Захар Прилепин. Как бы ни ворчали, ни куксились, ни пытались куснуть и лягнуть ("Выскочка! Парвеню! Мужик! Везунчик! Попал в струю! Конформист! Лизун!") — его при жизни называют классиком. Эдакий былинный Илюша Муромец. Просидел на печи тридцать лет и три года. А потом взял в руки палицу... то есть ручку... В смысле, ноутбук.
Добротные, крепкие, цельные у него произведения. Мужские, мужицкие. Плохо читаются в электричке, на вокзале, где-нибудь в очереди в поликлинике — чтобы убить время. Требуют тишины и осознанности: чтобы заложить пальцем страницу, закурить, задуматься. Как это он... Просто, сильно, каждое слово будто высечено из камня. Без модных выкрутасов, стёба и ёрничанья, без суеты и хлопотливости, без выламывания языка, без заигрывания и битья хвостом перед читателем.
— Я вот эдак умею! — А я ещё заковыристей, читайте меня! — О, вы гляньте, как я кучеряво и модерново!
Прилепин берёт шероховатый кусок жизни, отсекает лишнее, мнёт в крупных ладонях — вот вам рассказ, читайте.
Но не выдержал испытания медными трубами. У славы, у всех этих регалий, привилегий, премий, шумихи, востребованности — всегда есть обратная сторона. Оторванность от жизни. Хоть ты живи в лесной глуши, хоть варись в военном котле. А не понять тебе человека, живущего на одной картошке.
А Распутин с Астафьевым понимали. Читаешь их "старушечьи"рассказы — в них глубина, боль и мощь страшная. В стариковских запавших, как на старых иконах, глазах — вековая Россия. Без "патриотизьму", без лозунгов, без надрыва и гулкого стучания в камуфляжную грудь кулаком.
***
Читаю рассказ Захара Прилепина "Ближний, дальний, ближний". Хороший, славный - как всё, что он пишет. Про то, как семья: пятеро в джипе, не считая собаки, - путешествуют по отечественным городам и весям. Похвально: не по Багамам и Маврикиям. А то народишко у нас мелкий, завистливый и злой: укорят, упрекнут в не патриотичности.
Читаю рассказ, а в голове назойливым комариком звенит голосок пушкинского мальчика:
"— Прекрасная барыня!.. Ехала она в карете в шесть лошадей , с тремя маленькими барчатами и с кормилицей, и с чёрной моською. И дала мне пятак серебром — такая добрая барыня!"
Только вместо шестёрки лошадей — навороченный джип в десять дюжин лошадиных сил. А вместо моськи - огромный, с телёнка, щенок-сенбернар. "Королевич весом в 50 задорных килограмм". Собаке посвящена трепетная треть рассказа. Что же: я сама люблю свою собаку, она член семьи.
О путешествующей августейшей семье — половина рассказа, что тоже естественно. Муж, жена, дети — самые близкие, любимые люди на свете. Городку — ради которого, собственно, задумывалось "бессмысленный" отпускной вояж, — уделяется ровно один абзац.
Мельком, небрежно: "Карусель, покосившийся дом советского поэта с мемориальной табличкой... памятник маршалу... лавка старьёвщика..." Плюс краеведческий музей (ещё расщедрился на один абзац).
Автор не скрывает: не русский городок путешественникам интересен. «Им нравилось проваливаться в невиданные обстоятельства — там есть шанс посмотреть на себя в неожиданном свете". Хотя почему невиданные и неожиданные — родная же страна? Не Африка какая-нибудь экзотическая, с сафари и львами. Или: "страшно далеки они от народа"?
Голосов аборигенов я не услышала. А если и услышала, должно быть, они бы мычали и издавали нечленораздельные звуки, как те кроманьонцы и неандертальцы из краеведческого музея. Впрочем, местное население интересует героя не больше музейных косматых, первобытных экспонатов.
Села барская семья покушать.
"Мужики...покосились... Свежевыжатые соки, цыплята, грибки, заливное, жюльены, шипучие лимонады...". И впрямь: невидаль, роскошь, по аборигенским меркам. Завтрак аристократов.
Бабушка с деревянной клюкой ещё привлекла внимание автора. Исключительно в связи с любимцем сенбернаром. "Что-то нашептала недовольное... наверняка, возмутило её ... что одному зверю отдали целую куру".
Распутин бы о той бабушке пронзительную, живую, светлую как ключ, повесть написал: и как замуж выходила, и как рожала, и как мужа хоронила и детей подымала... Расспросил, чайку бы попили с сушками.
Главный герой уже из другого поколения и другого мира. Жёсткого, холодного, рыночного, капиталистического. Любящий роскошь и не скрывающий этого.
Барчук отлично усвоил папин урок. Вдоволь поиздевался над одноклассником, унизил его. А потом , не парясь, без базара, по-новорусски, по-пацански разрулил проблему.
"Нарезал колбасы, сыра, насыпал оливок, открыл — из отцовского погреба- лёгкое французское вино и угощал товарища... Этого самого, из канализационного люка", — с умилением пишет отец. Купил одноклассника дёшево, за оливки. Всё продаётся и всё покупается.
Бездонная пропасть, тысячелетия, великие оледенения отделяют холёных туристов от чужих, безмолвных, немых, непредсказуемых, нахохлившихся российских мужиков и баб. Тёмную опасность несёт в себе притаившийся полубандитский, безымянный городок — и подозрения оправдываются...
Уж лучше бы чистенькой, зажиточной, любящей семье не рисковать нежным драгоценным здоровьем среди русской провинциальной экзотики. А совершать турне, от греха подальше, в более благословенных, проверенных, надёжных местах. На Бали или на Сейшелах. Не вписывается семья в российскую действительность.
А русские городки пусть стоят себе — "застывшие на дальнем историческом отрезке населённые пункты... Ветхие постройки, казарменного, но уже окривевшего на все углы типа... Вокруг построек... в бессистемном порядке ...навалены: старые авто... разнообразный строительный мусор... какие-то тачки, ржавые детские коляски..."
Ей Богу, американский турист написал бы о городке не с такой отстранённостью и отрешённостью. А, напротив, с большим теплом, симпатией и любознательностью. Или с болью и сочувствием.
Задался бы вопросом: почему они вечно унылые и заброшенные, эти городки? Неужели не находятся сильные мужские руки, чтобы их обустроить? Сделать богатыми, чистенькими, уютными и цветущими? Чтобы колосились нивы, паслись тучные стада, шумели пышные дубравы, приветливо выглядывали из ухоженных домиков сытые весёлые поселяне?
Этот вопрос задала бы я писателю - совести русской нации. Но разве до него ныне докричишься?
***
И ещё вдогонку. Недавно Прилепин с придыханием писал об олигархах. Восторгался: умницы, тонкие, интеллигентные, начитанные. За их плечами Сорбонна, Оксфорд, Кембридж. Дескать, только такие и попадают в список Форбс.
Но ведь и Адольф Гитлер был умён и начитан так — только держись. А уж Ленин переварил сколько книг: тысячи! Лучше бы их вовсе не читал, простигосподи. Сталина (очень неоднозначная фигура) тоже не назовёшь тёмным невеждой.
Вот если бы ещё их начитанность и незаурядный ум не приносили столько зла, не уничтожали собственные народы.
***
ВЫ НЕ СЛУЧАЙНО ЗАШЛИ НА МОЮ СТРАНИЦУ! РАДА ВИДЕТЬ ВАС В СВОИХ ПОДПИСЧИКАХ!