Помните атаманшу из «Снежной королевы»? Балуйте своих детей — и тогда из них вырастут настоящие... Не-а, не разбойники. А успешные, уверенные в себе хозяева жизни. Если повезёт — олигархи. Нефтяные и газовые короли. Люди, которые не дрогнув идут по головам других людей.
***
«Она впервые привела Серёжика в ясли. К нему сразу подошла рыжая девочка с игрушечным грузовичком. Постояла, подумала и вдруг со всей силы тюкнула его по светлой пушистой голове грузовиком. Серёжика никто никогда до сих пор пальцем не трогал. Он стоял, хлопал глазёнками, от боли и обиды наливающимися прозрачными слезами. Он не знал, что рай детства закончился.
Олечка на работе места не находила. Вот так теперь всегда будет. Его станут бить по голове, а он – непонимающе хлопать глазёнками. Сами виноваты, что до этого окружали только безбрежным маминым-папиным добром, нежностью и любовью.
Он всегда был такой нежный тепличный росточек.
– Типичное совковое воспитание. Ты вообще любишь своего сына? – подозрительно спросила Анжелика.
– Разве любить – это баловать и позволять делать что хочешь? – удивилась Оленька.
– Да! Именно! Баловать и позволять делать что хочешь. Убеждать, что ему всё можно. Что он у тебя – самый, самый. Самый красивый, самый умный, самый сильный, самый замечательный. Идол. Божок. Что ему все вокруг должны.
– Но ведь это монстр вырастет... Хищник, – тихо сказала Оленька.
( Свернуть )
– А ты что хочешь? В этой жизни выбор небольшой: либо ты жрёшь, либо тебя жрут. Выбирай. Ты хочешь, чтобы жрали твоего ребёнка?
(из рассказа «Оленька». Рассказы выкладываются на Яндекс. Дзен)
***
***
«Дима рос очень деликатным мальчиком. Шаркал ножкой, пропускал в дверь, уступал место в трамвае старикам и женщинам, к их восторгу и умилению.
Маленького Диму хотелось схватить и затискать: толстенького, уютного, мягкого и добродушного, как медвежонок.
– Топ, топ. Время не теряй.
До скамьи без мамы дошагай.
Обойди, прохожий, стороной,
Видишь, человек идёт большой.
Дескать, знай: ты учишься ходить! Делаешь первые шаги. Ты – Большой Человек. Самый большой на свете. Наиглавнейший. Пуп Земли. Центр Вселенной! Пшли все вон с дороги!
Мама не понимала, что уверенность и самоуважение взращиваются уже с колыбельными песнями. Вместо этого, гуляя в сквере, она в панике хватала Диму за шкирку, утаскивала в сторону:
– Видишь, дяденька спешит? Ему некогда, у него важные дела. Давай уступим ему дорогу. А то не заметит нас и сшибёт, сделает Димочке бо-бо.
В автобусе прикрывала весело лепечущий Димкин рот ладошкой:
– Тихо, ты не один! Взрослые после работы, устали. Заругают нас тобой. Тётенька кондуктор выгонит из автобуса, вон как сердито смотрит.
Даже дома не давала расслабиться, почувствовать себя дома. Тревожно прятала кубики и мячик:
– Тчш-ш! Ты подумал о соседях снизу? Наш пол – их потолок! Сейчас вызовут дядю милиционера: скажут, нехороший мальчик сверху шумит. Ай-яй-яй! Попадёт нам с тобой. А может, у нижних соседей кто-то болеет? А может, там маленькая лялька спит?
А вдруг, а может, а если… Ах, как впоследствии портила и мешала Диме эта жизнь с вечной оглядкой, эта сверхделикатность (или всё-таки робость и страх?)
Как-то на даче нужно было выкосить триммером лужок. Было утро, часов десять. Подросток Дима солидно посмотрел на часы:
– Лучше после обеда. Сегодня выходной – пускай люди отсыпаются.
