
— Вот видишь.— И она замолчала.— А в других языках тоже есть такие слова?
— Полно, Медея.
У Медеи был нос с лёгкой горбинкой. Почему-то она этого стеснялась, и если что-то приводило её в смущение, то она касалась пальцем кончика носа. Довольно непривычно, если не знать, но скоро я и сам стал так делать.
Мы спустились к набережной. Вода плескалась тихо, и дождь закончился. Медея разулась и спустилась по мокрым ступенькам в воду, приподняв края юбки. У неё была поразительная любовь к воде.
Прошлым летом мы с ней устроили путешествие: просто сели в поезд, доехали до соседней области, забрели в леса и поля и вдруг увидели заброшенный вагон поезда на ржавых рельсах. Медея пришла в восхищение, забралась в вагон и не успокоилась, пока всё не исследовала. Я сделал снимок, где она сидит на площадке, поставив ноги на ступеньку чуть ниже.
Когда мы шли обратно, вагон тоскливо стоял на фоне закатного неба. Словно не хотел, чтобы его бросали.
В гостинице мы с Медеей выпили венгерского вина и сразу же уснули.
Медея выбралась из воды и поднялась по мокрым ступеням. Я подал ей руку, как обычно, с удовольствием ощутив её ладонь в своей.
Мы гуляли до утра, купили ей в ночном магазине мороженое — сам я не люблю мороженое. Потом, сделав круг, в том же магазине купили колы. Рассвет уже занимался, и я проводил её домой.
Через день Медея позвонила мне и сказала, что поехала в гости к родным в Брянск. Но отказалась, чтобы я провожал её на поезд: уезжала и приезжала она всегда одна.
С тех пор я больше её не видел. В наш город она не вернулась.
Впрочем, она и раньше могла уезжать надолго.