Перегруженная тележка из супермаркета тяжело вгрызалась в рыхлый, серый от соли снег февральского двора. Колесики, не приученные ехать прямо, так и норовили застрять в траншеях, оставленных автомобилями.
Но Гриша не унывал. Мелкие трудности его даже радовали – сжимали предвкушение, как пружину, и чем сильнее было напряжение сейчас, тем лучше пройдет. Его любимое время дня. Единственное любимое время.
Утро у Гриши – впрочем, как и всегда – не задалось. Получил несколько нагоняев от Эльвиры, директора небольшого сетевого супермаркета. В очередной раз пригрозила увольнением, пришлось просить, унижаться, даже слезу пустить.
Работа – из самых никчемных, даже для Гриши. Раскладка товара, мытьё полов, разгрузка машин, ну и так, принеси-подай. Только ради перегруженной тележки в полдень Гриша здесь держался. Он вёз просрочку к мусорным контейнерам.
Вывернув из-за угла, увидел знакомую картину. Стоят, ждут. Все те же старые пальто, шали на головах, переминающиеся ноги в бурках или валенках и грязные, выцветшие, местами дырявые пакеты в руках. Его, Гришино, царство.
В толпе бабулек он успел заметить несколько новичков, что случалось довольно редко. Опять придется объяснять.
При появлении Гриши большинство старушек сразу выстроились в очередь – строго вдоль мусорных баков, никак не поперёк, чтобы не мешать проезду машин. Не хватало еще, чтобы какой-нибудь въедливый или сердобольный водитель остановился и начал выяснять, что тут происходит. Бабки, видимо, уже давно распределились, в каком порядке получать своё счастье – отсюда такая расторопность.
А новичкам, похоже, не объяснили. Одни кинулись в конец очереди и устроили там суматоху, другие встали колом и растерянно озирались по сторонам, притягивая к себе возмущенные взгляды старожилов.
Гриша подкатил тележку к началу очереди, чинно оправил сбившийся на бок жилет цвета супермаркета, окинул надменным взором очередь, и остановил взгляд на новичках. Те, со страха, попятились назад – все, кроме одного старого деда, лет восьмидесяти, высокого, но сутулого, с огромным щербатым носом и торчащими из него седыми волосами.
– Сынок, мне бы хлеба булочку. – вежливо сказал дед. – Не для себя – собачке. Не откажешь?
– Пропуск есть? – строго спросил Гриша.
– А? – дед не расслышал, сделал шаг вперед, чуть приподнял шапку – открылось ухо со слуховым аппаратом телесного цвета.
– Пропуск, говорю, есть? – громко и с улыбкой крикнул Гриша. – Ты новенький, да?
– Новенький, новенький! – яростно закивал головой дед, и замахал в такт голове рукой, сжимавшей две старые вязаные варежки. – Сынок, ты прости старого, если что не так говорю, первый раз я…
– Не надо извиняться, дед. – продолжал улыбаться Гриша. – У нас тут всё просто. Покупаешь пропуск, получаешь свое просроченное дерьмо. Собаке, кошке, жене, детям, на квас, на могилку – мне без разницы.
– Какой пропуск, сынок? – непонимающе улыбнулся дед. – Чтобы, это, в помойке ковыряться после тебя, нужен пропуск, что ли?
По очереди понёсся недовольный ропот. Гриша улыбался и держал паузу. Случится или нет? Он давно наметил себе такую цель – чтобы не он объяснял правила, а старожилы. Но не хотел просить или заставлять. Хочется, чтобы само случилось. Как у древних египтян, о которых Гриша смотрел передачу по телевизору: лучшая форма рабства – когда люди сами хотят на тебя работать.
Случилось! Из очереди вышагнула бабка, чуть замешкалась, но все-таки дошла до деда и начала шептать правила.
– Ась? Чего? – дед понимал, что разговор идет секретный, но проклятый слух не позволял понять ни слова. – Милая, прости, я ничего не слышу!
Бабка начала говорить вполголоса, потом всё громче, и громче, и, наконец, перешла на крик. Выглядел этот разговор настолько неприятно, что даже Гриша невольно поморщился от неловкости – захотелось отвернуться, словно при тебе, на улице, человека заставили раздеться догола.
– Пропуск надо купить у Григория Ивановича! – кричала бабка. – Один раз, значит, плотишь ему, и потом кажный день приходишь получать! Понял, нет?
– Понял, понял! – закивал дед. – Спасибо тебе, красавица!
Бабка потупила взгляд, обернулась на очередь, словно ждала одобрения, и мелкими шажками вернулась на свое место.
– Милок, а за что платить-то? – обратился дед к Грише. – Ты ж выкидывать пришел!
– Не заплатишь – не получишь. – твердо сказал Гриша. – Не нравится – вали в соседний микрорайон и жди у помойки. Может, подадут.
– Да куда мне, я не дойду! – весело ответил дед. – Так это, ну давай, вываливай в помойку-то, я потом достану. Мне ж для собачки, да и в мешках ведь хлеб-то.
– В мешках, говоришь?
Гриша медленно, смакуя каждое движение, достал из тележки булку хлеба, развернул пакет. Поворошил содержимое тележки, запустил руку поглубже и достал пятилитровую бутылку с водой, набранной из-под крана.
– Ну смотри, что в мешках бывает.
Гриша отвинтил пробку, налил в пакет с хлебом воды, аккуратно завернул и приподнял повыше, чтобы все видели.
– Смотри, дед. Это – твоя булка. Могла быть твоей. Сейчас подмокнет как следует, и в мусорку отправится. Ищи ее там, если хочешь. Накормишь свою собаку этой промокашкой.
