В 2017 году мы скромно отмечали 50 лет официальному началу группы Genesis. Точная дата у всех разная. Одни ведут отсчет с 30 августа, когда Genesis подписали свой первый контракт. Другие – с января, когда объединились две группы – The Garden Wall (с Питером Гэбриэлом, Тони Бэнксом и Крисом Стюартом) и The Anon (с Энтони Филипсом и Майком Резерфордом). Не будем разбираться, кто прав.
Учитывая, что юбилейный год уже прошел (а сами участники Genesis не особо активно отметили его – выпуск самых первых записей, найденных Кингом – слабое утешение), то мы решили самостоятельно окунуться в «генезис» Genesis.
Большинство участников группы родилось на свет в 1950-м году. Особо удивительно, что Стив Хакетт и Питер Гэбриэл «вылупились» почти друг за другом – 12 и 13 февраля, соответственно. Далее 27 марта родился Тони Бэнкс (к слову о совпадениях. Ещё один будущий барабанщик группы Джон Мейхью также родился 27 марта, но тремя годами ранее) а 2 октября – день рождения Майка Резерфорда. Стоит мельком упомянуть про первых барабанщиков группы – Криса Стюарта и Джона Сильвера. Оба тоже родились в 1950-м.
1951 год добавил еще двух немаловажных участников группы – Фила Коллинза (30 января) и Энтони Филлипса (23 декабря).
Тони Бэнкс
Тони Бэнкс родился 27 марта в Ист Хоутли. Но дальше дадим ему слово.
«Пианино в моем доме было всегда, сколько себя помню. Точнее это был салонный рояль, с характерным звуком. Мне он очень нравился. Мама играла на нем постоянно, она была пианисткой. Репертуар был большой, но при этом нигде не играла профессионально. А я рос и слушал её исполнение Шопена. При этом играть она могла только по нотам. И абсолютно не умела играть на слух. И тут я ей полная противоположность.
У отца же слух потрясающий. Хотя сам он музыку не особо понимал. Папа работал учителем, готовил детей к вступительным экзаменам для поступления в государственную школу. Около 11 лет мы жили в Ист Хотли. Не так давно я вернулся туда, чтобы посмотреть, что стало с моим домом. Его превратили в дом престарелых. Он весь разваливается… Хотя в моей памяти он сохранился прекрасным.
У меня есть брат и три сестры. Возможно, с братом у меня самые близкие отношения, он на 10 лет старше. Когда мне исполнилось 11, он уехал на Ямайку на несколько лет.
Вокруг меня никогда не было много людей. Я рос стеснительным – да и сейчас таким остался, - при этом вполне самодостаточным. Любил один сидеть дома, читал, гулял. Был застенчивым, но временами вспыльчивым и даже истеричным. Оглядываясь назад, не хотел бы я дружить с самим собой, даже удивительно, что у меня тогда были какие-то друзья. До сих пор не люблю толпы людей. Что плохо, если ты рок-музыкант.
Тони (отмечен кружком) в Борцельской школе, летний семестр, 1956 Музыка всегда занимала важное место. Мы слушали её на пластинках, ходили в церковь и слушали хоральную музыку. Моя мама хотела, чтобы я обучался игре на пианино. И с 7 лет я начал брать уроки, но не скажу, что получал от этого удовольствие. Не всё получалось, тяжело было читать по нотам. Подготовительную школу я тоже не любил, как и всё, что связано с ограничением. Вокруг непонятные люди, принудительное питание… Бывали драки. Но всё-таки главное преимущество состояло в том, что у меня там завязались крепкие дружеские отношения. И когда я уходил оттуда, помню свою грусть, мысли, что больше никогда этих людей не увижу».
Майк Резерфорд
"Мой отец служил в Военно-морском флоте Великобритании и, когда я был молодым, его часто не было рядом. По факту, мне кажется, первые два года своей жизни я его вообще не видел. Во время войны он вел активную службу. Я никогда о том времени многого не знал, пока не прочел его книгу. У него у самого было армейское прошлое: мой дедушка был армейским врачом, который написал несколько книг. Одна из них носила замечательное название «Монолог со стетоскопом».
