Шел человек давно и трудно...
По не знавшей бритвы седой окладистой его бороде, не задерживаясь, сбегали дождевые капли. Сыромятные бродни хлюпали набравшейся влагой, вездесущие еловые иглы набились в портянки, лезли под ногти, саднили пальцы. Кожаные лямки тертого солдатского ранца намяли плечи.
Тяжелая поклажа тянула вниз, когда путник выбирался из оврагов, поводила набок, когда пробирался через бурелом. Долог путь, тяжела ноша.
На маленьком пятачке, свободном от кустарника и деревьев, старик остановился и посмотрел вверх. Не видать солнышка, даже блика малого не сыщешь. Но и без того знал старик, что осталось немного, и, если не жалеть себя, не давать без нужды роздыху, то повечерять придется уже дома.
Вот расступились дремучие стволы, раздвинул старик колкие еловые лапы и вышел на старую широкую просеку. Снял малахай, утер лицо и зашагал быстрее прежнего.
— Егор! — долетело в спину сквозь мелкую дробь.
Путник обернулся, вгляделся в пасмурный лесной сумрак.
Трое? Четверо? Не разобрать. Торопятся, поспешают…
— Погодь, Егор! — голос сиплый, одышливый.
Старик снял ранец, пристроил его подле черного березового пенька и с облегчением расправил зудящие плечи. Присел, с ног стянул бродни, слил из них мутные капли. Споро отжал, вытряхнул и перемотал портянки. Сноровисто оправился и стал глядеть на мужичков, семенящих по склизкой земле.
По всему было видно, что преследователи бегут давно, и от бега здорово притомились. Они пыхтели, отплевывались, то и дело переходили на шаг, но вновь припускали, подгоняемые криками своего вожака и в конце концов остановились в десяти аршинах от Егора.
Пятеро. Нехорошие лица. Серые, сивушные. В глазах белесая муть с тухлыми болотными огоньками. Во ртах зубов не достает — у пятерых и для одного маловато будет. Повадка, что у своры бродячих псов, растянулись полукругом, справа-слева обходят — не выпустят.
Старик встал, поднял слегу.
Из компании выступил кряжистый рыжебородый дядька с веселыми глазами. В правой руке он держал обоюдоострый нож с костяной ручкой, левой то и дело отирал со лба воду.
— Ох, Егор! Эко ты на ногу скор! — задорно выкрикнул он.
Подельники сквозь отдышку заулыбались, показали щербатые рты, но глаза остались пустыми, как коровье копытце, залитое коричневой жижей.
Старик не отвечал, рассматривал вожака.
— Мы-то, вишь, у брода поджидали, — стал объяснять рыжий, — а ты, значить, это… напрямки. Было совсем тебя упустили, да Яська смекнул…
— Ты кто? — без всякого любопытства спросил Егор.
— Антип Каторжной, — довольно ответил рыжий, как бы даже бахвалясь, — Слыхал, можеть?
— Чего надо? — спросил Егор.
— Не больно ты приветлив, — сообщил Антип.
— Кому приветлив, кому ответлив, — равнодушно произнес старик, — Надо чего?
— Чего… — рыжий запнулся и алчно зыркнул на старикову ношу. — Ты, значить, это самое… Поклажу-то вот… Золотинки, значить, того…
— Чего того? — насмешливо спросил Егор.
— Того, значить… Расскажи, где берешь их, а чего есть, то нам отдай, — изложил Антип, — и, значить, ступай себе.
Егор поглядел вверх и задумчиво произнес:
— Солнышко, никак, вышло?..
Думал Егор отвлечь внимание, ждал, что позадирают воры кверху косматые головы, тут можно было бы двоих сразу приложить. Ан шутка не удалась, ребята попались тертые. У кого в кулаке ножичек блеснул, кто кистень в ладонь приладил. Приближаются.
Отступать некуда, да и непривычно. Егор крякнул, махнул рукой. Слега коротко прогудела и опустилась на плечо Антипа.
Не понять, чего хрустнуло, дерево или кость, однако рыжий взвыл, нож выронил, а рука его повисла мягким ивовым прутом.
— Убил! — завопил истошно. — Бери кержака!
Белобрысый парнишка подкатился сзади, но старик его задумку разгадал.
Ловко перехватил слегу, с размаху ткнул тупым концом вниз и назад. За спиной у него ойкнуло и глухо заскулило. Егор перепрыгнул скуксившегося хитреца, прижимавшего ладони к причинному месту, и не глядя, с разворота отмахнул палкой по голове третьего. Тот, однако, увернулся и с места прыгнул старику в ноги. Егор потерял равновесие, упал на спину.
— Ратуй, ребята! Ратуй! — отчаянно завопил вор, клещом вцепившись в старика, не позволяя ему подняться.
Вчетвером набросились, уложили поперек тропы, прижали к сырой земле. Рыжий, придерживая покалеченную руку, доковылял до березового пня, попытался поднять ранец.
