* АНОНС *
Статья Виктора Хрулёва "А. П. Чехов: личность и философия творчества" - пожалуй, сильнейший материал первых номеров "Бельских просторов" за этот год. Привожу отрывок из готовящегося к печати мартовского номера.
* * *
Ю. Нагибин в книге «Дневник», отличающейся «срыванием всех и всяческих масок» со своих близких и себя в том числе, допустил несколько упреков в адрес Чехова. Один из них связан с обращением писателя к старшему брату Александру.
Ю. Нагибин считал, что при всех добрых намерениях критиков не получается обаятельного образа классика: «<…> Я понял, что то вина не авторов, а самого Чехова. Он не был по природе ни добр, ни мягок, ни щедр, ни кроток, ни даже деликатен (достаточно почитать его жестчайшие письма к жалкому брату). Он искусственно, огромным усилием своей могучей воли, вечным изнурительным надзором над собой делал себя тишайшим, скромнейшим, добрейшим, грациознейшим».
Согласиться здесь с Ю. Нагибином невозможно. То, что Чехов совершенствовал себя на протяжении всей жизни, – это не слабость, и тем более не ущербность, а заслуга, которая благотворно влияла на все его окружение (от родственников до литераторов нового поколения).
Это была школа самовоспитания, путь к совершенству личности. И это достойно уважения и подражания каждого из нас. Что же касается отношения к старшему брату, то здесь очевидно непонимание или игнорирование Ю. Нагибиным той формы, в которой проходил их письменный диалог.
Если не знать игровую подоплеку общения братьев, то обращение Антона Чехова может действительно озадачить. На фоне того, как Чехов обращался к сестре, другим родственникам и близким, его послания Александру начинаются как бы с демонстративного оскорбления:
– «Раскаявшийся пьяница! Прости, что долго не отвечал на твои поганые письма: одолели лень, скука и безденежье» (П. III, 58);
– «Бездельник!» (См.: П. II, 235);
– «Маленькая польза!» (См.: П. II, 264).
Если смотреть со стороны и не учитывать семейные отношения, их переписка может даже вызвать внутренний протест. Но если знать, какýю роль играл Антон Павлович в судьбе Александра и почему так обращался к нему, недоумение исчезнет.
Старший брат Александр с 19 лет отделился от семьи и зарабатывал на жизнь сам. Вначале он был репетитором детей директора гимназии, затем после окончания гимназии уехал в Москву и там поступил в университет, чтобы стать математиком. Жил впроголодь, обходился минимумом одежды, но упорно шел к заветной цели – стать доктором математических наук. Способный, но слабовольный, он рано пристрастился к вину, да еще вынужден был содержать женщину, которую соблазнил и увел от мужа. Их маленькая дочь умерла, и после этого отношения совсем испортились. Александр тяготился своей женой. Будучи невенчанным, он мог разойтись с ней, но из сострадания не делал этого. Напротив, заботился и ухаживал, особенно в последние годы, когда она тяжело болела (См.: П. II, 473–474).
Александр стал секретарем юмористического журнала, пробовал силы на литературном поприще: писал фельетоны и рассказы, издавал брошюры. На первом этапе он помог Антону познакомиться с литераторами Петербурга, разместить его художественные опыты. Но через некоторое время уже сам оказался под покровительством Антона и стал его помощником в издательском деле.
Защищая брата в конфликтных ситуациях, в которые он попадал с издателями, и сглаживая их, чтобы Александр не остался без работы, Чехов писал А. Суворину: «Что мне делать с братом? Горе да и только. В трезвом состоянии он умен, робок, правдив и мягок, в пьяном же – невыносим. Выпив 2-3 рюмки, он возбуждается в высшей степени и начинает врать <…> Он страдает запоем – несомненно <…> Мне известно только, что Александр не пьет зря, а напивается, когда бывает несчастлив или обескуражен чем-нибудь <…> Я напишу ему политично-ругательно-нежное письмо. На него мои письма действуют» (А. С. Суворину 30 сентября 1888 г. П. III, 24).
Жалость к брату и одновременно желание вразумить его, побудить к более строгому отношению к себе вызвали ту манеру дипломатичного «ругательно-нежного» письма. Строгий и благоразумный Антон Павлович обращался к брату в той форме, которая была для Александра п р и е м л е м а: шуточно-язвительной и дружески расположенной одновременно. Некоторая грубоватость и даже провокационность обращения вызывали, видимо, бо́льшее доверие, чем упреки и морализаторские нотации. Чехов мог сочетать искренний доверительный разговор с шутливо-оскорбительным (для постороннего) обращением:
– «Бесшабашный шантажист, разбойник пера и мошенник печати!! Отвечаю на твое поганое и поруганию достойное письмо по пунктам» (См.: П. II, 317);
– «Гнусный шантажист! Получил от тебя 2 письма одновременно и рад, что не получил третьего» (См.: П. II, 235);
– «Ненастоящий Чехов!» (См.: П. II, 283);
– «Ничтожество!» (См.: П. II, 44).
Ироническая шутливость и даже бесцеремонность Антона Чехова в обращении с Александром длилась долго. Старший брат выпустил фотографический словарь, брошюру об алкоголизме, писал рассказы и фельетоны. Антон Чехов поддерживал его творческие способности, но одновременно обращался с ним демонстративно уничижительно.
В их переписке сложилось игровое распределение ролей: Антон Чехов выступал насмешливым наставником, а Александр Чехов – мальчиком для битья. В обращении с ним писатель мог позволить себе не просто небрежность, но и издевку. Вот конец одного письма: «Кланяйся своему семейству. Да, чуть было не забыл: вышли скорее свой фотографический словарь. Скорее, потому что в сортире у нас вся бумага уже вышла» (Ал. П. Чехову между 18 и 21 ноября 1896 г. П. VI, 229).
