24 марта в Большом зале Московской консерватории яблоку негде было упасть: публика разве что на люстрах не висела. По крайней мере, все проходы и ступеньки точно было оккупированы обладателями входных билетов и приглашений, но и «платные» места (которые были в этот раз не дешевы – цена доходила до 28 тысяч, стартовав от пяти) не пустовали. Исполнялся Реквием Джузеппе Верди – произведение архипопулярное и часто играемое в столице, которое, тем не менее, всегда гарантированно собирает аншлаг. Однако причина переполненности зала была не только и не столько в этом: гораздо в большей степени публику привлекло имя на афише – нет, не композитора, а дирижера. В Москву со своими коллективами пожаловал худрук Пермского оперного театра Теодор Курентзис.
Каждый визит пермяков в Первопрестольную – теперь событие. Имя маэстро неизменно привлекает публику в зал, вне зависимости от того, что исполняется – раритетный Пёрселл, глубокомысленный Малер или популярный Верди. Два компонента, которые обеспечивают уже не первый сезон эту манкость – неоспоримый талант маэстро, его харизма, и наиграмотнейший пиар, с театральным размахом организованный, в котором задействованы все средства. Тут и гвардия восторженных столичных критиков, неустанно пишущих дифирамбы разной степени изощренности и убедительности, и далеко не бездарно сконструированный образ дирижера, загадочный и неординарный (сколько слухов вокруг, сколько кривотолков!), и умело впрыскиваемые в инфорпространство всевозможные поводы – то в фильме непонятного формата снялся, который сутками напролет демонстрируют не где-нибудь, а в самом Париже, то сказал что-нибудь такое нетривиальное, над чем потом народ голову ломает (из последнего на Московском культурном форуме: «Фестиваль – это духовная лаборатория будущего»).
Последний московский концерт также не избежал элементов театрализации. На сцене БЗК были нагромождены сложные многоуровневые подиумы, на которых расположились хор и оркестр «Музика Этерна» (коллективы, созданные Курентзисом в бытность его худруком оперного театра в Новосибирске и впоследствии за ним переместившиеся на Урал – их состав укомплектован музыкантами Сибири, Урала, России и Европы), музыканты обоих коллективов все как один были облачены в черные рясы (не только хористы, но и оркестранты – вне зависимости от пола). Концерт начинался на час позже общепринятого в Москве, но фактически был задержан по-гергиевски еще на полчаса – публике предлагалось в благоговении ожидать выхода музыкантов. Несмотря на столь существенную задержку, коллективы рассаживались очень неспешно, а после того, как уже все были в сборе, маэстро еще длил затянувшуюся паузу, пытаясь повоспитывать публику – чтобы она перестала кашлять и чихать, ронять номерки, скрипеть креслами и играться со своими мобильниками. Впрочем, атмосферы храма ему добиться так и не удалось, Москва – город разбитной, и первые пианиссими мессы прозвучали все равно с некоторым посторонним фоном.
Вердиевский Реквием Курентзис исполняет в Москве уже не в первый раз. Да и начинал он в столице когда-то именно с Верди – его дебютом в «Геликоне» были «Аида» и премьерный «Фальстаф». Потом были нашумевшая новосибирская «Аида», парижский дебют с «Доном Карлосом», «Макбет», сделанный в качестве копродукции оперных театров Новосибирска и Парижа. Несмотря на то, что Курентзис увлекается разными пластами музыки (барочной, современной, титанами 20 века, Моцартом и пр.) и в последние годы его репертуарные предпочтения часто бывали скорее эксклюзивны, к Верди он возвращается вновь и вновь: «Травиата» уже в Перми, сделанная в 2016-м с Робертом Уилсоном, наделала немало шума. И по-человечески, и по-музыкантски понять его можно – можно сколько угодно высокомерно заявлять о банальности и тривиальности опусов итальянского композитора номер один, однако его универсальность и глубина высказывания о человеческой природе столь всеобъемлющи, что не подпасть под это обаяния и пройти мимо его творчества очень сложно. Да и нужно ли? Тем более, если есть талант к этому, есть, что сказать своего в этой вечной музыке…
Метод Курнетзиса, о чем хорошо известно, метод основательно подготовленных эффектов. Он – сторонник изнурительных многочасовых репетиций, полировки продукта до блеска, на суд публики выносит не только выстраданное, но и выверенное до мелочей. В этом и сила, и слабость его подхода, что здорово было видно на материале Реквиема. С одной стороны, невероятная скрупулезность в проработке деталей, искусно скорструированное здание, где каждый элемент пригнан идеально один к другому. Особенно порадовали акапельные места – такой математической точности пения, чистоты интонации и слаженности нечасто встретишь не только в России, но и по миру. С другой, несколько мертвящие оковы просчитанности, запрограммированности, где нет совсем места вольному ветру порыва, бесшабашной удали сиюминутного творчества – а в Реквиеме есть такие места, где свежесть и порывистость импровизации ох как нужны! Внимание к деталям, к проработке нюансов и штрихов колоссальное, но одновременно от этого же есть очевидное распыление внимания на эти детали и невозможность выстроить картину в целом – много отдельных удач, красивых мест и захватывающих кусков, но нет ощущения целостности и цельности, проживания всего опуса, что называется «на одном дыхании», нет в итоге единой драматургии исполнения.