Он уважал чужой сон, чужое время и чужое пространство – в отличие от окружающего его бесцеремонного, визгливого и шумного плебса. Но так же остро и болезненно реагировал, если кто-то вторгался в его личное время и пространство. Пытался требовать ответной вежливости и деликатности. В ответ крутили пальцем у виска и показывали средний палец.
«Чиво-о?! Каку таку тишину ему подавай? Больной, чо ли? Вякни ещё… Очки напя-ялил. Фуфельник».
***
Дима знал, как зреет, выпаривается, вылупляется на свет хамство.
…Как-то в магазине он разглядывал сыры за стеклом. Позади два малолетних чада, пыхтя, тыча кулачками в чужие ноги, пробивали путь к витрине. Орали – в ушах звенело – на весь магазин: «Пироженку купи-ить!» Покупатели – кто умилённо, кто недоуменно – расступались. Мамочки, не обращая внимания, оживлённо стрекотали у окна.
– Оу, как больно! – Дима сморщился, схватился за ушибленную чашечку колена, запрыгал на одной ножке. – Детёныш, ты чей? Разве можно носиться по магазину на велосипеде? Здесь же люди! Ты мне чуть ногу не сломал!
Довольная, хитрая сопливая мордашка ухмыльнулась. Трёхколёсный велосипед разогнался – и снова со всей силы врезался в то же больное колено! И – ещё раз отъехал для разгона.
Дима в последний миг на расстоянии вытянутой руки успел схватить за руль и удерживал малыша. Тот пронзительно, будто его резали, по-поросячьи заверещал на весь магазин. Только после этого молодая мать оторвалась от телефона:
– Э, чел! Ты, ваще, в уме – хватать чужого киндера?! А ну, отцепи грабли! Онжеребёнок! Ща полицию вызову: вяжется педофил какой-то, извращенец! Плохой дядька! Плюнь на него, сынок!
Малыш с удовольствием последовал материну совету. Плюнул на Димины брюки чем-то ужасным, бело-зелёным, и с интересом смотрел: «А ну-ка, что ты мне сделаешь?».
«Между прочим, единственно верное по нынешним временам, спартанское воспитание, – думал Дима, отстирывая дома светлые – тогда ещё единственные выходные – брюки. – Выпустить сегодня дитя в жизнь – то же самое, что бросить его в джунгли, кишащие дикими зверями. Захочет выжить – выживет. Пускай с малолетства отращивает зубы, локти и кулаки. Но будет уверенным: тигрица мать неподалёку и, в случае чего, отгрызёт обидчику голову.
(Из рассказа »Плюшевый Дима«. Рассказы выкладываются на Ядекс. Дзен)
»Израильские дети кошмарны. Не приведи Бог оказаться вам в автобусе в окружении пяти-шести этаких симпатяг. То, что вас крепко потопчут, так это просто они вскакивают, непоседы, и прыгают, словно кенгуру в прерии, по сиденьям. Могут плюхнуться к вам на колени, и, задрав вверх ноги в кроссовках сорок второго размера, очень непосредственно рассмеяться. Просто они веселые и раскованные.
То, что вы оглохнете на ближайшие семь лет жизни – это тоже пусть вас не смущает. Да, наши дети любят петь исступленным транспортным хором, весело визжать на запредельных звуковых колебаниях и орать, как пятьдесят иерихонских труб, собранных вместе. Да что там говорить: просто они веселые и раскованные.
В России все же существует субординация поколений, некое возрастное расстояние. Отцы и дети! Скажем проще – место в трамвае балбес старухе все-таки уступит. А не захочет – ему укажут, да еще пристыдят.
Здесь, в Израиле, такой возрастной субординации не существует в принципе. Десятилетний мальчик будет разговаривать с вами, как со своим сверстником. И не только потому, что в иврите нет обращения к человеку на «вы». Ваш почтенный возраст ни в коем случае не помешает мальчику делать и говорить то, что он считает нужным. И вообще – ваш возраст отнюдь не основание для ущемления его права получить от жизни все удовольствия.
Это не хамство. Это – следствие брутальности всего общества.
