Рассказ из серии «Читая Хармса»
Гарька Ложкин очень любит кусаться. С чего его так разбирает именно что на кусания — никто не понимает. Приличный же с виду мужик, герой труда, алименты плОтит, работает трамвайным кондуктором в трамвайном депе номер восемь имени Бонч-Бруевича. Всё вроде бы при нём, так и веди себя подобающе — ан нет! Вдруг задумается (главное, ни с того — ни с сего! Или, может, есть причина, но никто её не видит и из-за её ничтожности всерьёз не воспринимает), взгляд у него этак нехорошо затуманится, глазоньки сощурятся… Едальник свой распахнёт, зубищами сверкнёт — и хвать! Хватка как у натренированного пса. Или даже волка.
Брыкаться бесполезно. Не вырвешься. Ужас!
От этого, естественно имеет неприятности. Вот, например, два месяца назад пришёл он в пивную, взял, как всегда, сто пятьдесят, кружку пива, беляш… Всё как обычно и ничего, как говорится, не предвещало. А в это время у столика в углу, там где фикус в бочке, Боцман освежался (по паспорту — Сирёнька Таблеткин). Тоже сто пятьдесят, кружка пива, но вместо беляша — пончик с румяной корочкой и сахарной пудрой присыпанный. Гарька к нему подошёл (не к пончику и не к фикусу. К столику), с Боцманом поздоровался, спросил разрешения присоседиться.
Боцман, ничего не подозревая, кивнул. Дескать, да какой вопрос! Да за будьте любезны! Гарька вдруг задумался… Может, портки боцмановые ему не понравились (они были ядовито-зелёного цвета, с жёлтой бахромою на месте лампас. Боцман их на распродаже приобрёл, когда реквизит обанкротившегося местного театра распродавали). Или эта вечно дурацкая улыбочка Боцмана (он не мог, чтобы не улыбаться) его спровоцировала. Или ещё чего. А дальше — по привычной схеме: распах едала, высверк зубищ, хвать! — и половины правой ухи у Боцмана как не бывало! Как бритвой! Даже крови было всего-то с гулькин ху… чуть-чуть! Во как мастерски отчекрыжил! Я же говорю: ас!
Тут же, конечно, со всех сторон поднялись шум-гам-ой-ой-ой и разные обзывания, в том числе и матерные. Боцману сразу «скорую» вызвали, Гарьке по морде съездили, чтобы откусанный кусок уха не успел сжевать и из рота выплюнул. Чтобы отвезти вместе с Боцманом в хирургическое отделение. Может, ещё можно пришить, может, ещё прирастёт-приживится… И повторяю, что самое непонятное: ничего ж не предвещало! Никаких конкретно видимых причин! Боцман до укуса вёл себя тихо-чинно-благородно. На Гарьку с кулаками не бросался, в рожу его поганую не плевался, матерных слов ему не говорил… Вот и пойми после этого такую совершенно загадочную психику этого загадочного человека (я Гарьку имею в виду. А кого ж ещё! Не Боцмана же! Боцман прост как вся моя жизнь! Как пол-таблетки! Как огрызок беляша! Как шкурка от пончика! Проще не бывает!).
Гарьку, конечно задержали. Ты опять, сказали ему в отделении милиции (или как её сейчас?). Гарька опустил голову. Ты голову-то не опускай, не поверили ему. Ишь, какой покаянный нашёлся! Прям херувим звероподобный! Хорошо ещё, что только уху откусил. Хорошо, что не голову. А то ведь мог бы запросто! Вон у тебя какой едальник-то! Чисто экскаватор! Только и смотри в оба уха! Или глаза. Чёрт такой. Ну, и чего с тобою делать? Намордник надевать?
Ухо Боцману пришили. Будешь на него в суд подавать, спросил участковый милиционер (или как их сегодня…). Боцман подумал. Да ну, сказал милиционеру застенчиво (он очень застенчив. Боцман, а не милиционер! Милиционеру-то чего стесняться? Он же при исполнении!).
Зря не согласился участковый. Сегодня он тебе ухо отгрыз, — а завтра запросто башку отчекрыжит. Боцман опять подумал. Вот когда отчекрыжит, тогда и подам, сказал он со вздохом (дескать, значит, у меня планида такая горемычная). Тогда уже не подашь, возразил милиционер совершенно резонно. Тогда уже произойдёт капитальный летальный исход. Ну, чего? Ничего, стоял на своём Боцман. Посодют же дурака. Конечно, посодют, согласился милиционер. Вот поэтому и не буду, сказал Боцман. Помимо стеснительности он был удивительно добрым человеком. Даже откус половины уха не ослабил в нём его исконной доброты. И сочувствия ближнему. Даже пусть и такому звероподобному, как этот зубастый чёрт.
Гарька отсидел пятнадцать суток и в первый же день своего освобождения заявился всё в ту же пивную. Чтобы освежиться и вообще стряхнуть с себя моральную тягость пребывания в узилище скорби и неволи. И сразу же увидел Боцмана. Тот тоже привычно освежался, и пришитое ухо алело на правом боку его головы ярким пламенем, как праздничный флаг. Гарька взял привычные сто пятьдесят, кружку пива и беляш и встал рядом с Боцманом. Тот поднял на него глаза, узнал, съёжился, поёжился, уменьшился в размерах и на всякий случай натянул картуз сразу на оба уха. Гарька смущённо улыбнулся (он понял этот жест), разломил беляш пополам и протянул Боцману половину. Боцман в ответ тоже робко улыбнулся и ответно протянул Гарьке не совсем пока доеденный кусок селёдки.
С тех порт они стали лучшими друзьями. Но картуз Боцман всё равно носит при любой погоде. Мало ли что. Как говорится, дружба дружбой, а хирургия — хирургией. Вдруг в следующий раз не приживётся? И вообще, лучше бы он шлем носил. Который танкисты носят. А ещё лучше — скафандр. Который железный. Который у моциклетщиков на ихних моциклетных бошках. Но шлемы не продаются, а скафандры — дорого.
Откуда у Боцмана деньги на моциклетный скафандр? Он же квасом торгует, из бочки. Здесь, на привокзальной площади. А квас не пиво. С него на скафандр не наваришь. Если только на картуз. Так что…
Алексей КУРГАНОВ