— Пуда полтора будеть, — оценил вес добычи. — Расступись-ка…
Навалившись сверху, приставил здоровой рукой нож к Егорову горлу и зашипел:
— Руку попортил, сучье вымя! Говори, где золотинки берешь, — лезвие ткнулось в бровь. — Зенки сковырну, жилы вытяну. Ну, скажи, Егорушка. Сам скажи, откройся, откудова песочек носишь… Ведь кишки выпущу, Егорушка. Сам… Сам скажи… Ну! Где золотинки берешь, паскуда!
И грозил рыжий, и увещевал, но Егор молча рвался из плена и только кряхтел от натуги.
— Кончать его надо, Антип, — пропыхтел кто-то из подельников. — Этот зубы в крошку сотрет, а слова не скажет.
Слыл в округе Егор по прозвищу Лесной первым золотым старателем. В тысяча восемьсот восемнадцатом году, спасаясь от Никоновых перемен, старообрядец из Новгорода забрался в таежную глушь к Енисей реке, в Минусинские топи. Схоронившись за Уралом, справил дом, обжился, завел хозяйство. Родни у него не было, а жила с ним воспитанница Лушка.
Четырех лет Егор привел девчонку в дом и стал растить, как дочь. Нынче же исполнилось ей тринадцать. Была она девкой нескладной, курносой и конопатой, но деловитой и работящей. На ней держался огород, скотина и порядок в доме. Люди, конечно, болтали разное о таком сожительстве, но на то они и люди.
В теплое время Егор месяцами пропадал в тайге. Бывало, брал с собой Лушку. Возвращался всегда с богатым запасом золотого песка и самородков. Золотые свои места строго хранил в секрете, и куда сбывал тоже помалкивал. Судачили соседи, что не всю добычу Егор в дом приносит, а часть хоронит в тайге, и за годы накопил великое богатство. В конце концов дошли слухи об удачливом кержаке до людей деловых, серьезных.
— Смотри, наволочь, — обдавал Антип лицо дурным запахом, — нам ты без надобности, золотинки бы только, слышь? Золотинки отдай… А покою тебе не будет боле. Большие люди на тебя глаз положили, Егорушка. От них не сбежишь, не схоронишься. Не мы, так другие придут. Не у тебя, так у твоей девки сведаем. Уж лучше сам скажи, не доводи до греха, сучий потрох!
Молчит Егор. Отчаялся Антип золотые секреты у старателя выведать.
Стало быть, пора кончать старика. Уже примерился, чтоб ловчее полоснуть по горлу, но за интересным разговором, не заметил, что подельники по неясной причине ни рук, ни ног Егоровых уже не удерживают.
Деревянные клещи вдруг перехватили руку каторжника и выкрутили так, что у рыжего снова захрустело во внутренностях. Выронил нож Антип и захотел взвыть сычом, но не успел. Правой рукой Егор придержал его за загривок, а левой подобрал ножичек, воткнул вору в шею по самую рукоятку и для верности довернул. Удивился рыжий, глаза выпучил, захрипел. Алый ручеек из горла пустил и завалился на бок.
Приподнялся Егор, не успел оглядеться, но кожей ощутил: нехорошо вокруг. Не по-людски нехорошо. Опасно.
Пришел в движение сумрак таежный. Мелькают за древесными кронами серые тени. То ветка хрустнет, то листва на кусте боярышника шелохнется. Тусклые желтые огоньки пляшут вокруг честной компании, берут в людей кольцо.
Поглядел Егор направо. Там рыжий Антип лежит, кровью булькает, ногами подрыгивает. Прочие воры от него на карачках пятятся, друг за другом укрываются. Смотрят мимо Егора, зубами стучат, на мордасах тоска и смертный ужас.
Поглядел Егор налево: а там серый волк. На задние лапы присел, палевые бока поджал, хвостом метет просеку, щерится, зубы показывает. Глаза, как золотые самородки горят. С клыков острых стекает неутоленный голод и лютая ненависть.
Ох, страшно.
Тихонько отполз Егор в сторонку, освободил дорогу серому. И началась в тайге охота, увлекательнее которой нет на свете — охота на человека.
Бросились воры врассыпную, дороги не разбирая. Подхватило, разнесло лесное эхо предсмертные вопли настигнутой дичи, и многократно усилило рык и победный вой охотников.
Егор присел на березовый пень, закрыл глаза и стал бормотать молитвы все, какие мог вспомнить, а какие не вспомнил, те, не сходя с места, сам выдумал. Так и сидел тихонько, покуда не стихли вдали хрипы и визг людей, покуда не смолкли последние звуки кровавого волчьего пиршества.
Стихло вокруг, только ветер верхушки деревьев покачивает, стволами сосновыми поскрипывает. Открыл Егор глаза, встал, вышел на середину просеки, четырежды поклонился на все четыре стороны, закинул за плечи ранец, подхватил слегу и зашагал прочь. Лишь раз оглянулся и увидал на просеке человека. Ничего тот человек не делала, просто стоял, смотрел Егору вслед, а рядом с ним смирно сидел тот самый волк с палеными боками.
Егор снял малахай, отвесил человеку земной поклон. Тот не ответил, шагнул назад и пропал в лесной чаще, словно не было.
И волк с ним.