Спустя несколько недель после приезда я в замешательстве стояла посреди улицы Яффо – разыскивала какую-то организацию – задрав голову, читала по складам названия на табличках.
– Есть проблемы? – пропищал кто-то подо мной. Я опустила взор. Клоп лет девяти, худенький, носатый, этакий иерусалимский Буратино покровительственно и спокойно смотрел на меня снизу вверх, явно собираясь руководить моими действиями, если я попала в затруднительное положение.
– Что ты, никаких проблем! – удивилась я, и он кивнул и побежал по своим делам.
А я смотрела ему вслед и думала – с каким вопросом мог бы ко мне на московской улице обратиться его сверстник? «Тетенька, который час?», или спросить – как найти такую-то улицу. Но – с покровительственным спокойствием интересоваться – не нужна ли взрослому человеку помощь? С какой стати? Ему бы в голову не пришло переступать эту субординационную черту.
И другая картинка.
Еду в пустом автобусе. Кроме меня в салоне только мальчик лет десяти – коротко стриженный, со скучающей рожицей. Он полулежит, вытянув ноги на противоположное сиденье. Я впервые еду к друзьям на их новую квартиру и боюсь проехать нужную остановку. Поколебавшись, решаюсь спросить у мальчика.
Две-три секунды он изучает меня, не снимая ног с сиденья, не меняя ни позы, ни выражения лица. Думает? Не знает? Знает, но не желает ответить?
Наконец, качнув кистью руки, расслабленно свисающей с приподнятой коленки, он говорит мне лениво, но вполне доброжелательно:
– Спроси у водителя, беседэр?
И я – делать нечего – хватаясь за поручни, бреду к водителю, выяснять – на какой остановке мне надо выходить. После чего долго размышляю о юном паршивце, пытаясь проникнуть в ход его ленивых мыслей, угадать мотивацию поступка и предположить причины, по которым он… и т. д.
Его российский сверстник повел бы себя иначе. Он бы сказал «не знаю»; тот, кто повоспитанней, сказал бы «извините, я не знаю»; интеллигентный мальчик из хорошей семьи попытался бы помочь, спрашивая у других пассажиров.
Скорее всего, мне бы все равно пришлось обратиться к водителю. Что и посоветовал сделать юный израильтянин – без лишних слов и ненужной суеты – с какой стати суетиться? А в сочетании с обращением на «ты» все это и дает тот непередаваемый эффект особого левантийского хамства – впечатление, складывающееся не из грубых слов, а из этой лени, нежелания суетиться, будь перед ним хоть Мессия, на белом осле въезжающий в Иерусалим…
Так вот, – израильские дети…
Бедные бывшие советские учителя. Не в силах вынести душа советского педагога этого свободного разгуливания по классу посреди урока, этого полуприятельского-полунасмешливого обращения ученика к учителю, этого гипертрофированного и тщательно оберегаемого всем обществом чувства личной свободы и человеческого достоинства каждого сопляка.
А по уху – за наглость – не желаете ли, господин сопляк – по системе Макаренко?
Нет, не желает, с Макаренко незнаком, а буде случится (не дай Бог!) что-то вроде этого, то плакала ваша педагогическая поэма вместе с изрядной суммой в шекелях, которую вы, по решению суда, уплатите в качестве штрафа родителям бедного двухметрового крошки.
Это твердо знает каждый.
Разговор с моим десятилетним племянником Борей:
– Хорошо, что я успел с доски все списать. Мне все время Рахель мешала. Заслоняла.
– Надо было попросить ее…
– Я и попросил. Крикнул: «Рахель, да отойди, наконец, мешаешь!!» И все переписал.
– Рахель – это девочка из твоего класса? Боря (удивлен моей тупостью):
– Да нет, это учительница математики!
Израильтяне очень любят своих детей. До неприличия. Во вред всяческому благоразумию. Не стесняются прилюдно сюсюкать, обнимать, тискать своего ребенка. Самое распространенное обращение к ребенку: «мами», что можно перевести, как «мамуля», «мамуся». Повторяю – не ребенок обращается так к матери, а мать (или отец) к ребенку. Итак, израильские дети.
