Не знаю, что именно думали обо мне отцы-командиры в середине февраля. Они своими соображениями со мной не делились. Я-то всего лишь матрос с буковкой «Ф» на погонах и перекрещивающимися красными стрелами на рукаве. А у них уже тогда на плечах не первый день отливали золотом большие звезды, причем у некоторых и не по одной штуке. Плюс ко всему читать командирские мысли внутри костей их черепов я не мог, а подслушивать сквозь переборки разговоры, даже касавшиеся меня лично, было просто лень.
В общем, неважно чем был продиктован приказ о моем откомандировании на Шестьдесят шестую – моими залетами и пофигизмом на службе в родном экипаже или общением на «ты» с матчастью на нашей лодке, - но факт остается фактом: в феврале я оказался на пути в сторону экватора.
Только представьте - еще вчера мерз на пирсе в Приморье верхним вахтенным возле трапа на свой атомоход, а сегодня уже в одних тапочках, ПДУ и эРБэ иду на войну вместе со всем экипажем Шестьдесят шестой.
Лепота. Тепло и мухи не кусают.
То есть, никто нам, матросам, и не говорил прямо, что нас послали на войну. Может, сами отцы-командиры узнали об этом, только распечатав конверты с приказами, когда мы уже оставили далеко за кормой свою Базу. Однако надо быть совсем уж идиотом, чтобы не сообразить, зачем Шестьдесят шестая в спешке выгрузила на берег все учебные торпеды и набила первый отсек под завязку боевыми. И в качестве вишенки на торте разместила у себя в торпедных трубах парочку спец изделий с термоядерными боеголовками.
Ясен перец, всем еще в Базе было понятно, когда срочно грузили ядрен-батоны, что нас выпихивают в море не просто так погулять: программа «Время» и замполиты нам уже доложили, что рано-рано по утру 16 февраля китайские орды перешли границу с Вьетнамом, армия которого была почти в полном составе занята перевоспитанием Пол Пота в Кампучии.
Мотыги вбитые в черепа и тому подобные прелести создания человека будущего.
И если не мы, то братья-вьетнамцы никак не успеют перебросить армию с юга на север через свои джунгли, ведь братьям-китайцам ничего не стоит отправить миллион бамбуковых джонок с десантом на пляж Май Кхе под Данангом, перерезать сухопутную дорогу и захватить Ханой.
И вот, я честно приготовился исполнить интернациональный долг на боевом посту гидроакустиков. Меня ведь с должности акустика в родном экипаже как раз и отправили на Шестьдесят шестую. Так сказать, поддержать своими ушами и познаниями в подводницкой науке аборигенов Шестьдесят шестой. Мало ли что. Вдруг кому станет плохо от перегрева за пультом гидроакустической станции. Или чего хуже.
На войну идем, как никак.
Несколько дней пока Шестьдесят шестая выдвигалась к Вьетнаму я и впрямь служил акустиком. По боевой готовности «два» - третий отсек и почти под трапом из Центрального наверх к небу БП акустиков, где по экрану шумопеленгаторной станции наматывает круги электронный зайчик. А по тревоге согласно штатному расписанию – второй отсек, верхняя палуба с офицерской кают-компанией, под которой находились аккумуляторные ямы… Проворачивание, вахта, сон, перекус и приборка. Ничего нового. С родным экипажем в море было все то же самое. Разве что сперва напрягал замполит в звании кап два, который был одним из трех подводников, кто по тревоге находился во втором отсеке. Но уже к концу первой недели в море я расслабился и мог спокойно прикорнуть на ИДАшках в корме отсека.
Когда Шестьдесят шестая вышла на финишную прямую и впереди показался Тонкинский залив, где мы и должны были топить джонки китайцев и, в случае чего, авианосцы их амерских партнеров, запахло жареным. А выразилось это в том, что меня Командир группы гидроакустиков передал в аренду Помощнику командира атомохода. Вернее, его кокам. Экипаж-то Шестьдесят шестой был за сотню человек. И всех их надо было кормить. Днем и ночью, утром и вечером… До этого служивший на подхвате у коков штатный абориген чем-то уколол себе палец и занес в рану заразу. Причем такую, что у него за сутки температура подскочила к сороковнику, а руку разнесло по локоть.
А что вы хотели?
Тепло, влажность. Не только за бортом, но и в кормовых отсеках атомохода.
В общем, врач Шестьдесят шестой, конечно, поковырялся в заразе. Что-то разрезал, что-то промыл, что-то сшил на живую нитку. Опухоль в итоге спала. Но аборигена все равно отстранили от приготовления еды: ему с одной рукой не очень было сподручно мыть бачки и чистить картошку.
Да и не очень понятно было на самом деле работа доктора Франкенштейна выполнена отлично или нужно точить пилу по кости и готовиться к ампутации.
В итоге все разборки вьетнамцев и китаезов прошли мимо меня. Занятому чумичками и картофаном даже вполуха не удалось прислушаться к шуму джонок и авианосцев. Что уж тут говорить о визге торпед, запущенных с Шестьдесят шестой…