Воспоминание участника Фанагорийской археологической экспедиции 1970-х гг.
ПРОДОЛЖЕНИЕ. НАЧАЛО ЗДЕСЬ
II
Утром, примерно в седьмом часу, нас разбудили, предложили разбирать штыковые лопаты, да не мешкая хорошенько заточить их. По едва угадываемой тропке прошли (море справа) к центральному раскопу. “Яма” была не шибко глубокая; трудно было представить, что в сезоне 1975-го мы метров на восемь, если не более того, углубимся в землю на площади до полутораста квадратных метров.
Нас расставили, назначили на каждый квадрат раскопа “бригадиров”, наших же товарищей. Копаем осторожно. Сняли землю на штык лопаты, и как только объявляется находка, даже если это просто осколки керамического сосуда, так сейчас над ней склоняются с «рулеткой», её местоположение фиксируется в плане, часто производилось фотографирование. Все находки выносились наверх и там, на краю “ямы”, проводилась их классификация. Слой земли снят, находки — выбраны, и следовало провести зачистку “квадрата”.
Мне сказали, что лучше всех это делает В. С. Долгоруков, а если небрежно зачищаешь ты, — будет тебе от него упрёк или разнос. Лучше всего иметь при себе напильник, чтобы перед зачисткой подточить лопату. Я видел, как зачищает Долгоруков, быстро и тщательно. После такой зачистки можно разглядеть на поверхности много важного: следы пожара, остатки золы, керамических или каменных вымосток, контуры оснований построек, некогда тут бывших, след металлических изделий, многие из коих уже рассыпались в зеленоватый прах. Сказывали — один работник случайно лопатою попал в ребро монеты, да так на редкость удачно, что монета засияла как новенькая.
В. С. Долгоруков был придирчив, ко мне, в частности. Почём зря не орал, проявлял выдержку. Раз мы ставили палатку в 1974 г. В. С. Долгоруков, помню, стоит и смотрит. Долго стоит. Чувствую, мы совершили ошибку, когда в процессе привалили полог дёрном, от чего палатка портится ведь. Говорю своим товарищам: так не годится, надо бы исправить…Пока не исправили и не поставили палатку как следует, В. С. Долгоруков стоял и молча смотрел на нас, а как закончили работу с соблюдением надлежащих правил, — сразу же ушел.
…Сто метров в сторону станицы Сенная по побережью и выходим к полуразваленному причалу. Пока наши аквалангисты ныряют и плавают в 100-200 метрах в море, мы, человека три, ныряем в простом снаряжении (маска, трубка, ласты) под причал, который я без чьей-либо подсказки назвал пирсом. Сначала глубоковато, метра два с половиной будет, в воде различимы металлические остовы, части мелких судов, проволоки — металлолом; как я подозревал — это “хозяйство” лежит тут со времён Великой Отечественной войны 1941 — 1945 гг. Я на пирсе, а В. Осокин ныряет.
Владимир Осокин! Никто из нас никогда не забудет его, ни с кем не спутает. Любил театр. Играл часто на любительской сцене. В бытность в Фанагории, случалось, фраппировал публику, - то проглатывал живого якобы земляного червя, от какового зрелища девочки с криками разбегались врассыпную, то утверждал, что взаправду потребил сваренный кусок столярного клея, то наступил ночью на шип ската, отчего нога одеревенела надолго, то… Этих “то” с воспоминаниями о нём у меня ещё много в запасе, но здесь я стиснут определёнными рамками, и многое пропускается.
Итак, В. Осокин ныряет! Сижу и начинаю уже беспокоиться — долго его нет. Вдруг выныривает, на упитанной физиономии улыбка до ушей, в руках кусок проволоки. Я разозлился, потому что небезопасно же тащить со дна такие штуковины, тут могут быть и “сувениры” войны. Я на него матюгами…
Потом мы плывём вдаль, в море. Глубоко, ещё метров тридцать, и значительно мельче, можно встать на ноги, потом дно полого уходит — на 3, 4, 5 метров. Расслабимся, подышим, рассматривая дно. И вперёд и вниз!
Усталости после 7 часов на раскопе как ни бывало. Песчаное дно с редкими невысокими водорослями притягивает как магнитом. У самого дна различаю множество битой керамики. Осколки амфор. Некоторые не малые размером, как правило, простые, не покрыты лаком, редко имеют рифление, цвета серого или кирпичного. Иные — их много — с цилиндрическим утолщением вместо донца; такие амфоры в трюмах торгового судна не ставили, их плотно укладывали одну к другой.
