Михаил (все имена изменены в целях безопасности героев) пришёл на приём к Евгению Ройзману в одну из февральских пятниц. Коротко остриженный молодой человек с худым лицом, глубокими впалыми глазами и синяками под ними, едва заметным шрамом над верхней губой. Он смотрел в пол, очень мало говорил, время от времени его глаза наполнялись слезами. Из его истории мы ловили какие-то обрывки: бежал из Украины, был в плену, держали силой, не мог сопротивляться, документов нет. О том, какая трагедия стоит за этим человеком, узнали позже.
П-О-З-О-Р
> Это просто позор. Просто смешно, понимаешь.
> Я никому ничего плохого не сделал. Объясни, как я мог документы оформить, если я на улицу не выходил? Если я с людьми не общался?
> Следы от наручников утром. Везде следы.
> Знаешь, какая у меня память раньше хорошая была?
> В этом подвале был кто-то ещё.
> Двадцать восемь лет всего. Я крест на себе поставил. Я никому ничего не сделал. Веришь?
Часть 1
В старой квартире на окраине города высокие потолки, много вольнорастущих цветов в горшках, аккуратные занавески, на полу и стенах ковры, над кроватью пришпилены к обоям чёрно-белые снимки рок-музыкантов. Шкафчик в кухне расписан вручную. Здесь живёт Анна с бабушкой, а полтора года назад сюда переехал и Михаил.
Анна приняла его как сына и оставила жить у себя – бабушка не возражала. Михаил знает Анну с детства. Много лет назад они все вместе – с ней и его отцом ездили в Крым. Какое-то время общались, потом все контакты пропали, с отцом Михаил теперь тоже не поддерживает связь. Михаил переехал скорее не к Анне – просто нужно было сбежать. До этого три года молодой человек провёл в сексуальном рабстве. В Сургуте его держали в подвале магазина и насиловали. Когда удалось бежать, на попутках он добрался до Екатеринбурга, потом оказалось, что здесь Анна. Так и живёт у неё. Из документов – только затёртый украинский паспорт.
Михаил сидит передо мной в сером спортивном костюме, горбится, в худых руках сжимает кружку с горячим кофе. Когда говорит об особенно тяжёлых вещах, руки дрожат. Несколько раз просит у меня паузу, садится к окну, подолгу перебирает пальцами зажигалку и, в конце концов, закуривает.
Он родился в небольшом украинском городе. Родители развелись, с тех пор с отцом они не общались, с мамой и отчимом виделись редко: мама не особенно интересовалась судьбой сына. Михаил жил с бабушкой, она воспитывала его с самого детства. Внук бабушку нежно любил: рассказывая о ней сейчас, понижает голос, его глаза краснеют, он едва заметно начинает заикаться — бабушки не стало, пока Михаила держали в рабстве.
До того, как очутиться в России, молодой человек работал поваром, на зарплату жил сам и помогал пожилой бабушке. В 2014 году, когда в Украине началась война, и работы не стало, он поехал в Россию на заработки. Доехал до Белгорода. И пропал.
«В Белгороде я познакомился с человеком по имени Али, – негромко начинает Михаил. – Он обещал мне работу с хорошей зарплатой. Говорил: “Поехали в Тамбов – это прекрасный город, там сделаем тебе документы”. Меня перевозили туда не одного, со мной было ещё два каких-то человека, которые хотели работать. Нам нужно было разгружать фуру с деревянными поддонами. Этот человек снял нам квартиру. Мы ничего не должны были за неё платить. С первой зарплаты я отправил бабушке подарки, она так радовалась. Всё было хорошо.
Через некоторое время Али срочно засобирался в другой город. Его заменил мужчина по имени Джон. Из квартиры всех выселили: пришла хозяйка, узнала, что рабочие живут там нелегально, настаивала на долге в 80 тысяч рублей. Джон сказал ей: “Собирайте деньги с рабочих”».
Джон пришёл к Михаилу, сказал, что база переезжает, нужно ехать в Сургут. Обещал разобраться с документами – их 23-летнему парню всё ещё не сделали. Говорил о больших деньгах, которые крутятся в Сургуте. Михаил, несмотря на сомнения, поверил и поехал с Джоном на Север. Юноше пообещали хорошую работу и съемное жильё. Когда признался, что соскучился по бабушке, договорились через два месяца отправить его в Украину.