Взгляд деда стал каким-то отстраненным, словно он не верил в происходящее и отрешился от него. Гришу это немного разозлило – не такой реакции он ожидал. Бывало, ведь, и в ноги падали, лишь бы побыстрее слил воду из пакета.
– Ты ж, наверное, и молока хотел? – Гриша бросил хлеб на землю и достал бумажный пакет с молоком.
Отвинтил маленькую пластиковую крышку, отшвырнул ее в контейнер, перевернул пакет – молоко быстро выливалось в снег.
– Да что ты за человек-то… – сквозь зубы процедил дед. – Думаешь, управы на тебя не найдется?
После этих слов дед повернулся и двинул в сторону супермаркета. Та же бабка, что объясняла ему правила, вышла из очереди и кинулась вслед. Догнала быстро, схватила за рукав и принялась объяснять. На этот раз никакого стыда подслушивание чужого разговора у Гриши не вызвало.
– Не ходи! – кричала бабка. – Ему там втык устроят, потом неделю будет хлеб водой заливать, или искрошит все булки голубям!
Дед поначалу отмахивался, пытался убежать, но бабка была проворнее, и все время оказывалась у него на пути. Наконец, дед сдался и остановился.
– Купи ты пропуск, ну что тебе стоит? – в голосе бабки уже слышались рыдания. – Ведь пятьсот рублей всего! Один раз надо заплатить, потом хоть год ходи!
Дед молчал и глядел вдаль. На лице играл румянец – то ли от холода, то ли от подскочившего давления.
– Ну хочешь, я сама тебе куплю, а? – вдруг просветлела бабка. – Не губи только! Я без этого хлеба не могу, понимаешь ты? Пенсию сын, чтоб он сдох, прости Господи, забирает! Только на этой мусорке и кормлюсь! Ну милый мой, не гневи ты его, пожалуйста!
– Я завтра приду. – сказал, наконец, дед, и двинулся дальше.
– Не ходи! – бабка встала поперек его дороги и широко раскинула руки.
– Я домой! – вскричал дед. – Завтра приду, с деньгами!
На лице Гриши заиграла презрительная улыбка. Переломил. Точнее, сам переломился. Почти без его, Гришиного, участия. Цель почти достигнута.
Бабка, пока возвращалась в очередь, несколько раз оглянулась на деда. Тот дошел до угла и повернул направо, а супермаркет был слева. Бабка глубоко вздохнула и заняла своё место.
Дальше пошло, как по маслу. Очередная счастливица подходила, улыбалась, называла Гришу по имени-отчеству, показывала пропуск и получала свой хлеб, молоко, сметану. Гриша улыбался в ответ. Не дружелюбно, ехидно, или злобно, нет. Он улыбался величественно. Так, по крайней мере, казалось ему самому. Так он хотел улыбаться. Как король, подающий длинному ряду нищих около церкви, в которую приехал соблюсти религиозный ритуал.
Старожилы прошли быстро, в конце очереди оставались лишь три новенькие бабки. Первая подошла и молча сунула Грише в руку сложенную пополам купюру. Он расстегнул верх жилета, залез во внутренний карман, достал один из заготовленных пропусков – небольшой клочок заламинированной бумаги со своими инициалами, напечатанными на принтере. Выдал положенное, и бабка поспешно зашагала прочь.
– Пятьсот, да? – спросила следующая.
От ее голоса у Гриши чуть не подкосились ноги. Рука, уже полезшая за пропуском, начала самопроизвольно теребить бегунок молнии и мять отворот жилета. В горле встал ком.
– Ну, чего ты? Пятьсот, говорю? – Гришина бабушка не поднимала глаз – глядела в телегу.
– Б… Ба…Баба Таня… Ты?
Бабушка подняла глаза и уставилась на Гришу. Улыбка, поначалу светившаяся на ее лице, медленно сползла вниз, вытянув черты почти до неузнаваемости.
– Гриша… - тихо сказала она, и руки начали суетливо перебирать ручки древней пластмассовой сумки.
– Ты… Как ты здесь…
– Так а я что… – бабушка уже немного опомнилась, и начала быстро тараторить. – Мне Люда сказала, что тута раздают, и хлеб, говорят, ничё, так я и пришла вот… Я…
– Баб, ты погоди… - Гриша судорожно искал слова, но не находил. – Давай, это… Подожди… Нет… Блин…
Бабушка испуганно озиралась по сторонам. Получившие свой паёк уже ушли, оставалась лишь последняя из новеньких – стояла позади, отвернувшись в сторону. То ли не заметила, то ли повернулась ухом, чтобы лучше расслышать.
– Баб Таня… – продолжал лепетать Гриша, но его вдруг осенило. – Идем в магазин, я тебе продуктов куплю! Мне дешевле будет, скидка для сотрудника! Если б я знал…
– Дак это… - бабушка покосилась на остаток очереди. – Нет, Гриш… Давай мне свой этот, как его… Пропуск-то.
– Да ты что! – вскричал Гриша. – С ума, что ли, сошла?
– Гриш… – на глазах бабушки вдруг навернулись слезы. – Не надо…
Руки бабушки тряслись, но она сумела открыть сумку, вытащила старый матерчатый кошелек-поцелуйчик, открыла, вытащила светло-фиолетовую купюру и дрожащей рукой протянула Грише.
Он глядел на эту трясущуюся руку, словно она принадлежала прокаженному. Даже сделал полшага назад, но бабушка подалась вперед и приблизила купюру вплотную к его жилету. Рука плохо слушалась, пальцы судорожно сжались и смяли банкноту – лишь ее углы торчали из ссохшегося старческого кулака.
– Бабушка, пожалуйста… Я не… – взмолился Гриша.
Но бабушка уже просунула руку под жилет Гриши, попыталась нащупать внутренний карман, но не смогла, и просто разжала кулак.