Последним приступом детства поезда с призывниками-срочниками, едущими на Северный Кавказ, стала станция после Волгограда. Солнце калило вагоны до одури, опущенные окна не помогали, до трусов разделись почти все, не обращая внимания на проводниц.
Какой-то крендель, уверявший вся и всех, что в армии решил скрыться от ментов и посадки, пользовал черно-рыжий бомбер, заливая на воротник воды и застегивая его на все молнии с клепками. Стало ли ему хорошо – никто не знал.
Станции приносили немного воздуха, врывавшегося в открытые тамбуры и крики бабок, справедливо полагавших, что у них купят все. Наш старлей только и успевал, что отгонять особенно назойливых, лезущих со своими пирожками с котятами.
- Мороженого, мальчишки? – поинтересовалась продавец с тележкой.
- Да! – рявкнули мы все, курившие у вагона, в тамбуре и даже в коридоре.
Тетя обернула свои деньги быстро. Имевшиеся у нее два ящика, пересыпанные сухим льдом, выкупили полностью. Мороженое отдавало химией и детством, умершим вместе с последним куском вафельного стаканчика. Доедали его глядя в окна, где плыла прокаленная голая степь.
Интересное началось чуть позже, когда вагоны начали пустеть, выпуская наружу первые партии. После Ростова поезд покачивался заметно похудев, а в вагоне даже стало можно дышать. Старлей пообещал нам марш-бросок от станицы Кавказской, но планы порушил заскочивший у Краса новый военный, требовавший выходить только в Ахтырской. Никто из нас не имел ничего против, топать три десятка километров не хотелось.
Хотелось другого. Хотелось домой и проснуться. Мы сидели на свободных местах, совершенно одинаково бездумно глядя в окна и барабаня пальцами по столикам. До учебного центра оставалось два часа и, вместе с их окончанием, к нам приближалось что-то по-настоящему страшное. Кто-то предлагал держаться вместе и бить скопом, кто-то рассказывал страшные сказки о полке, где всех подряд вновь убивали табуретками и грифами от штанг, кто-то делился почти зоновскими понятиями, наивно полагая, что для сержантов-дедов, ожидавших свежие тела с организмами играет роль какие-то глупые слова.
- Пацаны, не ссать! – Славка сдаваться не собирался, хотя в душе, как и все, предвкушал свежераспечатанные звездюли просто так. – Вместе держимся!
Все кивали. Всех было много, двадцать человек с Самарской области. Еще столько же с нами ехало пацанов с Мордовии и к их акценту мы уже привыкли. Спокойно и незаметно имена начали меняться погремухами, погонялами и кличками. Законы армии, никем нигде не писанные, входили в жизнь через трясущийся старый вагон и наши, явно испуганные, головы.
Андрюха был Дунаев, и вполне понятно, кем стал дальше для всех остальных. Старого звали Олегом, годиков ему было почти двадцать пять, и все встало на место само по себе. Стёпа носил очень добрую фамилию Стёпкин и с ним все определилось также сразу. Почему Медведь оказался Медведем мы знать не знали, видно, сам так захотел.
Славка заведомо запасся блокнотом, где начал отмечать дни. Я, по собственной дурости, решил помочь украсить первый белый лист и, глядя на шеврон старлея, нарисовал ему нашего «коня» СКВО. Просто так оно не прошло и на перрон Ахтырки спустился уже Художником.
Кубань пахла железкой, сладким, скошенной травой и выхлопами тройки Камазов, стоявших за станцией. К грузовикам прилагались несколько суровых загорелых угланов с плечами в татуировках и лицами, обещавшими разве что немедленное поедание.
- К машине! – наш старлей из доброго дядьки на глазах превращался почти в терминатора. – Самара, потом мордва!
Одежду мы не жалели, в армию все оделись так себе. Только Илюха, длинный тощий и сивый, с Саранска, сверкал новым спортивным костюмом и кроссовками недельной давности. Джинсы, купленные в девяносто шестом на отрадненском рынке не треснули даже когда напоролся на конец болта, торчавший из лавки в кузове.
- Все? – старлей подошел к борту. – Сдобнов!
- Я! – Славка как-то сразу все понял.
- Пересчитай.
Славка персчитал и не нашел кого-то сбежавшим, все, видно, рвались служить.
- Поехали!
В кузов, мягко и опасно, запрыгнул детина с вислыми сильными плечами, в светлых афганских брюках, кроссовках и тельнике.
- Здорово, пацаны! Есть курить?
Курить в основном оставалось у мордовских, и кто-то, скорее всего именно Илья, скинул тому целый блок.
- Шаришь. – Военный быстро завернул сигареты в китель, взявшийся как из воздуха. – Откуда кто?
- Тольятти. Рузаевка. Саранск.
Наш сопровождающий оказался откуда-то с Сызрани, но внимания на земляков почти не обращал.
- Где служишь? – поинтересовался Славка.
- Спецназ. Мы тут на выезде, сами увидите.
Почему-то все примолкли и просто смотрели за борт, где густо вихрилась пыль и из нее, уже серая, вылезала морда следующей машины. Улицы станицы закончились, потекла трава с обеих сторон грунтовки, справа вдруг выплыли высоченные холмы.
- Горы?
- Сопки. Горы у моря, тут так.
Спецназовец ни о чем особо не расспрашивал, так, что интересного случилось, сильно ли жизнь подорожала и все. Не пугал, не наезжал, ничего. Просто сидел, курил и отъехал куда-то в свои мысли.
После поворота налево машины прокатились по мосточку, еще раз повернули и встали. Мы скатились из кузова очень быстро, выстраиваясь, отряхиваясь и оглядываясь. Армия, не дожидаясь, пока мы привыкнем, ворвалась к нам сама и сразу.
Какие-то здания за стеной. Та самая сопка, торчавшая лохмато-зеленым медведем над ними. Поодаль – самый настоящий свинарник, а напротив, с поднятыми пластинами, закрывавшими движок, самый настоящий БТР в камуфляжных пятнах. Важнее оказалось другое, важнее уже шло к нам в расстегнутом кителе, как-то очень квадратно сидевшей кепке и ухмылявшееся, натурально, почти лошадиным лицом.
- Строиться!
Спорить с ним почему-то никто не решился.
- Чо довольные?
- Никто не предложил повеситься, - сказал кто-то, - мы ж духи.
- Какие вы, …, духи? – военный заржал форменным жеребцом. – Вы, мать вашу, пока запахи.
- Кто?
- Запахи. А я старший сержант Стешин. Можно Стёпа, но не всем и не сразу. Ясно? Хорошо. Сумки открыли, выложили все и отошли!