Забираю что покрупнее, одну — за сохранившуюся ручку, другую — за остаток ручки. Теперь вынырнуть и подышать. Кто-то зовёт с берега, будто бы нас там заждались. Через полчаса видим кое-кого из фанагорийцев.
Наша главная руководительница Мария Михайловна в невообразимом балахоне входит в море. Это у почтенной 70-летней женщины купание. Минут через двадцать она, уже облачённая, осматривает с сугубым вниманием наши трофеи, называет: это книдская, эта — родосская…
Расспрашивает — сколько их там видели. Это приятно, когда тебе говорят, что нырял ты не зря. А осколочки куда теперь? А я мол повнимательнее ещё на них посмотрю в лагере, прежде чем выбросим всё в отвал… Да. Всё просто; если их извлекли не из раскопа, где можно датировать, а затем оставить как находки, то придётся выбросить или раздать на сувениры.
Центрраскоп 1973 года. Народу было маловато, особенно в начале сезона. И когда уверенности не было - а точно ли тут центр Фанагории? Остатки примитивных очагов, каменных кладок, редкие бронзовые монеты, многие из которых слоятся и распадаются прямо в пальцах. Земля выносится в отвал небольшими корзинами -“торфянками”. Мы не так глубоко зарылись — более трудов на углубление, чем на выброс земли. В раскопе прохлада.
Слава древним идолам — весь июль 1973-го относительно прохладен, покусывают вечерами комарики в палатках. К концу сезона на глубине примерно 3,5 — 4 метра от поверхности обнаруживаются несколько небольших деталей из мрамора, также — остатки кладки из ровно обработанных (известняковых?) камней, на том же уровне разнообразные керамические осколки. Это уже существенное кое-что!
В последующий трудовой день Н. И. Басовская просит добровольцев — работать до 5 часов вечера. Добровольцами выступают многие. Находится ещё что-то мелкое мраморное. Хвала Афродите! Отмечая труд, Н. И. Басовская особенно похвалила (при мне это было) “троицу” из Наташи Тяпкиной, Ларисы Алексеевой и Люси Киселёвой!
Назвав “троицу” уникальной. Да, сколько же они земли перекидали, сколько всего открыли! Где мрамор — там центр или, по крайней мере, не самый захудалый квартал античного полиса, это уж вряд ли надо подвергать сомнению. Н. И. Басовская вносит предложение: провести ритуал освящения «храма», первого в открываемой истории Фанагории, опять же и в честь открытия, таким образом, городского центра (мы ошибочно полагали тогда, что копаем центр города; раскопки 1976-го и ряда последующих лет показали, что центр города находится примерно в 200 метрах, на юго-западе, под средневековым кладбищем), во славу науки истории и младшей сестры её археологии.
У остатков основания храма Мария Михайловна Кобылина и Люба Рубцова. По углам раскопа четыре бригадира — Валерий Савин, Александр Крушельницкий, Валерий Шелегеда, Николай Фёдоров. Они совершают торжественное возлияние вина. Щёлкают фотокамеры. Все мы неподдельно радуемся.
Помнится, в середине сезона несколько человек отрядили покопать на юго-востоке и юго-западе.
Пробный раскоп был заложен на юго-востоке очень близко от побережья, по соседству с давно открытой и хорошо различимой давильней винограда. Там ничего существенного не нашли. На юго-западе мы очень скоро в 1,5 — 2 метрах от поверхности наткнулись на самое настоящее кладбище, наверное, периода XII — X вв. Много костяков.
Жаль, что маловато предметов — увы. Лежит скелет с черепом как положен был, в кладочке из простого серого камня, в «один кирпич». В. Осокин подал реплику: народ-то был мелкий, рост не более полутора метров, кажется, мы там нашли несколько керамических «грузиков», схожих с пирамидками; это остатки рыболовной снасти. Да астрагалы разве что ещё находили. Это показывало простоту и скудость жизни средневековых наследников славы античного города.