Из-за склонности к розыгрышам в деловых отношениях братьев иногда возникали казусы. Когда Антон Чехов издавал сборник «В сумерках», он посвятил его своему наставнику и покровителю Д. Григоровичу. Александр прислал писателю корректуру книги для правки и от себя в посвящении сделал шуточное добавление: «Д.В. Григоровичу, кавалеру русских и иностранных орденов».
В ответ Антон Чехов разразился как бы гневной тирадой: «Дубина! Хам! Штаны! Ум недоуменный и гугнивый! Если ты вставил шуточное “кавалеру русских и иностранных орденов”, то, стало быть, имеешь желание зарезать сразу два невинных существа: меня и Григоровича. Если эта вставка останется, то книга пущена в продажу не будет, ибо я ещё жить хочу, да и Григоровича умертвлять не желаю. О, как бы я желал, чтобы тебя на том свете антрацитом накормили! За что ты гонишь меня? И почему тебе так ненавистна слава моя? Сейчас же, курицын сын, иди в типографию и выкинь кавалера» (Ал. П. Чехову 16 июня 1887 г. П. II, 95).
Вслед за тем идет перечень десяти рабочих поручений и уточнений в спокойном деловом тоне. Правда, в пункте 3 писатель опять напоминает о своей просьбе: «Умоляю, выкинь кавалера, иначе книга не пойдет <…> Негодяй!!! Умоляю» (Там же. С. 95). В ответном письме Александр заверил писателя, что это розыгрыш: «…корректуру с “кавалером” я послал тебе для шутки… “Кавалерство” я не позволил бы и сам себе, а если и вел о нем разговор, то просто по своей охоте к болтовне. Жалею, что взволновал тебя» (См.: П. II, 389).
Когда писатель получил газету «Новое время» с рассказом Александра Чехова «На маяке», он был в восторге и тотчас же написал об этом брату: «Кто же мог предположить, что из нужника выйдет такой гений? Твой последний рассказ “На маяке” прекрасен и чудесен. Вероятно, ты украл его у какого-нибудь великого писателя. Я сам прочел, потом велел Мишке читать его вслух, потом дал читать Марье, и во все разы убедился, что этим маяком ты превзошел самого себя. Ослепительная искра во мраке невежества! Умное слово за 30 глупых лет! Я в восторге, а посему и пишу тебе <…>» (Ал. П. Чехову начало августа 1887 г. П. II, 104).
Неподдельная радость Чехова за успех брата не отменяет привычной иронии и издевки. И хотя затем Антон Чехов сделает критический анализ женских персонажей рассказа, в итоге он вдохновит Александра на новые успехи: «Если напишешь ещё с десяток подобных рассказов, то можно будет издать сборник» (Там же. С. 105).
Когда Чехову сообщили, что он удостоен Пушкинской премии, а брат Александр вовремя передал необходимую информацию и проследил, чтобы документы прошли процедуру без задержек, Антон Павлович передал ему свою благодарность.
Ерничество Чехова по отношению к старшему брату было театром двух членов семьи, двух литераторов. Иногда они устраивали шуточные письменные дуэли, даже на латыни, стремясь поострее уязвить друг друга.
В переписке братьев возникали и душевные о т к р о в е н и я, которые не допускались в отношениях с другими. Ничто человеческое не было чуждо Антону Чехову. И у него случались черные полосы в жизни, когда преобладало ощущение безысходности, неверия в свои силы и способность выдержать удары судьбы.
В такой ситуации он признавался Александру, что одинок, друзей нет, говорить не с кем, писать некому, что работать он не в состоянии. Александр поддерживал брата морально, объясняя его признания тем, что он устал, заработался, слишком остро реагирует на мелкую ложь и всесилие пошлости.
И в этой ситуации Александру приходилось напоминать своему младшему брату о жестокости жизни и неизбежности примирения с мелкой ложью: «Ты – бесспорно умный и честный человек, неужели же не прозрел, что в наш век лжет всё, лжет стул, на который ты садишься, – ты думаешь о нем как о целом, а он трещит под тобою; лжет желудок, обещая тебе блаженство еды, пока он пуст, и награждая тебя жестокой болью и отяжелением, когда ты поел; лжет отец, когда он молится, потому что ему не до молитвы – “слова на небе, мысли на земле” <…>» (См.: П. II, 520–521).
Эти моменты слабости и отчаяния не воспринимались Александром серьезно: он знал силу воли и жизнелюбия Антона и потому отклонял его сетования и пессимистические настроения: «Ты пишешь, что если судьба не станет милосерднее, ты не вынесешь и что если ты пропадешь, то позволяешь мне описать твою особу. Быть твоим биографом – весьма завидная доля, но я предпочитаю отклонить от себя эту честь по меньшей мере на полстолетия и терпеливо все это время ждать твоей смерти <…>» (См.: П. II, 521).
Этот сбой в состоянии Чехова произошел в 27 лет. Возможно, подобное возникало и раньше, но не отражалось в переписке. Важно то, что братья сохраняли доверительные отношения при несомненной разнице их творческих возможностей и статуса. И внешний ритуал обращений друг к другу не мешал проявлению уважения и заботы.
Дочитавшим в качестве бонуса любопытный ролик:
Ещё отрывок из статьи Виктора Хрулёва о Чехове
И ещё отрывок о Чехове из первого номера "Бельских просторов"