Даже в голодные годы войны многие люди отказывались заботиться о себе и ждали, когда их накормят.
В детстве я жила на Страстном бульваре в Москве. И на одном из домов у нас там был маленький, почти секретный барельефчик, крайне мною любимый. Мускулистый дядя что-то куда-то тащил, а под ним была надпись «Вся наша надежда покоится на тех людях, которые сами себя кормят».
Потом я уже выросла, стала хорошо учиться в школе и узнала тут отрывок из цитаты Писарева
« Характер закаляется трудом, и кто никогда не добывал себе собственным трудом насущного пропитания, тот в большей части случаев остается навсегда слабым, вялым и бесхарактерным человеком. Это значит, что вся наша надежда покоится на тех людях, которые сами себя кормят …»
А потом я выросла еще больше и узнала, что не все так просто.
Что отношения нашей страны и общества со своими кормильцами – крестьянами, например, всегда были настолько сложными, что черт ногу сломит.
Что у властей после революции и изгнания помещиков с кулаками, скажем, возникли довольно сложные отношения с крестьянством.
Во-первых, оказалось, что среднестатистический крестьянин, ставший теперь владельцем земли, - вовсе никого не желал кормить. Он желал вырастить столько ржи и гречишки, чтобы их хватало на прокорм семьи – ну и сольцы там прикупить, сапог и картузиков – а вот убиваться на многих гектарах с целью дать зерно рабочим он вовсе не собирался.
Во-вторых, и властям не нужен был самостоятельный хозяин на полях, давать в руки народу основные рычаги власти – хлеб и деньги - новый режим не собирался совершенно, поэтому крестьян снова загнали в крепость, поставив над ним, правда, вместо барина – председателя с райсоветом, ну да сути это особо не меняло.
И опять сложилась привычная для наших пейзажей картина – крестьянин работает из-под палки, а все, что ему на жизнь необходимо, он должен получать и выпрашивать у начальства.
Доходило до совсем странного. Вот идет Великая Отечественная. Восточный Казахстан. Масса свежеэвакуированных и давешних ссыльных. Так как в стране голод, каждой семье разрешено обрабатывать по 15 соток степи. НО!
Вот свидетельство Александра Чудакова, автора великолепных, очень трогательных мемуаров «Ложится мгла на старые ступени» .
«Землю давали сколько угодно. В степи каждый желающий мог взять выделенную норму — 15 соток. Да и больше, никто не проверял. Но на приусадебных участках запрещали сеять зерновые.»
С проверками езди важные чины, смотрели, чтоб никто не смел сажать рожь, пшеницу или гречиху – зерно могло быть только у государства и доступ к нему населения - только из рук чиновника. Пусть голод, пусть война, пусть…
Зато разрешалось выращивать все остальное. И вот тут и начиналось самое интересное.
«Многие при этом землю — не брали. Эвакуированные считали, что не сегодня-завтра освободят Ленинград, возьмут Харьков, Киев, и они вернутся. Да и не желали они в земле копаться. Голодали, продавали последнее, но обрабатывать землю не хотели.»
Даже многие крестьяне своей земли не брали, огородов не заводили, пытались выжить на скудных пайках колхозных трудодней.
При этом выжить и выжить неплохо было можно – было бы желание. Александру Чудакову очень повезло с чрезвычайно деятельной семьей.
« Выращивали и производили всё. Для этого в семье имелись необходимые кадры: агроном (дед), химик-органик (мама), дипломированный зоотехник (тётя Лариса), повар-кухарка (бабка), чёрная кухарка (тётя Тамара), слесарь, лесоруб и косарь (отец).
Умели столярничать, шить, вязать, копать, стирать, работать серпом и лопатой. Бедствиям эвакуированных не сочувствовали: «Голодаю! А ты засади хотя бы сотки три-четыре картошкой, да капустой, да морковью — вон сколько земли пустует! Я — педагог! Я тоже педагог. Но сам чищу свой клозет». Огород деда давал урожаи неслыханные. Была система перегнойных куч, у каждой — столбик с датой заложения. В особенных сарайных убегах копились зола, гашёная известь, доломит и прочий землеудобрительный припас…»
Очень характерна история с сахаром.
«Сахар исчез из магазинов в первый же день войны. [Семье] надо было налаживать сахарное производство. Сахар почему-то не делали, а вытомляли коричневую патоку, Антон любил ее даже больше сахара. Технологию запомнил на всю жизнь — со слов бабки, которая настойчиво делилась всякими рецептами; в её глазах стояло постоянное удивленье, почему все не работают так, как её семья, — ведь вполне можно прокормиться в самое голодное время.
Приходил гость — из очередных бабкиных прихлебателей, как называла их тётя Лариса. Его поили морковным чаем.
— С сахаром? — хлебнув глоток, удивлялся гость, уже забывший вкус этого продукта.
Бабка объясняла: нет, с патокой. И тут же излагала рецепт. Сахарную свёклу, нарезанную мелкими кусочками, положить в глиняную посуду, плотно закрыть и поставить в русскую печь на два дня. Получится тёмная (почти чёрная!) масса. Её процедить сквозь ткань (ежели у вас остались от старого времени ветхие простыни голландского или биельфельдского полотна — лучше всего!) и хорошо отжать (у нас-то пресс, но можно и так). Сок налить в ту же посуду и поставить после затопа в печь. Когда он станет густой, как кисель, — патока готова. Из десяти фунтов сахарной свёклы выходит два-три фунта патоки. Из простой свёклы тоже можно, но получается меньше — фунта полтора. Если хотите хранить долго, добавьте одну-две ложки соды. Гость, попивая сладкий чай, вежливо слушал, но всем, кроме бабки, было очевидно, что идеи выращивания сахарной, равно как и обычной свёклы, её двухсуточного томления в печи, отжимания и проч. от него далеки, как небеса.»
Многие объясняли свою неготовность впрягаться в огороды – страхом. И так постоянные проверки, смотрят, что у кого где растет, чтобы не было неположенного скота, зерна, лишних деревьев…. Опасновато зажиточно жить-то. Ну его вовсе, проще с голоду помереть.
И после войны продолжалась эта странная чехарда – то всем раздают дачки и участки, то требуют, чтобы на этих участках не росло больше 10 кустов смородины, а лишнее в огонь, то полностью освобождают дачников от налогов – торгуйте своей редиской и морковкой, дорогие, кормите народ свеженьким – но параллельно ограничивают для дачников доступ на рынки и гоняют их с милицией от обочин…
Неправильный барельеф, в общем, у нас висел. Там нужно было написать
«Вся наша надежда покоится на тех людях, которые ко всему привыкают и сумеют к любой обстановке приспособиться, глядя по ситуации»