* АНОНС *
В апрельском номере "Бельских просторов" читайте статью Вячеслава Емшанова, участника ликвидации аварии на Чернобыльской АЭС, "Командировка в Чернобыль". Привожу небольшой отрывок о трагических днях 1986 года.
* * *
2 октября снова работаем по поливу. Снова сильный юго-западный ветер. За три ходки заканчиваем заливать третий реакторный блок. Работали втроём, первым ходил Слава Жеронкин, за ним Воробьёв-младший, за ним мой экипаж.
Семёныч в этот день летал со мной. Ставят задачу залить клеем участок машинного зала, примыкающий к четвёртому блоку. Ширина машинного зала – 52 метра, три ряда громоотводов по 15 метров в высоту, диаметр несущего винта – 21,3 метра.
Одна проблема – рядом с машинным залом, с южной стороны, в пяти метрах находился немецкий кран, причём стрела и тросы с неё нависали над крышей машинного зала.
Начали работу. Осторожный Жеронкин снизился до предела и, чуть ли не волоча бочкой по громоотводам, прошёл по северному краю зала. Мимо. Всё снесло на стену реактора.
Идет Воробьёв-младший, идет почти по центру зала, но выше. Иду сзади в километре, отчётливо вижу, как лопасти винта капитана Воробьёва проходят впритирку к тросам. Снова весь клей снесло ветром на северный край зала. Я не рискнул прижиматься к крану и решил зависнуть над ним.
Но контролировать высоту и мелкие смещения на висении выше ста метров трудно. Наш клей вообще унесло куда-то в сторону аварийного блока. Садимся все на Кубке-3, выключаемся.
Прилетает Воробьёв-старший, с ним заказчик (высокий мужик во всём белом, на груди табличка «пропуск всюду»). Просим его убрать кран. Он куда-то звонит, но максимум, чего добивается, – стрелу отодвигают чуть в сторону. Начальники уходят к вертолёту, мы стоим кружком – переговариваемся.
Правак Воробьёва-младшего Саша Юнгкинд, затаптывая бычок, обронил фразу: «Забросить бы эту машину в реактор» (к чему он это сказал?). Идём к вертолётам, запускаемся. Солнце идёт к закату, это наша крайняя ходка, к Жеронкину запрыгивают два оружейника, третий садится в машину Воробьёва-младшего.
На взлете у Жеронкина сливается бочка, он уходит прямо на Гончаровск. Иду за Воробьёвым. Немного уменьшаю скорость, чтобы не толкаться у реактора. Над рекой Припять плавно разворачиваюсь вправо. Игнатьев, как всегда, наблюдает в правый блистер.
Вдруг Саша запрыгал на сиденье, хлопая себя по коленям: «Упал! Упал! Воробьёв упал!» Да, теперь и я вижу – возле стены машинного зала источник чёрного, жирного дыма.
Докладываю Воробьёву-старшему, что готов аварийно сбросить бочку в Припять и подсесть во двор станции. В ответ полковник устало говорит, что спасать там некого, чтобы я слил клей куда-нибудь в поле и садился на Кубке-1. В молчании садимся на Кубке, выключаемся, ждём полковника.
Капитан Воробьев превысил меру риска и зацепил тросы крана. Дальше разбалансировка, одна лопасть винта обрубает хвостовую балку, вертолёт переворачивается вниз винтом и падает на бетон двора со ста метров высоты.
Всё это заснял какой-то оператор прямо с крыши. Воробьёв, Юнгкинд, борттехник Христич и наземный техник с Александрийского полка (фамилии не помню) погибли. Председатель правительственной комиссии Б.Е. Щербина добился награждения всего экипажа орденами Боевого Красного Знамени (посмертно) и выделения семьям квартир в тех городах, которые выберут сами (поистине, царская милость).
У капитана Воробьёва это была уже вторая катастрофа, больше, чем за год до этой он не «вписался» в поворот ущелья в Афганистане, тогда погиб мой однокашник Валера Константинов. Воробьёва долго лечили и перед самым Чернобылем ввели в строй (видимо, в Чернобыль он, как и мы, попал потому, что был вне планов).
* * *
А вот как о том же событии рассказывает Вячеслав Жеронкин (нашёл его воспоминания на сайте "Газета.ру"):
Это было где-то в районе 17 часов, на закате, и мы заходили как раз против солнца, которое слепило. Там стояли три крана, мы еще с утра жаловались, что они мешают нам. Раньше на тросе крана висела рельса, а тут ее убрали, и остался один трос, а без рельса он уже не виден.
Вот Вовка и попал в него, он просто не заметил трос, поскольку солнце слепило глаза.
А над нами на Ми-24 летал полковник Воробьев, руководил нами. Мы заливаем крышу, а он говорит: «Давай чуть правее, у тебя еще есть три метра до стены». Вентиляционная труба — это основной блок. А перед ней ступенчатые здания, крыши которых мы заливали...Был случай, когда борттехник, который смотрел вниз и открывал клапан бочки, говорил мне: «Вперед, вперед, стоп — я вижу подножие крана». А я в тот момент мог открыть блистер и из кабины потрогать рукой тот самый кран...
Я за Вовкой висел в ста метрах. Володька шел-шел, и тут вдруг — бах! Брызги лопастей, вертолет переворачивается — и вниз.
Это было над третьим реактором, еще повезло, что вертолет упал с высоты 100 метров не на реактор, уже заглушенный, а вдоль его стенки на землю. Если бы на реактор упал Ми-8 с полной заправкой, мало бы не показалось.
У меня паника, командир в рацию орет: «Так, мужики, стоять, всем сливаться где попало, возвращаемся на точку». А первой реакцией было сесть рядом, но он мне запретил садиться. Вернулись в Гончаровск, все сидим, мандраж, и тут в 23 часа командир вызывает: «Володька твой друг? Лети за ним, за телами».
Лечу, сажусь перед реактором. Приезжает «буханка», привозит тела, сильно обгорели, везем на аэродром Жуляны. Попросил Ваньку включить рентгенометр — тела шкалят, пролежали под реактором несколько часов.
PS. Кадры гибели вертолёта сделал Виктор Гребенюк, кинооператор Западно-Сибирской студии кинохроники, оказавшийся на месте трагедии.