My Way
День выдался погожим и необычайно тихим.
Это настораживало.
И в то же время «воодушевляло», заставляя внимательно слушать и замечать малейшее движение: ветер, слегка колышущий пробившуюся в стыках плит траву; несущиеся в небе ослепительно белые, с желтыми прожилками облака; звон ручья в забитом ветошью ливнестоке; угрожающее урчание, переходящее в напряжённое «мяу», затаившейся с выводком котят в подвале химеры.
Давно я не заставал такой идиллии — обычно всё время приходилось быть начеку, останавливаться перед перекрестками и осторожно изучать дальнейший маршрут на предмет потенциальных угроз, держать наготове системы дистанционной превентивной обороны — плазмодробовик и установку залповой санации.
Но сегодня, просканировав и проанализировав окружающее пространство, я счёл лишним расходовать энергию на оружие и деактивировал его. Обходя горячие точки — места, где в асфальт и бетон вплавились радионуклиды, — расталкивая стайки зомби и переступая через спящих, закутавшись в наноплащи, вампиров, я двигался к пункту назначения — так же, как шел туда позавчера и десять лет назад, как пойду послезавтра — к пункту, к которому ходили до меня мой наставник и наставник моего наставника, к которому будут ходить мой ученик и ученики моего ученика.
И я знаю: наш путь не сможет прервать никто — ни вышедшие на охоту библиотекари, ни прячущиеся в катакомбах Лувра и Монпарнаса сталкеры, ни эти кожаные ублюдки, называющие себя «бойцами сопротивления». Несмотря ни на что, мы выполним свой долг. Потому что мы — связующая нить времен, мы — последний осколок исчезнувшей без следа цивилизации.
Мы постучимся в дверь одинокого бункера с мезонином.
Она откроется.
— Tatyana Yakovleva? — спросим мы, фокусируя на объекте левый биологический глаз и правый, светящийся красным, фотоэлемент.
— Si, — услышим мы ответ.
— Вам цветы от Маяковского, — скажем мы и вручим изысканный букет из тантала, кадмия и бериллия, инкрустированный переливающимися всеми цветами спектра кристаллами висмута.
Просветление
«Какое интересное печенье, — думал я, ощущая блаженную сытость. — Никогда такого не ел. Или не замечал, всю жизнь бегая, крутясь, добывая хлеб насущный и занимаясь всякой ерундой, — и не было времени ни на что?.. Остановиться. Задуматься…
Насладиться моментом…
Осознать себя.
воё место в этом мире…
Грандиозном мире».
Я огляделся вокруг.
«Кто я, в самом деле? Сижу тут посреди бескрайней ро́вени, а надо мною словно опрокинутая чаша неба — вон, я даже различаю узоры в тех отблесках… звёздах?.. Вот как будто цветок… А под ним лист…
Два листа…
Красиво…
А что такое красота? Из чего она создана? Звучит так неясно… как незнакомое слово… Незнакомое, как тот луч, пробивающийся с края вселенной, там, где звёздная чаша опирается на… на степь?.. Интересно, это закат? Или уже рассвет? Или кто-то великий? Вдруг это божество?!
Нет, божествам здесь негде быть. Не в чем жить. Степь — родина монотеизма».
Я встрепенулся от сочетания диких, непонятных звуков в моем разуме: неужели об этом подумал я?! — и продолжил прерванную мысль: «Он мог народиться только здесь. Здесь, где только Я, Чаша и бесконечность.
И Луч.
Кто ты?
Бог?
Дай мне проникнуть в твою суть… Познать. Дай. Я заплачу любую цену. Хоть жизнью. Хоть своею, слышишь?!»
Луч дрогнул и покатился по кругу горизонта…
«Да-а-а, — прохрипел я. — Да. Я здесь. Я жду Тебя!»
Словно вняв моему зову, Он начал расти, отделяя чашу неба от земной опоры, отделяя то, чему место вверху, от того, чему место внизу, полыхнул всепоглощающим Сиянием, в котором раздался грохочущий глас всадников Апокалипсиса: «Ко-о-оля-а-а!» — и неизбежная, как Судный день, сиреневая надпись «Made in China» обрушилась на мой хитиновый панцирь.