«Кто-то сказал ей, что она умеет. И она поверила! Обычно. Бывает совсем наоборот. Тебе в лёгкую, мимоходом шепчут. О твоей непригодности к жизни. Узкопрофильной или всеобщей. И на тебя находит откровение — «а ведь и правда, я же бестолочь, профан и лузер!» И стремительное скольжение по наклонной самооценки обеспечено. И говоришь уже тише и скороговоркой. Чтобы успеть всунуть своё — теперь уже напрочь никому ненужное — мнение. И ходишь боком и садишься в углы. Чтоб неприметно, безопасно и серо. Пусть не видят — главное и не поругивают! И лицо забытое улыбками, и потерянный взор. И руками машешь нескладно, неубедительно. Будто грач-подранок. Чёрен, всклокочен, бит!
А она нет. Приняла констатацию сразу, не засомневавшись. Хотя и надо было бы. Надо! Ведь и сказали люди, сами по себе, невзрачно живущие. Завистливые и не любимые удачами. Да и сообщали на ухо, таясь. Как украли, похвалу…
Но видимо место, куда неверное проникло и улеглось. Было давно опустевшим, брошенным. Домом, с разбитыми окнами, хлопающими на ураганном дверями, скривлёнными косяками и облупленными рамами. Домом, где не живут даже выкинутые «добрыми людьми» за пороги — коты и псы. Куда редко — по самой крайней нужде — забредают бомжующие. Лучше — «короб из-под…» И там — в ледяной утробе души — лестная врака пристроилась рваными краями. Прижилась и размножилась. И, прежде заваленные слегка, плечи распрямились. А грудь поширела и, казалось, прибавила номером. И глаз замаслянел, и губы в привкусе издёвки сложились. А голос окреп — как тебе, прапор на плацу! А манеры из «овцы драной» перелились в «приму местного пошиба».
Вроде, и всё тоже. А другое! А и было-то — глупый человек лизнул. По опасению, в запале, на опережение. Вдруг, откликнется! Всяк, случится может! И сложилась каверза в мироздании. Пустые слова обросли апломбом. И удесятерились, в выхлопе, глупостью и пустотой. Она гордо и чванливо вышагивала по офисным коридорам. Вертляво дефилировала по городским улицам. Слишком занозисто управляла потёртым джипчиком. Не по чину мяла мужские плечи и оглаживала спины. Не по заслугам брила под корень всяк чужое женское. Чтоб и не росло! И рассеивала свою тень — в бесцветную. Иногда думалось — и нет её. Мираж, видение, ересь, бред. Удивительно запредельна, для адекватного-то человека. Сумраком сквозит из всех слов, жестов, взглядов. Не женщина — скунс и Тантал. В одном наборе — «два по цене пяти!» Но она метко и свирепо плевала в душу. И окружающие отпотевали сомнениями — «живая, мать её!.. » И тут же: «А что с ней — с*кой — сделается!»
Кто-то сказал ей. Что она умеет. Что умеет? Да, это и не важно. После слова «умеет» она твёрдо решила. Что умеет всё!»