Из цикла "Рецензии, заблудившиеся во времени".
Книги по живописи в прежние времена только назывались книгами. По сути, они были альбомами. Текст там был не то чтобы неважен, но читать его в отрыве от картинок хватало смелости, наверное, только у искусствоведов. У всех остальных намертво сводило скулы от бесконечных «колористик», «цветовых решений» и «обратных перспектив», и во рту оставался привкус медной дверной ручки.
Люди, создававшие этот гибрид музейных аннотаций и бюрократических инструкций, наверное, хорошо разбирались в живописи. Но писать что-нибудь, кроме записок «Сына, я на работе, вернусь к шести», им следовало запретить со всей суровостью. Слава богу, в последние годы ситуация начала меняться. В книгах по искусству все чаще текст становится полноправной составляющей, ничуть не менее важной, чем репродукции.
Книга Веры Чайковской «Три лика русского искусства XX века: Роберт Фальк, Кузьма Петров-Водкин, Александр Самохвалов» - именно из таких, что, впрочем, неудивительно. Вера Чайковская давно известна не только как журналист и искусствовед, но и как прозаик, завсегдатай «толстых журналов», выпустивший уже не одну книгу - достаточно вспомнить ее «Божественные злокозненности» или «Случай из практикума». Малость понаглев с жанрами и классификацией, «Три лика…» вполне можно обозвать «искусствоведческой повестью». Самой настоящей – с завязкой, развитием сюжета и кульминацией.
А повесть эта будет все на тот же вечный сюжет – «что делать с талантом, которым тебя не ко времени угораздило». Аннотация утверждает: «книга посвящена трем русским художникам…», но это, как всегда в аннотациях, брехня. Повесть Чайковской о трех советских художниках. Разница принципиальна. Более того – речь пойдет о трех художниках сталинской эпохи, что делает книгу на порядок интереснее. Потому как этот период в истории нашей живописи – девственная целина, никем не паханная. Книги, написанные о тогдашних художниках в советское время, ныне не выдерживают никакой критики, а в постсоветские на тогдашних творцов просто плюнули и практически не вспоминают.
Как верно замечает в предисловии сама Чайковская: «Современность пытаются связать с культурой дореволюционной эпохи или же с 20-ми годами – взлетом русского авангарда. А то, что приходится на долю 30-х – 50-х годов (а так же реалистические тенденции 20-х), трактуется как некий «провал», «черная дыра», безнадежное отставание от искусства Запада».
Устоявшийся стереотип «настоящие художники у нас были только в начале XX века, а потом - исключительно халтурщики, малевавшие Ленина и прокатные станы» и впрямь имеет мало общего с реальностью, как и любое категоричное обобщение. Клемители «коммунистических приспособленцев с мольбертами» как-то забывают, что многие из «малевальщиков» передовых доярок и бравых авиаторов в юности тусовались в одних компаниях с создателями черных квадратов и полотен с кубиками, и хулиганили в поисках нового языка не меньше. Просто в какой-то момент поколение молодых нахалов-живописцев, одинаково дерзких и талантливых, разделилось надвое. На тех, кто уехал, и тех, кто остался.
О тех, кто уехал, написаны тонны монографий. Вторые, которым пришлось гораздо труднее, сегодня практически забыты. «Мне представляется, – пишет Чайковская – что гораздо интереснее проследить, как авторы, попавшие в «черную дыру», сумели не только отстоять себя, но и внести кое-что в мировую сокровищницу и продолжить русскую традицию из прошлого в современность. Вопреки революции? Не знаю. Революцию в России тоже не хочется толковать однозначно как безусловное зло».
Действительно, уехавшие в эмиграцию имели полную свободу продолжать и развивать свои эксперименты по созданию нового языка живописи, имели возможности, которые их собратьям, оставшимся на Родине, перекрыли. Но и оставшиеся имели то, чего были лишены эмигранты – возможности принять участие в грандиозном социальном эксперименте, в реализации великой мечты, в которую многие из них искренне и истово поверили. Да, эксперимент завершился неудачей, но эта вера, наложенная на несомненный талант, прорывалась в картинах.
Интерес к советской живописи Чайковская демонстрирует не в первый раз – в начале нулевых в том же издательстве «Искусство XXI век» вышел подготовленный ею большой альбом ««Светлый путь». Советская живопись 1920-1950 годов». Это было одно из первых масштабных обращений к советскому наследию в постреформенной России, и автор, естественно, получила изрядную порцию тычков и зуботычин за «реабилитацию тоталитарного искусства». Битье впрок не пошло, и Чайковская вновь возвращается к этой теме.
«Светлый путь» был, по сути, экскурсией с высоты птичьего полета, в «Трех ликах…» же нам предлагается история в деталях. Судьба трех художников, непохожих настолько, что собрать их под одной обложкой кажется изрядной смелостью - Роберт Фальк, Кузьма Петров-Водкин и Александр Самохвалов. Действительно, едва ли не единственное, что их объединяет – место жительства и несомненный талант. Все остальное – возраст, биография, востребованность властью, творческий метод, популярность в народе и т. п. у них разнится поелику возможно.
Но секрет на самом деле прост и открывается на первых же страницах книги. Столь неожиданный «отбор персоналий» автору понадобился для того, чтобы показать три возможных пути, «три разных типа национального сознания».
Первый – «юродивого» олицетворяет Роберт Фальк. Тот самый Фальк, выходец из интеллигентной еврейской семьи, в молодости хулиганствующий в «Бубновом валете» и публично отрекшийся от кубизма (да и «современного искусства» вообще) в пользу реализма не где-нибудь, а в Париже, где он жил во время многолетней творческой командировке. Той самой командировке, из которой он, в отличие от множества других художников, вернулся. Вернулся для того, чтобы потерять на войне сына, не снискать громкой славы, а тихо и незаметно делать всю жизнь на Родине свое дело – писать картины, оформлять спектакли и т.п.
Судьбу Петрова-Водкина Чайковская обозначает как путь «пророка». Этот сын волжского грузчика и наемной прислуги, прорвавшийся в знаменитые живописцы еще до революции, ощущавший «революцию своей просто потому, что она совершалась (как казалось) ради тех людей, из гущи которых он вышел», стал художником «планетарного видения», последним героем, слившим воедино христианство и революцию, православных святых и революционных рабочих – достаточно вспомнить его «Петроградскую мадонну».
А его ученик, Александр Самохвалов, обозначен как «торжествующий варвар», азиат, гунн, скиф. Как и Маяковский, славящий революцию во весь голос, трубно воспевающий своих «комсомольских богинь», пишущий плакаты «Да здравствует комсомол!» и картины с девушками в футболке и метростроевками со сверлом - Самохвалов, по мнению автора, единственный из трех – проигравший. Но проигравший не потому, что рисовал картины «Киров и Сталин на Волховстрое» или упорно продолжал писать Ленина даже тогда, когда это уже всеми считалось жутко несовременным. Нет, Самохвалов утонул в советской азиатчине, опростился до стереотипных живописных клише именно потому, что заблудился, потерял свой путь. Не сумел отделить в хлынувшей революционной волне нутряные народные чаяния от наносного, мутного и казенно-помпезного.
Чайковская В. Три лика русского искусства XX века: Роберт Фальк, Кузьма Петров-Водкин, Александр Самохвалов. М.: Искусство XXI век, 2006.
__________________________
И традиционная реплика. Если вы меня лайкаете, подписываетесь на мой канал, а также рекомендуете меня своим друзьям - это меня очень радует.