«Я глаза твои с тихой грустинкой обмануть никогда не смогу», – это было первое, что я как то сказал ей наедине. А зачем сказал? Для чего? Зачем люди вообще находят друг друга и говорят подобные слова? Ведь слова не умрут больше никогда, в отличие от людей. И, кружась над землей, слова эти, как снежинки, как сладкая вата, попадут на язык молодому поэту или поэтессе. И пиши пропало…
Потом и станут говорить, как толочь из воды в глиняной ступе розовое масло.
Для одних – просто слова.
Для других – смысл жизни.
Для третьих – сериал о несбывшихся надеждах.
Для меня…
Моя жизнь упорядочена до невозможности. Через минуту я начну обнимать тебя и нюхать твои волосы, через две в голову полезут философские причуды, через три ты развернешься и уйдешь из моей жизни.
* * *
Она так с нежностью посмотрела мне в глаза, что я сразу понял, что больше мы не увидимся никогда. Это произойдет очень обычно: сначала она будет ярко и увлеченно отвечать на мои длинные письма, перечитывая под матовым зеленым ночником мои стихи. Затем все меньше и меньше звонить, пока совсем не скинет вызов, а в коротком сообщении отпишется о невероятной занятости. Потом она исчезнет навсегда.
– Южная ночь – как черничный пирог: вся сладость внутри, – говоришь ты на прощание, провожая меня домой, в Новороссийск.
– Как же точно ты можешь подмечать все то, что так нелепо нас объединяет. Только толку от этой твоей точности нет совсем. Какой прок от пустой чашки, если весь кофе в кофейнике. Аромат есть, а желудок пустой.
– Не нужно так говорить и тем более думать, – говоришь ты, – особенно в дорогу. Я где то читала, что катастрофы в пути вызывает душевная тяжесть.
– Это что то новенькое, – обнимаю ее и пытаюсь запомнить запах ее волос. Лаванда у горного озера. Потом она будет сниться мне, погружая и перенося калейдоскопом иллюзий в наши с ней воспоминания, эта ее лаванда у горного озера. Эта моя лаванда у горного озера.
Моя жизнь упорядочена до невозможности. Через две минуты я буду сидеть в кресле и молча пялиться в иллюминатор, через двадцать самолет вырулит на взлетную полосу, через двадцать пять оторвется от земли.
Интересно, как выглядит этот чудак, изобретатель шампуня. Вернее, того ингредиента, который заставляет пахнуть скользкое мыльное варево как нежный цветок. Если бы все люди мылись простой теплой водой и каждый пах тем, чем пах, что бы осталось мне на память от нее? Аромат женщины, немного нежности, немного любви, чуть чуть обольщения, зелень глаз, умопомрачительная улыбка, легкий оттенок нигилизма и перемешать все длинными стройными ножками. Шампунь с ароматом женщины – надо запатентовать.
И где я вообще ее нашел?
Удивителен вообще факт нахождения мужчиной женщины. Одни прямо таки ходят по улицам и ищут, ссылаясь на определенные приметы. Рост, цвет или длина волос, наличие других не менее важных органов. Другие постоянно смотрят под ноги, боясь пропустить туфлю нужного размера.
Я ее встретил на улице, просто так встретил, и вот теперь просто так она уходит из моей жизни. Хотя что же я такое говорю?! Конечно, она не просто так стояла на остановке. Она была божественно необыкновенна, и ее челка сопротивляясь ветру, эротично подпрыгивала в унисон Шестой симфонии Шостаковича. Ведь такие вещи для мужчин не проходят просто так.
Но в жизни всегда и все происходит очень просто. Это только нам свойственно всему придавать необычный пафосный оттенок. Бытие не имеет объективного смысла, причины, истины или ценности. И это по большей части известно им, женщинам. А мы, как некий пласт конструктивного гумуса, продолжаем верить в сказки. Ведь самыми знаменитыми сказочниками всегда были мужчины.