«Приехали в Сургут. Джон, как и обещал, снял квартиру. Две недели я не работал. Однажды он привёл меня в какой-то продуктовый магазин и сказал: “Будешь работать здесь. Лепить пироги. В квартиру не возвращайся, туда нельзя – хозяйка вернулась, нелегалов выселяет. Жить будешь тут”. С этого всё началось».
Часть 2
Из большого окна в комнату падает свет, заползает на желтеющие обои, старенькую мебель, выделяя и без того выдающиеся скулы Михаила. Мы сидим на краю застеленной клетчатым пледом кровати. Михаил большими глотками пьёт кофе. Слышно, как о кружку стучат зубы – его трясёт.
«Мне стыдно об этом рассказывать. Я ни в чём не виноват. Я не прошу, чтобы мне документы прямо в руки дали, просто скажите, как их получить. Я готов работать, всё, что угодно готов делать. Понимаешь?».
Он говорит, сбивается, начинает снова. Интонации прыгают, как кардиограмма нездорового человека: он то ускоряется, избавляясь от слов, то напряжённо замолкает, подбирая их.
Там, в Сургуте, в продуктовом магазине, где работал Михаил, был подвал. В нём и жил. В подвале пекли булки на продажу, стояла водка, коньяки, сигареты — всё это привозили из Казахстана. Заграничным алкоголем и сигаретами торговали из-под полы. Днём Михаил готовил выпечку, спал тут же, на небольшом диване. Джон решал вопросы с документами и всё время говорил, что ничего не получается.
«Джон обещал разобраться с российским гражданством. Я верил ему: казалось, раз он привёз меня сюда, значит, действительно хочет помочь. Говорил, что на документы нужно около семидесяти тысяч. Я брал на руки триста рублей, остальное отдавал ему.
Потом к Джону приехали какие-то мужчины – его друзья, которые недавно освободились из тюрьмы. Это страшные люди. Когда они вошли, я стоял у прилавка. Они сказали мне: “Иди в подвал, чтобы тебя никто не видел”».
Михаил переходит к этой части истории резко, не меняя интонации. Он отводит глаза, смотрит в пол, говорит монотонно, как бы отдаляясь от своих слов, удаляя себя из рассказа, чтобы не переживать его заново.
«Они накурились травы, раздели меня наголо, поставили на колени, связали сзади руки. Я не мог сопротивляться: они заставили меня пить чай, в который что-то подмешали. Я выпил его и не понимал, что происходит. После они постоянно наливали этот чай и проверяли, чтобы я выпил всё, ничего не вылил.
Там был один зэк был, ему неважно было, с кем спать. Он говорил, что таких, как я, на зоне называют петухами. Меня заставляли делать им массаж, чистить обувь. Не только массаж…не могу об этом, извини».
Мы снова прерываемся. Михаил отводит глаза, сцепляет и расцепляет пальцы, молчит. Переводит дух, продолжает:
«Они задавали мне такие вопросы: “Ты спал с мужчиной? Какой ты ориентации? Ты девственник? Чем-то болеешь?”. Говорили: “Ты такой симпатичный, тебе нужно было родиться бабой”. Через месяц приехал Али. Я бросился к нему, рассказал о том, что происходит. Он никак на это не отреагировал.
Бежать я не мог: из подвала меня не выпускали. Каждый день я пил этот чай, засыпал, просыпался с синяками по всему телу. Не знаю, что они со мной делали. Помощи ждать неоткуда. К кассе меня не подпускали – боялись, что я всё расскажу покупателям. Хлеб там один мужчина поставлял. Я услышал, как он спросил: “Что за мальчишка у вас там?”. Один из зэков ответил: “Это мой сын”. Я не мог им сопротивляться, не мог ничего говорить».
Из Сургута Михаила возили в Нефтеюганск. Там была сауна, где мужчины проводили время с секс-работницами, и после этого им нужно было делать массаж. Али сказал Михаилу: «Ты должен денег за еду, что ты брал. Недавно приходила женщина с проверкой и узнала, что ты работаешь тут нелегально – пришёл штраф. Всё вместе – больше ста тысяч рублей. Отрабатывай».
«Эти мужчины познакомились с женщиной, её звали Айгуль. Меня возили к ней мыться. Она говорила: “Вымоешься, приходи чистый и ухоженный”. Ты понимаешь, зачем, да? В этой квартире была проституция. Были ещё две женщины, которые этим занимались. У Айгуль было две ляльки. Я ухаживал за ними утром, потом шёл в магазин. Я пытался объяснить Айгуль, что надо мной издеваются. Она сказала: “Ты сам выбрал эту работу. Ты как проститутка, только мужская”. Я не хотел этого. Я этого не выбирал».
