Вскоре после происшествия с отлетом крыши снесенного дома Яромир стащил у приятеля полпачки таблеток валерьянки – идти в аптеку ему не позволяла гордость: мол, со мной-то точно всегда все в порядке, никаких аптек – и детский страх: в царстве лекарств непременно найдется и что-нибудь плоское, и что-нибудь круглое, и что-нибудь шипучее, и что-нибудь похожее на пепел, а когда тебе из каждого угла напоминают о парочке-троечке-десяточке твоих недавних провалов, стоять в очереди за успокоительным становится слишком иронично.
Крышу Яромиру сносило капитально: стоило ему остаться наедине с собой, как он начинал писать стихи, стоило ему оказаться на концерте, как он переставал осознавать себя, стоило ему сорваться и создать мир, как его начинало трясти, стоило ему лечь поспать, как он просыпался в ужасе от кошмара о том, как распался на галактики. А впереди был не очень спокойный год, за которым следовала одна большая страшная бездна, о которой он с четырнадцати лет чего только не перефантазировал, так что стоило что-то уже со своими нервами сделать.
Таблетки приятеля напоминали собой грязные плоские солнца, и Яромир глотал их с каким-то злорадством, представляя, что ближайшие несколько часов его будет успокаивать звезда, дарящая свет какому-нибудь из его неудачных картонных мирков. Утешало слабо, действовало тоже, но Яромир утешал себя умным словом "накопительный эффект" и дрейфовал с концерта на концерт, с нетерпением ожидая начала сентября, чтобы валерьянка начала действовать, а он сам получил призрачный шанс рухнуть в демо-версию водоворота "беззаботной студенческой жизни".