Как и другие семьи военных, мы много переезжали, у нас не было конкретно одного место жительства, хотя оба моих деда жили в Суррее, в Фарнхеме, поэтому я хорошо знаю те места. Но мои самые первые воспоминания принадлежат Портсмуту, где мой отец 3-4 года служил офицером-артиллеристом в военно-морском учебном заведении под названием Whale Island. Вершина его карьеры.
Моя мама росла в большой шотландской семье и воспитывалась в Ливерпуле еще до того, как ее мама повторно вышла замуж и переехала с семьей в Южной Африку. Мой отец познакомился с ней, когда собирался оттуда уезжать. Они поженились приняли решение вернуться в Англию после войны, потому что в Южной Африке было много проблем. Не лучшее место для жизни, хотя им там очень нравилось. Они привезли меня обратно в Англию, чтобы я смог нормально учиться.
А потом отец получил письмо. Он надеялся, что ему дадут контр-адмирала, а ему сказали, что через 2 месяца он должен уйти в отставку. К этому времени он служил 36 лет, получил два упоминания в Депешах о Второй мировой войне и Орден «За выдающиеся заслуги» после войны в Корее. И вдруг - увольнение. Впервые в жизни ему приходилось искать работу. Вообще о войне он рассказывал неохотно, а я не считал его нужным спрашивать.
Друзей у родителей особо не было. Им было очень тяжело внезапно оказаться в гражданской жизни и довольно поздно учиться иметь дело с реальным миром. У отца, кроме капитанского, дома никогда не было, он всегда находился в движении. Где повесил кепку – там и дом. И даже за счета никогда не платил. А маме никогда не приходилось готовить еду и вообще волноваться о домашних делах. Жены капитанов этим просто не занимались.
В 7 или в 7,5 лет меня отправили в школу-интернат в Лес Хойлейке, в Чешире. Невероятное было время... Вдруг после счастливого детства ты начинаешь учиться. Помню, мой отец сказал мне: «Ты – сын морского офицера. И должен вести себя, как морской офицер. Будь сильным, Майкл, не плачь». Кажется, это было за неделю до этого. И что вы думаете? Я, конечно, разрыдался. Это случилось через 6 недель. Стоя с бутылкой молока, меня вдруг осенило, что меня бросили. Другие мальчики уже прошли через это еще неделю назад, и, глядя на меня, думали: «А чего это с Резерфордом-то?»
А ещё папа обещал, что избавит меня от уроков танцев и, разумеется, спустя неделю-другую я прочел список тех, кто будет ими заниматься, и там значился M. Rutherford. Танцевать со своими сверстниками не входило в мои планы.
В подготовительной школе я никогда особо не слыл спортсменом, хоть и любил спорт, но больше индивидуальные игры - теннис, гольф. Я никогда не был общительным парнем, скорее весьма стеснительным, и много друзей из-за частых переездов не имел, но... что было, то было. Да и в школе особо не задерживался… Может быть дважды – семестр и пол семестра. Поэтому полноценного опыта у меня не было. Учиться – занятие в те дни не самое веселое. Когда я по воскресеньям уходил домой, то всегда чувствовал, будто выхожу из тюрьмы: на свободе цветы ярче, а воздух чище.
В доме музыка почти не играла. Отец, правда, посещал театр и музыкальные залы. А дома я часто видел, как он, глядя «The Good Old Days» с Леонардо Саксом, притворялся, будто дирижирует. Мама любила музыку, но на инструментах не умела играть, магнитофона у нас тоже не было – то есть в доме вообще не было звуков. До тех пор, пока моя старшая сестра Никки не купила и не начала слушать записи Элвиса, но магнитофон стоял в ее комнате, а мне туда доступа не было. Но запретный плод – сладок.
Никки слушала Томми Стила и Элвиса, но его баллады меня не трогали. А вот когда я слышал «Move It» Клиффа и группы The Shadows, это дикое гитарное звучание, я ощущал настоящий заряд бодрости. Да и сам Клифф… его костюмы, зализанные волосы, движения…
В 8 лет я начал учиться играть на гитаре. И начало шло медленно, еще и без тренера. И в мыслях не возникало, чтобы брать какие-то уроки. За год я разучил только три аккорда. Мне этого было уже достаточно! Я выучил несколько песен Клиффа, а спустя 2 года решился на свое первое публичное выступление! Как не странно, насколько помню, я тогда нисколько не нервничал. Хотя когда ты молод, то часто испытываешь страх. Я не умел петь вообще, но это не имело значения. Каким же смелым я тогда был! Это был школьный концерт, я вышел на сцену и спел «Travelin’ Light» и «Michael Row the Boat Ashore». При этом я не мог нормально отстроить гитару, просто не умел. Один учитель помог, но всё равно, когда я вышел уже на сцену, она была плохо настроена. Я боролся с инструментом до конца… Но это был провал.
