«Молитва нейрохирурга» - автобиографическая книга одного из ведущих нейрохирургов США Дэвида Леви. В ней он рассказывает реальные истории своих пациентов и повествует о тех трудностях, с которыми сталкивается врач во время операций. Мы публикуем из нее отрывок.
Когда все очень сложно
Молиться о том, чтобы операция завершилась удачно, или направлять больных, желающих простить и исцелиться — это одно. А принять то, когда Бог прощает тебе твои же операции, приведшие к травме — это нечто совершенно другое. И это сложнее во сто крат.
Кен, тридцать лет, опухоль за лобной костью — благо, доброкачественная. Хирург, которому предстояло ее удалить, очень хотел, чтобы на операции та кровила как можно меньше — а потому просил меня блокировать приток из питающих ее артерий, причем уже завтра. Хорошо, решил я. Сделаем как обычно: проклеим сосуды, и все. Операция обещала быть простой. Вот только Кен почему-то противился. Это меня удивило. Обычная тревога больного? Я не давил — просто приводил выгоды и риски и сравнивал их. Уговорила его в конце концов жена. Я вписал Кена в график и был уверен, что все будет хорошо.
В день операции я молился вместе с ним в предоперационной; молился и перед самим ее началом, уже вместе с ассистентами. Анестезиолог дал общий наркоз, Кен уснул, и я вошел в операционную. Мы были готовы.
Я видел опухоль на МРТ, но точно не знал, как выглядят сосуды, снабжавшие ее кровью. Так часто бывает: все начинает проясняться только по мере действий. А четкую картину могла дать лишь ангиограмма. Я продвинул маленький пластиковый катетер от бедренной артерии до сонной — в область шеи — ввел контраст и сделал снимки. На экране замелькали кадры, показывающие, как контраст протекает сквозь опухоль. Питавшие ее сосуды проявились: они проходили позади глаза. Еще опухоль разбухла так, что дошла до основания черепа. Ох ты! По тем же сосудам, которые питали опухоль, кровь шла к коже лица. Это все усложнило. Риск возрос от умеренного до высокого, и я остановил операцию.
Эмболизацию для других хирургов я делаю довольно часто: так опухоль потом легче удалить. Тут решение принимают другие хирурги, так что, если проблема серьезна, я связываюсь с ними. По правде, вопрос сводится к тому, кто решит рискнуть: они или я.
— Позвоните доктору Миллеру, — сказал я одному из техников и вышел в просмотровую.
Хирург подошел к телефону через пару минут.
— Ангиограмма показала, что сосуды, питающие опухоль, питают и кожу лица, — сказал я. — Если продолжим, то сильно рискуем. Предлагаю отменить эмболизацию.
Он молчал. Я знал, что он против. Он хотел оперировать «чисто» — и я его не винил. Удалять кровящую опухоль опасно: можно не увидеть, что вы режете. А эта опухоль затронула много нервов в основании черепа.
— Уверен, вы справитесь, — сказал он. — Опухоль большая, с ней сложно работать. Зачем мне лишняя кровь и переливания? Давайте, Дэйв, вы сможете. Вы же наша главная звезда.
— Ценю ваше доверие, — сказал я. — Но не думаю, что выгода того стоит.
— Не согласен, — возразил он. — Я полностью вам доверяю и уверен, что мы все решили верно. Не хочу, чтобы эта гадость забрызгала все кровью, когда я буду ее удалять. Найдете другой способ — дело ваше.
Так, поговорили. И что же мне делать? Значит, его это не беспокоит. Так с чего так разволновался я? Может, день не задался? Или я просто боюсь?
— Доктор, вы как там? — в комнату вошел один из техников.
— Не нравится мне это, — объяснил я. — Риск выше, чем я думал. И, вероятно, выгоды его не оправдают.
— Да ладно, док! — удивился он. — Вы столько операций провели! Вы эти артерии за полчаса закроете.
Если кто в меня непоколебимо верил, так это техники. Мы вместе делали сотни операций. Неудач было не так много. Остальные смотрели на меня, не покидая постов. Да что же я так колеблюсь? Может, это я неправ? Все в меня верят, так почему я не решаюсь? Меня охватило знакомое чувство — я хотел побыть героем: ведь я мог помочь там, где отступали многие! Да меня ведь именно этому и учили!
