Раньше мое лицо выражало много эмоций...
Уголки губ вверх, но не сильно — вежливая улыбка. Например, девушка на ногу наступила, а ты уголками сманипулировал, ямочки обозначил и... Или снова уголки вверх, но один повыше другого. Тогда ухмылочка уже. Если совсем высоко уголок задрать — гнусная.
Ну, это когда трое из подворотни с ножами вышли, а ты уголок до неба задрал и вытащил пистолет.
Другой вариант — уголки, опущенные вниз. Предплакательное состояние лица. Очень выручает на поминках восьмидесятилетних покойников. Ну, или когда смотришь с подругой "Три метра над уровнем неба" в седьмой раз. У губ вообще множество эмоциональных положений: трубочкой можно вытянуть, как идиот, сжать строго, раззявить восторженно, нижнюю кокетливо прикусить, брезгливо скривить верхнюю, ощерить. То есть ощеривают зубы, но зубы невозможно ощерить, не ощеривая губ.
Еще губы можно растянуть. Я это называю — напугать широкой улыбкой.
Однако не только губы образуют настроение лица. Глаза тут тоже немаловажный предмет. Они должны смотреть в унисон губам, непротиворечиво.
В нас и так куча противоречий, чтобы мы их ещё лицом изображали. Хотя иногда есть смысл поизображать. Например, наступила вам на ногу хабалистая тетка, а вы губами деликатничаете, а глазами даете понять — голову откушу, мать, следи за ступней! Потому что губы все могут наблюдать, а глаза только тот, кто в них смотрит. Теперь, конечно, мое лицо на такое изобразительное богатство не способно. Поскучнело оно.
Во-первых, гормончики уже не те. Раньше, как Усейн Болт носились, а сейчас ковыляют подранками. Во-вторых, не пью. Так отчетливо вижу жизнь, что хоть клобук надевай. Рад бы повзаимодействовать с иллюзиями, но на трезвую голову не выходит. В-третьих, веду законопослушный образ жизни. Чистое вегетарианство, если вы понимаете, о чем я. Это как если бы Ясон вернулся домой и пошел работать на железную дорогу. Они — кредит-шмедит, ты — Каледонская охота, они — футбол-пивко, ты — Медея-Колхида, они — выпить-покурить, ты — Кастор, Поллукс, где же вы? Пошто?!
На фоне вчерашних переживаний нынешнее спокойствие напоминает маленькую смерть. Нечего лицом изображать, кроме скуки. Скуку я изображаю так — смотрю как бы сардонически, но вглубь себя. Для этого я иногда закатываю глаза, но не сильно, а головой слегка повожу вправо — "ой, всё, я так не могу!" Бывают дни, когда я не могу совершенно. В такие дни брови сходятся на переносице, подбородок затвердевает, а в животе образуется обманчивая легкость.
Очень хочется мне в такие дни плыть в Колхиду, ехать автостопом на Памирский тракт или хотя бы подраться. Вчера я проснулся именно в таком Колхидном состоянии. Глянул в зеркало. Фельдфебель романтизма на плацу истории. Однобровый человек. Поеду, думаю, в "Кофейную чашку" и буду там ждать террористов. Они непременно забегут, а я их всех убью и немного развлекусь. Поехал. Наушники, Боно, походка готового к драке человека. Это когда ноги идут расслабленно, а торс напружинен. Я это называю расшнурованной походкой. Гай Юлий Цезарь осматривает галльскую деревню. Горбачев и виноградники.
Сел в автобус. Смотрю — девушка. Восхитительный натурализм. Такая, знаете, американка из фильма Вуди Аллена в белых носочках. Минимум косметики. Густые русые волосы выигрышно обрамляют лицо.
Обтекаемая вся, округлая, как яхта. Аура прозрачная, хоть лицо в ней мой. Свежесть, понимаете? Тут я почувствовал, что в спину потянуло холодком.
Обернулся. Мужик сидит лет сорока. Глаза водянистые, нехорошие. Веет от него. Я знал трех патологических убийц и от них точно так же веяло. У меня на опасность нюх. Меня два раза пытались убить. Один раз монтировкой череп проломили, а второй раз я убежал. Смотрю, а мужик на мою "американку" глядит. Очень сально глядит. Недвусмысленно. Я когда это понял, у меня правый губолок (это я так уголок губы называю) сам собой вверх уполз. Давай, думаю, выблядок, давай! А у меня нож всегда с собой. Никогда ведь не знаешь, где колбаской угостят.
На Сосновом бору "американка" подошла к двери и нажала кнопку.
Нехороший мужик кинулся за ней. То есть, сидел, сидел, а тут взял и кинулся. Я, конечно, вышел третьим. Гормончики забегали. Солнце, оказывается, светит. Сосны источают величие. Трава изумрудится.
"Американка" пошла в лес. Куда-то в сторону перинатального центра.
Мужик двинул следом, отстав метров на десять. Я пристроился за ним.
Нащупал в кармане нож. Достал. Нажал кнопку. В разобранном состоянии убрал в карман. За поворотом мужик пошел на сближение. Я перешел на легкий бег. "Вот только коснись её, как свинью выпотрошу!" — думал я прекрасно. Мне выпотрошить ничего не стоит. У меня папа охотник. Он меня в двенадцать лет лосенка заставил ножом добить.
Мужик был в двух метрах от "американки", а я от него метрах в пяти, когда он свернул на другую тропку и пошел себе. А я уже нож достал. Тут "американка" обернулась. А у меня вид шалый, усмешка гнусная, слюни, восторг, нож в руке. Короче, побежала она. А мне прямо обидно оттого, что она всё неправильно поняла. Я нож сложил и припустил за ней.
Девушка, кричу, стойте, вы всё не так поняли! А она бежит и не останавливается. Я наддал. Уже почти догнал, когда она в лес свернула.
Стойте, кричу, произошло недоразумение! Я сейчас вам всё объясню! Куда там... Минуту мы с ней по лесу бежали, пока она не вбежала в компанию мужиков. Они шашлык жарили и водку пили в голубых беретах по случаю дня ВДВ. Я метрах в шести от них остановился, а она давай им чего-то болтать и тыкать в меня пальцем.
ВДВэшники похватали ножи, шампура, палки и всей толпой побежали ко мне. Их было пять человек. Пьяные. Пришлось всех обезвредить. Я их быстро обезвредил. Нас в Легионе учили таких обезвреживать.
Обезвредил, значит, и подошел к "американке". Чего, говорю, вы убегали?
За вами какой-то маньяк шел, а я за ним, чтобы вас спасти. А потом он свернул, а вы меня увидели и навоображали всякой ерунды. И не стыдно вам на людей напраслину возводить? А она такая — Ыы, Ыы, Ыы… И лицо такое, знаете, некрасивое, будто из него душу вынули.
У меня даже губолки вниз опустились, так прискорбно это было наблюдать. Тьфу, говорю, на вашу несознательность! В кафе уехал.
Террористов ждать. Не везет мне. Так и помру грустным фельдфебелем на плацу истории.
Павел СЕЛУКОВ