«Женщина нечаянно, на миг, вспомнила вчерашний день и тошнота накрыла заново. Сбитая долькой лимона, только-только. С час назад. Она вернулась с новой силой. И закрутила гортань и подвздошье волнами. Голова загудела и колени ослабли. Пришлось сесть. Закрыв глаза, она долго приходила в себя. Беспорядочно переглатывала, прижимала к носу ладонь, тонко пахнущую вербеной. Глубоко вдыхала и гнала, гнала тошные мысли. «Легче расстрелять…» — бормотнула растерянно. И пошла к дивану. Холодная подушка принялась успокаивать разгорячённые щёки — «левую, на спину, правую». Спустя получас, она поднялась. Тяжело, нехотя. И поплелась на кухню — есть лимон.
Приступы тошноты, пришедшие в её жизнь лет семь назад. И так в ней и оставшиеся. Иногда чуть отступали, случались реже и тише. И это всегда совпадало с замирениями и паузами в «перманентных человеческих боях». Теперь, произошёл взрыв. Ровно вчера. Мысль опять — как назло! — коснулась мерзотного. И женщина поторопилась к раковине. Упредить возможное. Отлегло, она достала лимонницу. И жадно зачавкала кислым.
Институтский, всё ещё холостой, приятель Виталий - классный спец по нервякам. Давно работающий в медицине катастроф. Имеющий в клиентах, исключительно, «людей на грани». Ещё в первые годы мучений поставил свой диагноз. «Это — от стрессов. Нервы. Ты очень близко — к сердцу. Всё… Что и не надо бы… Тебе отдохнуть — пару лет. Глядишь, пройдёт!.. А ещё лучше, жизнь поменять. На хорошую…»
«Поменять» было не просто. Не от неё это зависело. Оставалось — терпеть и ждать. Чем она и занималась. Но вчерашнее. Побило все рекорды. И вышло — за «красную черту» дозволяемого. Что окончательно согнулось — с хрустом и чудовищной болью. А потом выгнулось в обратку. И распрямилось! И стержень, осиновым ломом, упёршийся в нижнюю челюсть. И принуждающий отныне держать голову гордо, а спину прямо. «Продолжения банкетов» — не предполагал!
«Фрида, Фрида, Фридааа…» — канючила в полголоса женщина, — «когда же мне перестанут класть платок, с синей каёмочкой! У меня уже нет больше сил… Никаких…» Она заплакала, привалившись лбом к столешнице. Потом легла на стол грудью, постепенно успокоилась и чуть задремала…
Она работала на «скорой помощи». И никогда не гнушалась помогать падшим. Это её руки, опыт, неравнодушное сердце давали шанс врачам, приходящим после «экстренной и неотложной». Продемонстрировать мастерство и усердие, добропорядочность и сердоболие. Она — часто была первой. Кто вставал между жизнью и смертью. И без излишних судорог брезгливости и морализаторств, вытаскивала в живое грязных бомжей, пьяных проституток, агрессивных бандосов. Для неё — они были всего лишь люди, которые попали в беду. За их образ бытия ей не было стыдно — она не имела к этому никакого отношения.
К тому, что происходило в её бытие, она имела отношение непосредственное. И брезговала грязью, пошлостью и низостью моральной. Хуже, чем язвами телесными…
Зазвонил телефон, она очнулась, приподнялась, недоумённо повертела головой. Зуммер раздавался из прихожей и она двинулась на звук. Сонно ответила: «Да. Кто? А, Виталя. Привет…Как обычно. Голос? Устала просто. Сильно. Очень…» Она зажала — изо всех сил — связки. Но сорвалась и зарыдала. Жалко, некрасиво, со всхлипами и беззвучным воем. На том конце провода ждали, когда она придёт в себя. Потом что-то долго говорили. Она молча кивала, подтирая слёзы бумажной салфеткой и сморкаясь в неё же. Потом спросила: «А это далеко? Хорошо…» Наскоро собрала и покидала в сумку вещи. Оделась, вышла из дома, села в машину, два часа ехала по трассе, на запад. На месте, с комфортом устроилась, перекусила — стакан молока и маковая плюшка. И рано легла спать… Перед тем, как Морфей уболтал её. Неуверенно улыбаясь и тихо вздыхая, она вспоминала давешний разговор.
«…Не ври! Какое обычно? Голос звенит струной, сейчас нутро оборвётся. Ты кого обманываешь? Говори, что случилось. Этот? Всё никак не угомонится? Тебе надо отдохнуть. От всех, от всего! А то — рухнешь! У тебя есть нора, где тебя не достанет? Не достанут… Ясно. Знаешь что, а давай-ка я тебя умыкну! Далековато. Но это — только лучше. Не бойся, там всё цивильно. Считай, городские условия и дом большой, красивый. Тебе понравится. Это — матушки моей, как принято говорить, родовое гнездо. Она у меня была заслуженный врач, и всё такое… Я и сам там иногда живу. Когда закошмарит всё. Донельзя…»
Прошептала умиротворённо: «Хороший человек, Виталя…» И заснула.
А ночью ей приснился сон. Красивая девка с простым именем Фрося, полощет в деревянном корыте платочек батистовый. Он уж и чист. И не только — истрепалась давно синяя каёмочка. А она всё никак не уймётся. Трёт и полощет, трёт и полощет… А потом, из избы мужик выходит. Складный, рослый. Улыбается и говорит ласково: «Да брось, Фрося. Он уж — и не к делу. Не нужен никому. Тряпица — и всё!.. Пошли-ка лучше снедать. Я и каши наварил. Ребятишки ждут, ложками настукивают, сорванцы!» Она стряхивает воду с ладоней и идёт на зов. Ступает на крыльцо, пунцовеет от жаркого объятия и сладкого поцелуя мужа. Минуя печь, приоткрывает дверцу и бросает мокрый платок в огонь. Он тут же сворачивается, осенним листиком. И во мгновение превращается в пепел… Просторный дом, с большими окнами и вышитыми занавесками на них. Мальчик и девочка — погодки — шалят и веселятся за столом. Крепкий мужчина — во главе семейства. Что ещё нужно для счастья!»
Она толчком просыпается. И изумлённо проговаривает: «Меня простили… Не будут больше подавать платок!»
И мечтательно: «Хороший.… Виталя…»