Моя жизнь упорядочена до невозможности. Через десять минут мы наберем высоту, через пятнадцать по салону забегают встревоженные, но с очень красивыми прическами стюардессы. Через двадцать минут самолет упадет.
Интересно, что нибудь в ее сердце екнуло? А у меня? Где она теперь, эта моя лаванда у горного озера? В воздухе невидимой ноткой повис шампунь с ароматом разбитого самолета.
Говорят, что душа после смерти тела якобы покидает его. Я не знаю, что такое душа. Я ее не видел. Не измерял линейкой и не взвешивал на весах. По телевизору ее тоже не показывали. Но я точно знаю, что произошло со мной после вышеописанных событий.
А произошло следующее.
* * *
Комар расправил лапки и с трудом отодрал прилипшее крыло от спины.
«Это надо же было так влипнуть, – подумал он, – и кто, интересно, варенье на столе открытым оставляет?».
И вдруг его осенило. Ранее он вообще не думал. Не то чтобы он совсем был глупым комаром. Скорее наоборот. Просто он молча летал, пил кровь и не думал. Ни о чем. А теперь он подумал сразу несколько раз подряд. Первый – о том, что надо же было так влипнуть. И второй – о том, что он начал думать в принципе.
Данное действо довольно увлекло комара. И он, важно расправляя по очередности то правое, то левое крыло, думал теперь обо всем помаленьку.
«В то, что жизнь без любви не бывает без грустинки задумчивых глаз», – пронеслось в сознании и умолкло.
Ему вдруг вспомнилось его детство, когда он личинкой ковырял палочкой по илистому дну. Потом юность и зрелые годы. Первый полет, первый вкус крови на усиках. Ему вдруг подумалось о людях, о том, что они тоже являются личинками. А когда созреют и душа выйдет из кокона, тогда и станут они настоящими. А пока – пить из них и пить, не убудет. Особенно из женщин, у них кровь отдает нигилизмом и пряной нежностью. И такое легкое послевкусие призрачной надежды.
Но вдруг память еще раз пронзила мыслительная молния. Он вдруг начал осознавать себя по другому. И память заструилась в маленькой комариной голове, как убегающая вдаль дорога. Он вспомнил ее, аромат ее волос и… падающий самолет. Еще раз осмотрел свои усики и лапки, пошевелил крылышками и наморщил хоботок.
«Что же это такое? – подумал комар и икнул, – я одновременно помню и свою комариную жизнь, и ту, что, вероятнее всего, предшествовала этой. Или это сон, наваждение?».
Но в воздухе явно витал аромат, такой знакомый и такой… Лаванда… у горного озера. Точно! На этот раз память оживила все с такой четкостью, что комар даже подлетел от восторга к потолку.
Немного спилотировав обратно, он уселся на спинку стула и огляделся. Ничего примечательного в его окружении не было. Только свист, приближающийся слева. Но комар не обратил на это должного внимания. Воспоминания увлекли его все сильнее и сильнее.
«Интересно, – подумал я, – почему у меня не исчезла память. Я читал где то или слышал, что есть такая штука – колесо сансары. И что все мы рождаемся и умираем, переходя из одного состояния или тела в другое. И самое главное, выбор следующей ипостаси зависит от одного единственного фактора. От того, о чем ты больше всего думаешь перед смертью. Но как я, комар с высшим образованием могу верить в подобные сказки?».
Это была последняя мысль, посетившая мою светлую голову. Со свистом и оттяжкой мое нежное тельце припечатала к спинке стула чья то теплая ладонь.
Какая нелепая жизнь.
* * *
«Какая нелепая жизнь», – подумал Егор и чихнул. Нет, он не простыл, у него просто была аллергическая реакция на пыль. На пыль и сосновые опилки. И почему они постоянно насыпают ему именно сосновые опилки? Они же невозможно воняют лавандой. А ужаснее лаванды может быть только холодная вода и хомячиха по имени Капитолина с эксцентричной челкой. Она, конечно, девушка хоть куда, кто же спорит? Вот только мало кто знает, что хомякам любовь противоестественна. У нас, у хомяков, от энтого дела сердце может остановиться.
