Несмотря на то, что небо над нами имело какой-то неприветливый вид, и на то, что я постоянно ожидал от погоды какого-то подвоха, мы как-то и сами не заметили, как оказались поблизости от Долгого. Это такой остров в Баренцевом море, в аккурат посередине между Вайгачом и Варандеем.
Этим утром мы, наконец, покинули бухту Лямчина на Вайгаче, в которой торчали несколько дней в ожидании этой самой погоды, и вот он, впереди, — остров Долгий. Глядя на него издалека, и его южную оконечность, в которой находится удобный залив для безопасной и комфортной стоянки, я вспоминал наш прошлый год, когда мы очень быстро дошли до него прямо с мыса Дыроватого - который так же находится на Вайгаче, но много севернее и дальше Лямчина.
То был жутко тяжелый переход. Не помню уже, писал я об этом, или нет, но тогда, мы застигнутые по пути штормом, попытались его переждать в каком-то совершенно неподходящем месте на севере Долгого. Я был уже совсем измотанным, и потому мы встали на якорь в широченной губе прямо возле мыса Север-Саля. Ветер поначалу дул с запада, но было очевидно, что он постепенно заходит на север, и то, когда мы станем беззащитны перед волнами — будет лишь вопросом времени. Но я пребывал в жутко болезненном состоянии, мы решили, что уж будь что будет.
Запив тогда ужин кружкой горячего полярного чая (чай, спирт, золотой корень), я забился в угол каюты, за столик. И буквально через пару минут вдруг заснул, провалившись в странный и болезненный сон. Точнее, я даже будто бы и не спал, а как-то видел наполовину наяву довольно занятное видение.
Я вдруг все увидел и понял непонятое: будто берега реки Лымбдаяха, что находится на Югорском полуострове километрах в пятидесяти на восток отсуюда, сочатся молоком, и там будто бы находится ее грудь нашей всеобщей человеческой Каменной Матери. Вся тундра источает это молоко, которое выступает из травы и из под камней.
Она породила все живое, но особенно она любит, конечно, нас, людей. И прямо сейчас ее руки тянутся оттуда, с Югорского — сюда, на Долгий. Пальцы ее сплетаются на этой самой косе, за которой болтается наш тримаран под темным небом. Ее ладони защищают нас от шторма.
И вот уже я чувствую, как вылезаю из какой-то земляной ямы, облепленный грязью и щебнем. И никакая это и не яма будто бы, а выход из чрева самой Земли, спрятанный между двух серых скал. Я вылезаю из нее уже прямо такой как я есть — в своей одежде, со своим любимым ружьем — возлюбленный сын этой Земли.
Я тогда еще подумал, что я должен испытывать к ней точно такую же взаимную любовь. Но как? Ведь я даже не знаю как она выглядит в целом! Я могу видеть вот эти мелкие детали вроде камней, кустов и ям, но я не понимаю общей картины. Но все равно, я испытывал столь сильную нежность и умиление, что, наверно, даже заплакал.
И вот я снова оказываюсь в нашей влажной от конденсата каютке и будто бы меняюсь местами с настоящим собой, который спит, скрючившись за столиком. Просыпаюсь, чувствую жар явно слишком высокой температуры. «Уж не заболел ли я?» Но, вроде, все в порядке. Лодка, как мыльный пузырь, наполненный теплом и порядком, посреди враждебного холодного океана хаоса продолжает болтаться на якоре; еле горят от насмерть посаженного аккумулятора лампочки освещения. Наталья читает книжку. А я размышляю о пережитом, и думаю, что все это очень сильно смахивает на сюжет Семистрельной Иконы.
Но так оно было в прошлый раз, а сейчас всех этих ужасов мы не видели и в помине. Море, к счастью, продолжало оставаться совершенно спокойным, а мы шли к намеченной стоянке.