Однажды Михаилу удалось сбежать из подвала, он добрался до отделения полиции, обо всём рассказал и написал заявление на насильников. Сотрудник посмотрел на него, сказал: “Ты что, п*****с [гомосексуал]? Рассказывай, где ты жил, где работал, у кого”. Уже через час за Михаилом приехал Али, у которого были связи в полиции. В тот же вечер Михаила избили палками. Били, в основном, по голове – Михаил думает, чтобы лишить его памяти. Он понял, что бежать бесполезно и надолго оставил эти попытки.
Через некоторое время его в очередной раз привезли в Нефтеюганск. Али куда-то уехал, оставил его с двумя своими друзьями. Они заставили Михаила выпить коньяк – скорее всего, с наркотиками: он плохо помнит, что было потом.
«Проснулся раздетый. Рот был порван. По всему телу синяки. На руках и ногах следы от наручников. Сзади тоже...синяки. Я вижу это и понимаю, что они вдвоём меня изнасиловали».
Михаил пытался покончить с собой: разбивал бутылку, осколком два раза резал вены. Находили – перематывали, снова били. Пробовал вешаться на шнурках от штанов и обуви – шнурки отбирали. И постоянно насиловали.
Михаил звонил бабушке в Украину. Говорить разрешали только по громкой связи. От неё он узнал, что в Сургуте его ищет двоюродный брат, который приехал специально за ним. Михаил знал, что он где-то совсем рядом, но ничего не смог ему передать. В один из дней трубку взяла тётка и сказала, что бабушка, не дождавшись внука, умерла. Михаил понял, что остался один.
«Из-за наркотиков, которые мне подмешивали, как будто всё концентрируется на одном дне. В голове было одно: они хорошие, они платят мне деньги, я должен им подчиняться. В итоге денег я не видел. Мне давали еду из той, что я готовил. Через семь месяцев меня снова перевезли в Сургут. Я продолжил жить в подвале, катать пироги и ухаживать за ляльками. Давай отдохнём маленько, извини».
Он виновато улыбается. Подходит к окну, берёт сигарету, закуривает и отворачивается. Он скуп на жесты и мимику, почти не поднимает плеч. Пока Михаил курит, вижу над его ухом просвечивающий сквозь короткую стрижку неровный круг-шрам – напоминание о жизни в Сургуте.
«Зачем об этом кому-то говорить? Это позор. Идти в полицию, написать заявление? Что меня имели в разных позах, писать, что мне рот порвали и заставляли делать мужикам массаж?».
Когда Михаил оставался один, он исследовал содержимое подвальных шкафов. Один раз нашёл мобильный, включил, но в нём не оказалось сим-карты. Среди находок были презервативы, смазки, снимки голой девушки, какие-то порошки, блокноты с телефонами и именами – скорее всего, клиентов. Молодой человек решил, что в этом подвале раньше ещё кого-то держали.
Часть 3
Спустя три года Михаилу удалось бежать.
«Когда ляльки Айгуль уснули, я надел женское пальто, накинул капюшон и вышел на улицу. Я услышал шум машин, голоса людей – я же ничего этого несколько лет не слышал, не выходил дальше магазинного прилавка. Я шёл с такими глазами, – Михаил меняется в лице, по лицу пробегает короткая улыбка: едва поднимаются уголки рта. – Как будто заново родился. У какой-то женщины я спросил, где находится вокзал. Со слезами пришёл к начальнику поезда, говорю: “Пожалуйста, отвезите меня в любой город”. У меня не было с собой никаких денег. Он отказал. Я вышел на трассу и на попутках доехал до Екатеринбурга».
В Екатеринбурге Михаилу удалось найти Анну. Вот уже полтора года молодой человек живёт у неё.
«Ты не представляешь, как я выглядел, когда сюда приехал. Голова, руки – всё было разбито. Огромные синяки под глазами. Эти следы, – Михаил закатывает рукав, обнажая продольные тонкие полосы, – шрамы, которые они мне оставили, и я сам себе оставил, когда вскрывался. Первое время не мог ходить по городу: всё время оглядывался, не ходил на вокзалы, обходил стороной полицейских. Просил Анну проводить меня до ближайшего магазина. Ходил, в основном, пешком. У меня была паранойя: казалось, кто-то ищет. Дома сижу, слышу звонок в дверь – приходит Анин брат, а меня трясёт. У подъезда вижу, кто-то стоит – трясёт».