«И кто только придумал садить ее в мою клетку? Сколько же она крови у меня выпила?» – мысли струились, не давая уснуть. Уютно свернувшись в шерстяной комочек, подложив под голову засушенный с весны сухарик, Егор, как обычно, витал в облаках. И тут его передернуло, как будто ударило дверцей клетки.
– Крови попила, – задумчиво произнес хомяк и привстал на задние лапки.
Он отчетливо увидел перед глазами ее образ, расставание в аэропорту, лаванду у горного озера и теплую руку, летящую в его сторону со свистом. Потом хлопок – и самолет упал. «Какая нелепая смерть», – подумалось Егору, и он начал усиленно припоминать то, о чем думал перед самой кончиной в прошлой жизни. Стихи пошли сами собой:
Я глаза твои с тихой грустинкой
Обмануть никогда не смогу.
С половинкой луны половинка
От души опустилась ко дну.
И не верит она, и не знает
Без каких то особых прикрас
То, что жизнь без любви не бывает
Без грустинки задумчивых глаз.
Настроение было приподнятое, но перед глазами цвела лаванда, и в ее кущах, вульгарно подпрыгивая и виляя мохнатой челкой, дефилировала Капитолина.
«Вот тварь, – подумал Егор, – нужно будет зерно перепрятать».
В этот самый момент его сердце и остановилось.
* * *
Я открыл глаза. Тело у меня отсутствовало. Но я был. Где и кем? Это уже другой вопрос.
Хотя.
Вся сущность моя была, и это факт. Я прекрасно помнил себя человеком, комаром, хомяком. Все это пронеслось перед глазами, хотя глаз то у меня нет. Глаз нет, а я есть.
И тут я увидел ее. Она сидела тихонечко у подоконника и пыталась что то вспомнить. В руках она держала небольшой заточенный карандаш и блокнот в клетку.
«Что то пишет», – подумал я и подлетел поближе. Присев на ее плечо, я прочел написанное ею:
«Как бы мне хотелось написать очень красивый роман. Чтобы ты не улетал от меня в неизвестность. Роман, в котором все закончится хорошо. И я вижу это только так.
Мы проснулись с тобой рано утром. Ты обнял меня очень нежно и ласково произнес в ушко:
– Жизнь без любви не бывает, и тебе достаточно просто верить этим моим словам. И все.
И все, и мы отправились с тобой фотографироваться. Меня ты усадил в старинное кресло. Сам важно встал за моей спиной. И вдруг произошло чудо.
Оказалось, что на мне одето старинное платье с вуалью. Широкополая шляпка и белоснежные перчатки с кружевами. На тебе появился темно лиловый костюм, а в руках трость. Фотограф открыл свой старинный аппарат и важно произнес:
– Приготовитесь, сейчас вылетит счастье. Попробуйте его не упустить.
И я улыбаюсь, и ты становишься очень серьезным. И мы смотрим в объектив.
Вспышка…
Вот такими мы и остались в вечности. На старой фотографии в серой рамке на стене».
И тогда я понял, кем я стал. Я стал мыслью о самом же себе. Воспоминанием о том, чего не случилось.
Но ты, видимо, почувствовав мое незримое присутствие, начала снова отгонять меня своей теплой ладонью. И снова попала мне по лицу. Правда, это случилось нежно и не смертельно, как в случае с комаром. И не так трагично, как с Капитолиной.
Моя жизнь упорядочена до невозможности. Через минуту я улечу в открытый космос. Через пять Земля станет для меня маленьким голубым мячиком. Через сотню лет мы снова встретимся. Где нибудь в отдаленных уголках Вселенной, чтобы снова попробовать не упустить наше с тобой счастье.
Для одних это просто слова.
Для других – смысл жизни.
Для третьих – сериал о несбывшихся надеждах.
Для меня…
Лаванда у горного озера