Их балуют с самого рождения. Лет до пяти они сосут пустышку. Нередко можно наблюдать, например, в автобусе, как вполне разумный трехлетний хлопчик, вынув изо рта соску, звонко объясняет маме или сестре разницу между «субару» и «мицубиши», а закончив тираду, удовлетворенно водворяет соску на место.
Что касается такого святого дела, как высаживание младенца на горшок, то об этом и вовсе здесь не беспокоятся, благо есть такая замечательная вещь, как одноразовые подгузники. Ребенка не будят ночью, чтобы он не надул в постель. Он и дует. Дует и в дальнейшем. Вообще, мне самой интересно знать – на каком этапе «мами» приучается к общепринятому пользованию унитазом...
Дина Рубина »Дети«.
***
Когда я отдавала сына в садик, мне сказали: »Никаких пустышек«.
Вечером сын, ничего не говоря, нёсся к пустышке, засовывал её в рот, буквально впивался, чмокал, присасывался, жмурясь от наслаждения. Никакому садиковскому психологу в голову не пришло, что к одному стрессу (отрыв от дома, незнакомая обстановка, чужие равнодушные люди) прибавлялся другой мощнейший стресс: целый день без привычной пустышки. А нечего тут, садик вам не рассадник вредных привычек. Одна нянечка на 25 спиногрызов. Они будут пустышки на пол ронять, кишечную инфекцию в рот тащить — а ей подбирай пустышки, обрабатывай, кипяти?!
Сын был отдан в год 11 месяц и, чего греха таить, просыпались мы иногда с мокрыми простынками. Через день пребывания в садике произошла чудесная метаморфоза: простынки стали сухими навсегда! Я славословила чудеса воспитательной методики, поражалась, восторгалась волшебницам воспитательницам.
Пока другая мамочка из старшей группы не сказала раздражённо: »Знаю я эти чудеса методики. Ребёнка, который нечаянно напрудил, выставляют в «кольцо позора«. Его окружает вся группа, приплясывает, показывает пальцами, хохочет и пищит. А воспитатели хлопают в ладоши и приговаривают: »Ай, как стыдно!«
Так моё дитя, — продолжала она. — сейчас только призналось: как глаза боялось сомкнуть в тихий час... До сих пор лечим нарушения сна».
***
Подошла я к подъезду, а дверь на кодовом замке. Ключа нет. Стою жду, пока кто-нибудь спустится. Мне не к спеху, погода чудесная, хоть воздухом подышу. Да и неудобно напрягать чужих людей, отрывать от дел, заставлять идти к переговорному устройству..
— Тётенька, а чего вы ждёте? — это невеличка-кнопка с ранцем. — У меня тоже нет ключа, так я всегда кому-нибудь звоню. У меня здесь друг живёт.
И кнопка начала давить на кнопки. Где-то не отвечали. Где-то огрызались: «Свой ключ иметь надо» — и бросали трубку. Один мужик злым сонным голосом пообещал спуститься и надрать зад. Малыш, ничуть не смущаясь, давил следующую копку. И так до тех пор, пока нам всё же не открыли.
— Проходите, тётенька, — покровительственно пропищала невеличка, пропуская меня в подъезд. А ведь я бы со своим проклятым воспитанием еще стояла. Да-а, это не наше поколение, когда мама меня трижды посылала в кассу пробить апельсины, и я трижды возвращалась в полуобморочном, не решаясь обратиться к такой неприступной, высоко сидящей в кабинке женщине. За такими детьми будущее. Есть те, кто катит этот мир, а есть те, кто бежит рядом и вскрикивает: «Куда катится этот мир?!» ***
ВЫ НЕ СЛУЧАЙНО ЗАШЛИ НА МОЮ СТРАНИЦУ! РАДА ВИДЕТЬ ВАС В СВОИХ ПОДПИ