Несколько месяцев назад Михаил почувствовал себя плохо. Начались головные боли, его рвало от любой еды. Анна посоветовала сдать анализы. У Михаила обнаружили ВИЧ.
«Я вышел из этого центра [Центр профилактики и борьбы со СПИД] в шоковом состоянии. Орал на всю улицу. Кричал и не мог остановиться. Это позор, позор, который никогда не закончится. Кто-то из них, сидевших, передал мне этот вирус. Я был готов вернуться в Украину, готов был всё бросить, но когда узнал, что у меня это, решил, что руки никогда не опущу. Я буду голодать, я всё, что угодно сделаю, чтобы их наказали.
У меня всё время болит голова. Мне снится эта сауна. Снятся эти люди. Мне всё об этом напоминает. Не могу спать, понимаешь. Просыпаюсь – голова болит. Болит, болит. Я боюсь людей. Приезжих – особенно, не могу с ними рядом находиться. Давай ещё кофе выпьем. Пожалуйста».
Часть 4
Михаил хочет добиться правосудия, но боится идти в органы. Говорит, что раз у него нет документов, никто не будет разбираться в его ситуации. В Украину он сейчас возвращаться тоже не готов:
«Что я, расскажу дедушке с тёткой, что меня пытали и насиловали? Меня никто не примет после этой ситуации, ты что. Это позор. Бабушка моя, она всё для меня всё сделала, а я даже на похоронах не был».
Когда Михаил говорит о бабушке, у него краснеют глаза.
«Я не хочу никому ничего объяснять, нет. Мы с тобой встретились, я тебе рассказал. Больше никому. [В миграционной службе] Скажут: «Да он больной, его нужно из страны гнать». Полиция только так разбирается. Был бы у меня брат старший или сестра – поплакал бы им, рассказал. Их нет. Только иконы в церкви. Перед ними стою, всё им рассказываю».
Михаил должен получать жизненно-необходимую антиретровирусную терапию при ВИЧ, но не может это сделать из-за отсутствия гражданства. В последнее время он чувствует себя совсем плохо: его всё время тошнит, участились головные боли, появилась усталость.
«Знаешь, каким я был раньше? На голове и руках не было шрамов. У меня была такая красивая улыбка. Я совсем по-другому выглядел. Ходил в спортзал, – тяжело говорит он, пряча худые запястья под рукавами. – Обидно, что в 28 лет так. За что? Я никому ничего не сделал. Я не могу никому доверять. Живу с этой ситуацией и всё. Прошу бога, чтобы мне дали документы. Я не уеду, я просто хочу, чтобы этих людей наказали. Хочу начать нормальную жизнь. Заработать денег. Найти жильё.
Крестик у меня был золотой – папа дарил. Цепочку и браслет у меня Али забрал, а крестик я спрятал. Здесь, в Екатеринбурге его сдал. Пусть меня бог простит, было очень тяжело, денег совсем не было. Лучше бы я жил бедно в Украине, но без этого страха, разборок и издевательств. Знаешь, я раньше бегал. Сейчас сил никаких нет на это».
Он замолкает. В комнате повисает тишина. Как будто кончился воздух. Не у него – воздух будто выкачали во всей комнате. Он оказывается сильнее этой тишины, приходит на помощь: «Ну, ещё по кофе?». И начинает буднично рассказывать про свои цветы. Все эти растения в горшках купил он. Произносит сложные названия, которые мне на удаётся запомнить даже со второго раза.
«У меня цветы быстро растут. Этот я купил на первую зарплату. Этот – в церкви подарил батюшка. Тут раньше цветов совсем не было».
Анна посоветовала Михаилу прийти на приём к Евгению Ройзману. Молодой человек так и не смог рассказать ему свою историю, её мы узнали только через две недели, когда Михаил смог нам поверить, и мы встретились. С помощью организации «Равные» нам удалось договориться о том, чтобы он сдал необходимые анализы перед получением антиретровирусной терапии. Оплату обследования взял на себя Фонд Ройзмана. Сейчас мы ждём результаты и, если это будет необходимо, будем оплачивать антиретровирусную терапию. Из-за ВИЧ-инфекции, которой заразили Михаила, он не сможет получить гражданство, но есть шанс получить вид на жительство. Мы остаёмся на связи с молодым человеком и помогаем ему с документами.