Любил Пётр Никифорович и рыбку половить, и поплавать в хорошей широкой реке, что протекала меж их деревенькой и ныне погорелой Черновкой. Да вот как темнело, так и близко к реке не подходил. А всё потому что знал, как русалка в свою тину затащить может.
А дело было так...
Как-то раз, пошел наш Пётр Никифорович рыбачить с друзьями. Ушли они на рассвете вдоль берега, совсем далеко от деревни. Было у них местечко заготовленное, всегда там рыбачили. Подготовлено там было, натащили они туда стульев, местечко под костер организовали, коли задержатся. Красота, одним словом. Дошли они, разложились, снасти достали. Коля Морозов даже бутылочку водочки принёс. Посидели, поговорили, неспешно стопочку выпили, удочки закинули. Сидят, болтают. Рядом ива шумит, ветерок едва задувает, можно вот и вторую стопочку. Уселись мужики, слово за слово, стопочку за стопочку, наловили они рыбки, уж половина дня прошла. Улов хоть и не большой, да женам есть что почистить. Решили идти уже, чтобы затемно не возвращаться, а Никифорыч на попятную — ещё, говорит, хочу посидеть. Спорили-спорили, да мужики на него рукой махнули, бутылку оставили и домой пошли, сами навеселе, скорей хотят ухи поесть.
Обиделся было Петрович, да простил быстро, ещё стопочку выпил, да сам себе говорит: «Не хорошо на друзей обижаться, они вон к жёнам скорей хотят». Подумал, и сам себе отвечает: «А я что ж, не хочу? Хочу! Да вон как хорошо на реке — благодать какая, а к жене оно всегда успеется. Наловлю ей рыбы, будет нам всю неделю и расстегай, и кулебяка, и супы, и что там ещё есть…». Задумался он, голову почесал, да ещё стопочку выпил. Сидит, тихо вокруг, комарик лишь порой пролетает. Клюет потихоньку.
Уже солнце начало садиться, небо озарилось красно-оранжевым светом, а он только начал собираться — комары под вечер закусали, да и рыбы уже полное ведро, девать некуда. Собрался уже уходить, последний взгляд на реку кинул, да видит — посреди реки голова торчит женская, на него смотрит. Обомлел, что делать — непонятно. Девице закричал, жива ли, вдруг помощь нужна, как же она так далеко от села оказалась одна. Руками машет, чтобы заметила. А голова на это посмотрела и от него на другой берег уплыла, под воду — бульк! И исчезла. Пётр уж думал прыгать, барышню спасать, а девушка уж возле деревца, на той стороне, вынырнула. Корень у дерева в воду аж опускается, барышня вылезла, на корень села, мужика засмущала — голая сидит. Волосы от воды выжимает, телом своим красуется, то тем боком повернется, то на другую сторону сядет — этим. И ведь хороша чертовка, знает об этом! Прихорашивается, да на Петра посматривает — нравится ли? Всегда Никифорович жене верен был, от всего сердца Нинку любил, а тут как завороженный глазел, да и потихоньку в воду заходил. Вода холодная, ветерок ещё дует, по пояс зашел, уж зуб на зуб не попадает, трясёт всего, а от девки глаз не отворачивает. А незнакомка-то с коряги спрыгнула, к нему подплыла и рядом встала. Глаза у неё — большие-большие, голубые, да стеклянные будто. А губы! Так и манят... но вот какие-то синюшные они. Сама красавица стоит нагая, по всему телу вены да сосудики разглядеть можно, хоть докторов зови — как в книжке на картинке видно. Всё равно красота такая, что Пётр и ахнуть не может, даже запах тины от незнакомки ему нравится. Глядят на неё, налюбоваться не может, в голове у него где-то мысль скачет: «А Нинка? А Нинка как же?!», да не слышит он её. Девица за руку его берёт, по щеке поглаживает, в глаза смотрит, да и в речку его дальше тащит. Как же устоять тут?
Чудом спасся Никифорыч от верной смерти. Упало его ведёрко с рыбой, не то животина какая его толкнула, а может и вмешался кто, но очнулся он как ото сна, на красоту перед ним взглянул ещё раз, да и побежал, что есть мочи. А девка в руку вцепилась, тянет его, отпускать не хочет, визжит нечеловеческим голосом. Пётр уж все молитвы, какие помнит, повторил, страшно ему, чует, что поддастся если, то помрёт страшной смертью. Толкается, вырваться пытается. Вдалеке где-то на бабий визг отозвался кто-то, пуще прежнего биться Пётр начал. «Не отдам! Не отдам жизнь свою, чертяка ты подводная!». Из всех сил чудище толкнул, та в грудь ему ногтями вцепилась, закричал Пётр от боли. Глянул, а ногти-то у неё! Как у птицы когти! Держит его за грудки, кровь под пальцами у неё течёт. Да Пётр всё равно, даже с ношей своей, к берегу подбирается. Камень ему под руку попался, он как вдарил дьяволице по пальцам когтистым, завизжала она, аж уши заложило, Никифоровича зато отпустила, сама под воду ушла. Кое-как он на берег выбежал, всё там оставил — ведро, водку, снасти, бежал домой, как ошалелый. До деревни как добрался, в дом свой ворвался, милую сердцу жену зовёт. Та в сени вышла, ночь уж на дворе, а мужик её орёт. Хотела было поругать его, а тот к ней подбежал, обнял и давай плакать, да приговаривать: «Люблю тебя, люблю… страшно-то как мне было, Нинка!». Ничего ей не рассказал — всё равно не поверит. Только раны его на груди попросил замотать.
Ночь проспал плохо, всё казалось ему, что слышит он, как вдалеке визг нечеловеческий раздаётся. На утро друзей собрал, рассказал всё как было, чтоб их предостеречь, раны свои показал, да те его только на смех подняли. Сказали, мол, водку надо было не всю пить. Но с тех пор Петрович за рыбалкой до вечера не засиживается, и своих всех гонит с берега, как темнеть начинает. Не верит ему никто, дурнем обзывают и пьяницей. Да чего уж ему, Петру Никифоровичу, пущай обзывают, ведь главное — уходят же, а значит, живы останутся. Это ли не главное? Не даст он русалке поганой душу человеческую загубить!
Если вам понравилась история — поставьте палец вверх, так истории на канале появятся гораздо быстрее ;)