Присущая Курентзису театральность выражается и в крайней поляризации динамики – пианиссимо едва слышны, фортиссимо оглушающи. Еще Светланов призывал бороться с «меццофортизмом», с исполнением на каком-то одном, усредненном нюансе – естественное, нормальное требование музыканта, стремящегося сделать музыку разной, подать ее интересно. Однако у Курентзиса это нередко приобретает характер самоцели и самолюбования, точнее, просчитанного эффекта, не всегда несущего смысл. Контрастность становится навязчивой идеей, заслоняя собой другие аспекты партитуры: например, соразмерность темпов, естественность фразировки, которая уже давно вошла в традицию.
Безусловно, стоит делать скидку на гастрольный выезд: наверняка, на родной сцене в Перми многое звучало иначе (после Москвы пермяки отправятся в гастрольный тур: Реквием в этом составе прозвучит в Париже, Брюсселе, Кёльне, Гамбурге, Вене и Женеве). В частности, даже до блеска отрепетированная партитура, подготовленная от и до, не застрахована от мелких помарок у меди или пусть минимальных, едва заметных, но все же имевших место расхождений между солистами, хором и оркестром. Хоровой коллектив из всех компонентов исполнения звучал, быть может, наиболее безупречно – его класс неоспоримо высок, звук красив, музыкальность естественна и ненарочита. К прочим можно придираться – но, отмечая какие-то не во всем понравившиеся нюансы, невозможно не признать главного – в памятный вечер в зале столичной консерватории царила красота, а исполнение в целом было интересным, заставляющим думать об услышанном еще спустя долгое время после того, как замолкли последние аккорды.
Квартет солистов в целом оставил позитивное впечатление, хотя в отношении каждого певца есть какие-то соображения. Меньше всего вопросов к пермской солистке Зарине Абаевой: ее парящее сопрано убеждало как точностью интонации, так и экспрессией, а нечетко прозвучавшие нисходящие фразы «Qua olim Abrahae» (дважды) вполне искупались стройностью ансамбля в «Agnus Dei» и призывностью «Libera me». Армянское меццо Вардуи Абрамян, певшая по замене (первоначально в афише стояло имя Эрмине Мэй), почти без потерь вошла в контекст, предлагаемый интерпретацией Курентзиса. Ее густое меццо вкуса горького шоколада – терпкое, шершавое, такой голос – находка, ибо способно оттенить сопрано, создать с ним контраст и в известной степени напряженную тембральную дуэль, тем более, когда ему подвластны богатая палитра оттенков. Американский тенор Рене Барбера, в 2011-м победивший в Москве на «Опералии» Пласидо Доминго, вернулся в российскую столицу в более крепком репертуаре, нежели тот, на котором он специализировался ранее. Означает ли это поворот от опер бельканто и Моцарта к зрелому Верди, или это лишь одноразовая ходка, покажет время, но, кажется, сладкий и полетный голос певца все же недостаточно насыщенно звучит в этой партии. Особенно это было очевидно в начале мессы – «Ingemisco» прозвучало уже гораздо уверенней. Наконец бас из Кувейта Тарек Назми – представитель немецкой вокальной традиции (вырос и учился в Германии), что весьма слышно: при неоспоримой культуре его голосоведение более сухое и сдержанное, нежели хотелось бы слышать в вершинном опусе итальянского романтизма.
2 апреля 2019 г., "Играем с начала"