У меня забрали брата, и я осталась совсем одна. Он был плохим собеседником, но мне и не нужно было говорить с ним. С моего рождения брат находился всегда рядом, и сейчас на его месте образовалась пустота. Я не знала, чем заняться, слонялась из угла в угол. Мне требовалось найти что-то, что могло бы заполнить образовавшуюся дыру внутри меня. Но я не смогла. Мне нечем было заменить единственного родного человека. И я навсегда осталась калекой, как если бы у меня отрезали руку. Только вот моя потеря не была так заметна, даже мне самой сначала казалось, что дело в чём-то ином.
Тем не менее, время шло, уродливый шрам на душе затягивался. Я знала, что мама навещает брата. Сначала она ходила каждый день, потом стала бояться этих встреч, оттягивать время, и, в конце концов перестала ходить вовсе. Я слышала, как она рассказывала той кухарке, которая оттащила брата от дяди, что он совсем перестал быть похож на человека, что он перестал что-либо понимать, узнавать её. Что мама не может его видеть в таком состоянии, поэтому больше туда не пойдёт.
Как-то утром, после завтрака, я зашла на кухню, и увидела, что кухарка одета для улицы, собирает в объёмную потёртую сумку оставшиеся пирожные, апельсины, яблоки, и совершенно не собирается мыть посуду. Она испугалась, когда я вошла, минуту смотрела на меня большими от ужаса глазами, а потом подошла, присела, чтобы видеть моё лицо, и сказала: "Ты не подумай, я не ворую. Жалко парнишку, брата твоего жалко мне. Убогий он, ну дак не его вина это. Это я ему отнесу, посижу, по голове поглажу. Ты не говори никому, слышишь?". Я кивнула. А вечером принесла на кухню рисунок и солдатиков, чтобы кухарка передала их брату. Я стала рисовать для брата постоянно - так я сообщала о себе, о своих чувствах, о своей жизни. И наконец однажды я нашла в своей комнате рисунок от брата - кухарка положила его мне на кровать. Это был тёмный, неуклюжий рисунок. С красной линией, пересекающей лист. Права я была или нет, но мне казалось, что брат хотел сказать, как любит меня, как беспокоится. И что я должна быть осторожна. Я отмахнулась от последнего предупреждения, решив, что всё придумала. С тех пор общение наше было налажено. Визиты кухарки помогли брату немного придти в себя, хоть случившееся сильно сломало его.
Мне, конечно, нельзя было к нему. Все считали, что брат набросился на меня, даже я сама верила в это. Хоть и не боялсь, и даже ждала встречи с ним - ведь я знала, что это не правда. Часто слова знать и верить означают две совершенно разные убеждённости. Так было и со мной. Было две правда, одну из которых я знала, другой верила.
И ещё был дядя. Он проводил со мной всё больше времени. Он стал первым человеком, который просто, без причины, обнимал меня. И я тянулась к нему всё больше.