Однако именно после того концерта я решил создать группу. Со мной учился Димитри Грилиопулос, который играл на барабанах. Ясный пень, что мы нашли общий язык и стали вместе заниматься музыкой. Надо было чем-то заниматься. Если ты не был спортсменом, было важно найти что-то, что могло бы тебя вдохновлять, помогать преодолевать трудности. Такая форма бегства от реалий.
С Димитри мы репетировали в главном зале. И даже написали пару песен, что только вдохновляло нас! Мы пообещали друг другу всегда быть вместе, хотя я его не виню, что он начал играть с другой группой. Я тогда только учился играть на своей новой электрогитаре.
Почему я выбрал гитару? Мне нравилось, как она выглядит. Окончательно я выбрал этот инструмент, когда «битлы» его сделали крутым. Родители поддерживали мои занятия музыкой. Когда мне было около 12, моя мама взяла меня с собой в Манчестер для покупки электрической гитары. Помню, все эти комиксы в газетах, на которых изображен ребенок, играющий на гитаре, а его отец в это время закрывал руками уши. И главный гитарный шнур входил в розетку на стене. В общем, когда мы пришли покупать электрическую гитару, продавец спросил меня: «Какой вам нужен усилитель?» Я переспросил: «Что?». Я просто не знал ничего об усилителях. И сказал: «Не-не-не, мне просто нужна электрогитара». Я-то думал, что весь шум исходит из самой гитары. Моя мама купила мне Хофнер, с дизайном в джазовой стилистике, на грифе были дюймовые струны, а еще усилитель то ли от Фендера, то ли Little Giant. Мой отец ходил кругами, изучал фундамент, он был убежден, что я разнесу дом. И это серьезно! Он не жаловался, потому что был очень понимающим человеком, но это явление было в новинку: громкая музыка, которая сотрясала крышу. Тогда никто не мог представить, что могло случиться. Возможно, он был прав: я мог бы раскачать цемент до трещин».
Питер Гэбриэл
Его отец Ральф Гэбриэл работал инженером-электронщиком, слыл талантливым изобретателем, на счету которого было множество патентов на сельхозтехнику и радиоаппаратуру. В 60-е, работая главным инженером одной из британских телекомпаний, Ральф, значительно опередив свое время, стал главным разработчиком первой в мире оптоволоконной системы вещания - прообраза современного кабельного телевидения.
Ральф жил со своей семьей на ферме Коксхилл в Суррее, неподалеку от деревни Чобхем. Ферма была частью наследственного владения семейства Гэбриэлов, после смерти родителей Ральфа поделенного между детьми. Сам он работал в Лондоне, а для ведения дел на ферме нанимал управляющего и тракториста.
Главными увлечениями жены Ральфа - Айрин - были лошади и музыка. Айрин была из очень музыкальной семьи, где буквально все умели на чем-нибудь играть и петь. Она прекрасно играла на фортепиано и возглавляла Чобхемский музыкальный клуб, дававший регулярные концерты в домах своих участников. Айрин обучала игре на фортепиано и своих детей - Питера и Энн, родившуюся в октябре 1951-го. Энн делала успехи, а вот Питер не проявлял большого интереса к этим урокам, да и вообще к музыке. Как и любого сельского ребенка, его больше увлекали игры и занятия на природе: строительство запруд на реке и пещер в стогах сена, разжигание костров и лазание по деревьям. Товарищами по играм были младшая сестра и дети управляющего и тракториста. Хотя в целом Питер не был особо компанейским ребенком и с равным удовольствием играл и исследовал окрестности один.