В Москве, уже в сентябре, В. Ерёмченко ли, А. Крушельницкий ли, В. Осокин или ещё кто из новообретённых товарищей-фанагорийцев настоятельно попросил меня рассказать об этом самом юго-западном фанагорийском раскопе на заседании источниковедческого кружка С. О. Шмидта. Не помню что я там нёс, но слушали. Сигурд Оттович Шмидт тут же прозвал наш раскоп фанагорийскими Черёмушками.
Я продемонстрировал один из черепов, извлечённых из захоронения (не мною). Вскоре мне передали об осуждении моего поступка Н. Фёдоровым, который посещал кружок Н. И. Басовской. Я удивился. А Н. И. Басовская отреагировала спокойно: о чём мол тут толковать — это же в интересах науки… А теперь мне не того жаль, что посетил кружок С. О. Шмидта, а что таскался тогда по Москве с чьим-то черепом в авоське.
На исходе июля сидели мы раз тесным кружком вокруг костра под холмом, что по правую руку, если лицом к морю, и мечтали — о том, как бы, будь наша воля, мы этот город превратили бы в музей, пусть с тем малым, что успели извлечь из-под земли. Кажется, нашу мечту осуществили экспедиции в начале XXI в. Последний день прошёл торжественно. Все участники - человек сто — пришли на центрраскоп.
Мария Михайловна Кобылина поблагодарила за успешный сезон, указав на серьёзное открытие — остатки храма, на другие важные находки, прибавившие достоверности в определении границ города. Отметила ведущую роль студентов историко-архивного института. На что В. С. Долгоруков поджал губы и не без едкости, так, чтобы всем было слышно, вопросил: “А МАДИ (автодорожники)!?”
Незабвенен эпизод с пифосом, как одно из ярких впечатлений 1973 года!
Валерий Савин (фанагорийское прозвание — Барон; к прискорбию, этого человека, талантливого учёного, доктора исторических наук, Валерия Александровича Савина, сегодня уже нет среди нас; он живёт в нашей памяти) имел обыкновение для ускорения процесса съёма земли вгрызаться в неё кайлом, предварительно раскручивая над головой этот опасный инструмент. Иногда увлекался, но всё-таки знал, что надо бы вовремя останавливаться… Однажды он крутил кайло на центрраскопе и открыл керамическую горловину сантиметров тридцати в диаметре. Осколок как часто оказывалось, или?..
Владимир Борисов (В. М. Борисов — ныне известный детский писатель и поэт) встал к горловине с лопатой — выкапывать. Наши руководители и мы часто подходили посмотреть как идёт дело, скоро ли появятся обломанные края. День, другой, третий копал В. Борисов. И открыл наконец целёхонький пифос — почти двухметровой высоты толстостенный сосуд из обожжённой глины, в котором два тысячелетия назад некий фанагориец хранил вино или зерно. Его осторожно перевезли в лагерь, положив первоначально под холмом против моря — там, где потом в межсезонье хранили части от полевой печи. И я не преминул запечатлеться рядом с ним на фотоснимке.
Для того чтобы запечатлеться ещё раз, спустя 35 лет, я с удовольствием посетил историко-архивный институт. К концу сезона привезли досок и опилок, стали упаковывать. Занимались этим В. Шелегеда, В. Савин, Н. Фёдоров и я. Сбили ящик.
Он лежит на боку, нутро устилается слоем опилок. Идёт хлопотная и спервоначалу неудачная процедура нанизывания ящика на пифос или втискивания пифоса в ящик. Перед постановкой “на попа” надо сыпать опилки под пифосиное дно, а это означает, что ящик какое-то время надо удерживать на ребре. Четверо удерживают, Н. Фёдоров насыпает опилок. Тут раздаётся нехорошее потрескивание; местами не выдерживают напряжения гвозди, конструкция угрожает развалиться.
— Сыпь быстрее опилки, “бугор”.
— А теперь к земле поближе наклони давай, а то опилки ссыпаются в угол.
— Надо бы не доски, а листы фанЭры, — бросает В. Шелегеда с непроницаемым лицом. — А по углам ещё полосами жести сшить, для прочности.
— Ага. А мебельной фабрики в Сенной нет, с фанЭрой, — язвит Н. Фёдоров.
Наконец импровизация новоявленных столяров завершилась. Пифос в ящике, обложенный опилками, всё это весит не менее двух центнеров.
— Где лебёдка?
— Щас. Кран строительный тебе. По брусьям будем в машину заталкивать.
“Пятнадцать человек на сундук мертвеца!”
О том, как события развивались дальше, мне рассказал С. Клоков.
