«Покой был известного рода, ибо гостиница была тоже известного рода, то есть именно такая, как бывают гостиницы в губернских городах, где за два рубля в сутки проезжающие получают покойную комнату с тараканами, выглядывающими, как чернослив, из всех углов».
Почему-то именно этот отрывок из «Мëртвых душ» — первое, что всегда приходит мне в голову при взгляде на главное творение Юкинари. С точки зрения китайского каллиграфического канона той эпохи он представлял собой преизрядную пощечину общественному вкусу: смешение разных стилей письма, иероглифы разных размеров, черты разной толщины. Плач и скрежет зубов, короче говоря.
Приводить здесь трëхметровый свиток со стихами Бо Цзюйи целиком нет никакой необходимости, поэтому я ограничился репродукцией его заключительной части. Там стоит дата: двадцать первый день восьмого месяца второго года эры Каннин, более известного как 1018 год там, где (в отличие от Японии эпохи Хэйан) Бо Цзюйи не читали. Почти ровно тысячу лет назад.
Впрочем, на этом каллиграфический троллинг просвещëнного читателя не закончился, ибо у Юкинари ещë оставалось немного чернил, которые он употребил на постскриптум. В приблизительном переводе вашего покорного слуги:
«Пользовался кистью переписчика сутр, поэтому и вышло коряво. Только не смейтесь».
Вот и всë, плюнул в вечность, попутно обессмертив безвестного переписчика сутр с его многогрешной кистью. Плюнул так удачно, что триста лет спустя это безобразие уже украшало покои императора Фусими, через девятьсот лет было признано национальным сокровищем Японии, а свой тысячелетний юбилей отмечает в качестве эпиграфа к этому каналу.
Четвëртый день третьего месяца тридцать первого года эры Хэйсэй. Пользовался клавиатурой, поэтому и вышло коряво. Смейтесь на здоровье.