«Это было счастливое и свободное детство, - вспоминает он. - Я восхищался отцом - настоящим изобретателем, вечно пропадающим в своей мастерской и создающим удивительные вещи буквально из ничего. А мамина игра на фортепиано просто впиталась в мое подсознание».
В 5 лет Питер начал учиться в младшей школе Кейбл Хаус в Уокинге, а в 9 перешел в расположенную там же приготовительную школу Сент-Эндрюс. Учителя в своих отзывах отмечали его прилежность и несвойственную его возрасту серьезность. Питер был среди лучших учеников класса и в хороших отношениях с ребятами, хотя не был по натуре заводилой и по-прежнему оставался не слишком общительным. Учителя отзывались о нем как о спокойном, приветливом, добром, неэгоистичном ребенке.
Энтони Филлипс
"Я рос на юго-западе Лондоне, в районе Путни и Рохэмптоне. Отец был банкиром. Точнее так: он БЫЛ банкиром. Сейчас он банкир в отставке. Очень успешный банкир в отставке.
С 8 лет я учился в подготовительной школе. Тогда все думали, мол, в интернате уж сделают из тебя человека. Намерения-то благие! И отец исходил из своего опыта, он сам учился в гимназии, посему предвзятым его не назовешь. Но порой казалось, что уж лучше быть в лагере военнопленных. В 50-х основное школьное питание – это яйца. Причем ты должен съесть все до последнего. Меня однажды даже стошнило на моего плюшевого мишку… Это был последний день его жизни. А ещё я страшно боялся дней, когда готовили рыбный пирог. Он был ужасен. Мои предки не знали, как сломить мой молодежный пыл, и отправили в школу, мол, это мне пойдет на пользу. В чем только оно заключалось, мне до сих пор не ясно. И сравнивать не с чем.
Сразу, как только я приехал в школу, я отправился к классному руководителю и спросил: «Когда я снова увижу папулю и мамулю?». А он мне: «Не раньше, чем через 4 недели, сынок». Руководитель был ранен на войне, его лицо было обезображено. Он больше походил на героя из фильмов ужасов. Хотя он был весьма доброжелательным. Но присутствовали и другие учителя… и назвать я их могу только садистами, не иначе. А ещё в школе были вкуснейшие ромовые печенья, но, разумеется, просто так взять их не разрешалось. Только заслужить.
До 11 лет я не слушал музыку. У моих родителей даже намеков на музыкальное наследие не было. Хотя… мой отец что-то мог наиграть на виолончели, они с мамой музыку всё же любили. И я слышал знаменитых музыкантов тех дней, но для меня они ничего не значили. Я сам не был одарен. И мне было далеко до Моцарта, я не полз в свою комнату в 4 утра, чтобы сочинить очередное «концерто». Но в 11 лет я впервые взял гитару. Тогда мне предстояло петь «My Old Man’s Dustman» Лонни Донегана. Какой-то импровизированный концерт, на котором мне нужно было выступать по некоторым причинам. Но я забыл слова песни и решил… взять гитару. В школе учился еще один парень, который хорошо на ней играл. И я хотел быть лучше его. Но всё-таки тогда это ещё не входило в мои основные интересы. Пока не появились Битлз. Я даже отметил для себя эту дату – 1963… всё изменилось. Музыка превратилась в настоящую страсть для меня. С тех пор я начал ей заниматься…
Шла эра Хэнка Марвина и "Shadows", отличная группа! Помню, как я играл "Foot Tapper" на маленькой акустике. У нас была школьная группа с ребятами, которые ничего не умели. У нас играл парень по имени Сид, он лепил в каждой песне септакорды, а еще был барабанщик, которого мы все звали Балбес, он буквально нападал на барабаны. Ритм? О чём вы говорите?!
Мы назывались Пауки (Spiders). Да, была ещё одна группа, знаменитая ливерпульская, и мы думали, что Пауки - это самое оригинальное название. Хотя с нами играл один парень, который вполне был компетентен… его звали Риверс Джоб. Позже мы с ним поступили в Чартерхаус. Остальные же были полностью безнадёжны…"
Риверс Джоб поступил в Чартерхаус в 1964 году. К этому времени там уже учились и Питер Гэбриэл, и Тони Бэнкс, и Майк Резерфорд, и Ричард Макфейл, который сыграет в группе значительную роль. Но об этом уже в следующей части.