— Ладно, — я подавил сомнения. — Поехали.
Актеры вернулись на сцену: спектакль продолжался.
Через направляющий катетер я ввел другой, миниатюрный, прошел по внешней сонной артерии — и столкнулся с первой преградой. Артерия закручивалась штопором, ее свело, и катетер в ней намертво застрял, хоть и я подбирал самый тонкий.
— Спазм, — сказал я. — Нужно расширить артерию. Готовьте препараты.
Техники занялись делом.
Спазмы артерий, особенно небольших – обычное дело. Стенки реагируют на инструмент, сокращаются — и все, спазм. Это случается с любыми сосудами, но чем они меньше, тем выше риск, что операция прервется и ваш катетер застрянет как корабль во льдах: не потеплеет — не поплывешь.
К счастью, кровь к той области шла и по другим сосудам: блокировка одного не нанесла Кену вреда. Я ввел препарат, чтобы облегчить спазм, и мы молча ждали и злились — как будто нас в самый разгар боя вдруг попросили замереть для фотоснимка.
Через десять минут сосуд расслабился, и катетер снова мог двигаться. Я осторожно повел его сквозь этот «штопор», мимо развилки, от которой часть сосудов отходила к лицу, и прошел вниз, сквозь череп — к артерии, питающей опухоль. Меня все еще тревожило, что сосуды, по которым кровь идет к лицу, находятся так близко. При заклейке все всегда может пойти не так — и этого не исправить. Клей намертво блокирует любые сосуды — в этом его прелесть, но и неимоверная опасность. Блокировку пораженных сосудов — и травму здоровых — разделяет малейшая ошибка в расчетах.
Сосуды Кена были маленькими. Крошечными. Даже с тем увеличением, которое давал аппарат, я с трудом видел, что делаю. Сперва я хотел применить не клей, а маленькие частички пластика — возвести в сосуде подобие дамбы и тем самым отсечь кровоток. Но я все же выбрал клей. Пластик мог застопорить и катетер — и ничем при этом не помочь. И клей легче увидеть под рентгеном: это повышает свободу действий. В сложном положении — например, таком, когда «хорошие» лицевые сосуды находятся так близко к «плохим» сосудам опухоли, — я должен был действовать неимоверно точно.
Эта сложность беспокоила меня, когда я готовил инъекцию. Я знал: на таком крошечном участке за клеем очень трудно следить. Я мог ввести слишком много, тогда он протек бы в артерию и в ту ее ветвь, по которой кровь притекала к лицу. Была и другая забота: аппарат с трудом выстраивал изображение такого уровня. Я еще видел, что делаю, но машина работала на максимуме.
Катетер находился в сосуде, питавшем опухоль — за лицевыми. Я смешал клей, наполнил шприц, провел пробу с контрастом. Кровь текла довольно живо. Оставалось только клеить.
Я прикрутил шприц к микрокатетеру — тот крепился к синей ткани, прикрывшей колено Кена — и сказал:
— Гасите карту.
Техник, стоявший рядом, коснулся кнопки и изменил режим аппарата. Я нажал на педаль, и на экране остался лишь светло-серый фон: теперь тот показывал только то, как движется по опухоли клей, отсекая все иное.
Я надавил на поршень, прикипел взглядом к экрану, не сводя глаз с кончика микрокатетера… и ждал. Прошло несколько секунд, пока клей шел по всей длине трубки. Я ожидал, пока на экране появятся черные цвета. Дыхательный аппарат подал порцию кислорода, и голова Кена чуть сдвинулась. Несколько участков экрана почернели, затем появилось что-то темно-серое: клей проник в опухоль. Я добавил еще, желая, чтобы он прошел как можно глубже. Хорошо: клей тек как нужно. Я нажал сильнее. Прошла секунда, возможно, две, и вдруг я заметил, что клей пошел обратно в катетер, мимо развилки, от которой сосуды отходили к коже. Я прекратил инъекцию и быстро вынул катетер — до того, как клей успел затвердеть.
Наконец-то можно выдохнуть! Оказалось, я все это время не дышал.
Да, немного клея вытекло. Но я был доволен тем, как он проник в опухоль. На операции доктора Миллера почти не будет крови.