Сезон 1973 года заканчивался вместе с августом. Получалось так, что Н. И. Басовская всемерно стремилась переправить пифос в Москву, где он занял бы достойное место в МГИАИ. А. В.С. Долгоруков заинтересован в этом отнюдь не был — вот что тут изначально в виду иметь следует.
Клоков волновался — как удастся ему выполнить поручение с переправкой пифоса? Он предвидел, что дело будет хлопотное, и ведь опыта никакого. Ящик с пифосом влезал только в разборный вагон, который подавали не чаще, чем два раза в месяц.
Кроме того, получилось обескураживающее известие: Долгоруков, видно, обещал или посулил пифос музейным работникам из Темрюка или Тамани. За два дня до эвакуации лагеря Клоков договорился насчёт погрузчика. И вдруг как гром среди ясного неба — одно погрузочное средство неожиданно отослали за сто километров, водитель второго погрузчика на поверку оказался пьян в зюзю, и положение его было горизонтальное.
Интеллигентный человек Мария Михайловна Кобылина вынесла тряпицу либо чепчик, развернула перед Клоковым:
“Вы, Серёженька, возьмите эти деньги, без этого может выйти неудача”.
С. Клоков, В. Кузнецов (В.Д. Кузнецов ныне — известный археолог, доктор исторических наук, руководитель Фанагорийской археологической экспедиции), ещё один фанагориец по фамилии Качанов в положенное время находились на железнодорожной платформе.
Если дельце не выгорит сегодня, придётся наверно вовсе от него отказаться. Надо искать “левака”, решили все, с тем Кузнецов и Качанов удалились. Подают вагон, которому — знали — стоять два часа. С. Клоков в трансе.
Но вот с неожиданною и неописуемою радостью, так, что аж дух захватило, Клоков вскоре увидел: едет автокран, с ним Кузнецов и Качанов. Клоков готов был отдать водителю-спасителю все деньги, пожертвованные Марией Михайловной. Но товарищи подошли и отрезвили строгостью замечания: “Ты это брось, мы с крановщиком за 15 рублей договорились”.
Тут взялись они быстро работать как такелажники. По виду водителя автокрана было понятно, что и он совершенно счастлив. Решили оставшуюся сумму прогулять на радостях. Сидят они в пивной, счастливые, молодые, неторопливо выпивающие и аппетитно закусывающие, смакуя и осмысляя подробности приключения и поднимая тост за тостом за успех. Не заметили как и солнце село.
Вдруг кто-то грохочет в стекло павильона, видно сначала до боли знакомое лицо Долгорукова, а потом его кулак. Пришлось сниматься. Долгоруков ворчал: лагерь надо собирать, все за вас волнуются, а вы тут сидите празднуете. Клокову показалось, что причина недовольства Долгорукова как раз в успехе с погрузкой пифоса. В МГИАИ была отправлена телеграмма: “Встречайте (число) ящик с посудой”. Проректор ничтоже сумняшеся поехал на вокзал с авоськой. О боги Олимпа! И это ещё не все мытарства.
В операции по распаковке пифоса на Никольской улице участвовал В. Борисов. Вытащили и внесли в здание, причём двери, которые висели возможно с 1814 года, были сняты с частичным повреждением. Завхоз института по фамилии Захаров, который всегда напоминал мне большого бегемота, подошёл и ворчливо осведомился у меня в минуты перекура между лекциями: “Это не ты ли его сюда привёз?”. Я честно ответил, что нет.
Пифос и сейчас стоит в холле историко-архивного института по соседству с главной аудиторией.
Худощавый С. Клоков в конце июля 1973-го сумел влезть и освидетельствовать дно, после чего сообщил: в нём вино хранили — на дне слой вязкой массы.
Такие пифосы, как я слышал от компетентных людей, в Северном Причерноморье уже открывали, несколько сосудов имеет Краснодарский музей. Но и историки архивисты, благодаря М. М. Кобылиной, Н. И. Басовской и Серёже Клокову своего не упустили. Теперь этот предмет — своеобразный памятник нашим трудам на археологической ниве.
В 1974 г., как припоминаю, были многие из старого состава, да ещё новые прибыли, группа архивистов-участников увеличилась. ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ
Николай КЕЛИН
Главный архивист ГБУ «ЦГА Москвы» Главного архивного управления города Москвы.
