«Белые лошади» — новая книга Дины Рубиной, вторая часть ее романа «Наполеонов обоз». Мы публикуем из нее отрывок.
Глава первая. Цыгане
Автобусную остановку так и объявляли: «Цыганские бараки», хотя официально она называлась «Совхоз Пригородный». Но куда денешься от цепкой народной речи, от правдивости данных ею имён и названий. Минуя Верёвочную, Механизаторов и Свистихино, автобус подкатывал к сиротливому навесу над раздолбанной деревянной скамьёй, изрезанной ножиками, и кондукторша привычно выпевала: «Цы-и-га-анские бара-аки!». И всё пространство за «Пекинкой», от Комзяков до самого города, — весь этот обширнейший квадрат с прудами, лугами и берёзовыми сколками, — молчаливо признавалось остальным населением посёлка «цыганским».
А ведь, по сути, барак был один: длинный бревенчатый, поровну разделённый на два отсека; в каждый заходили с торца. В каждом отсеке был свой хозяин —на станции и в городе его называли «бароном», сами же цыгане звали «старшой».
Внутри барак выглядел, как обычная коммуналка: печка для обогрева (хотя стряпали на электроплитках: две конфорки, открытая спираль), два-три сундука, накрытых цветастыми тряпками, стол с разноплемёнными стульями-табуретами, и ярусные койки вдоль стен, точь в точь — лагерные нары. С порога шибавший запах натруженных портянок довершал это сходство, и оно понятно: в барак были утрамбованы четырнадцать многодетных семей. Конечно, цыгане, как и прочие обитатели здешних мест, мылись в бане — и станционной, и фабричной, так что запахи их тел гармонично сливались с прочими ароматами советской эпохи, а портянки — ну что, портянки! — хромовых-то сапог у цыгана ещё никто не отменял.
Барак построили городские власти в 1956 году, согласно хрущёвскому указу: отвлекать цыган от кочевого образа жизни, прививая им оседлые привычки. Насчёт привычек всё обстояло не так гладко: пятнадцать веков рома всего мира с весны по осень наматывали вёрсты-мили-километры-лье... на колёса своих кибиток. Цыганская кибитка, бардо, была для этих людей и домом, и судьбой, и средством передвижения, и остовом их бродячей души, талантливо воспетой во многих романсах. Так что, указ указом (мало ли чего Хрущу придёт в его лысую башку!), а вокруг барака всегда гуртовалась пара-тройка-пяток кибиток, некоторые — богато изукрашенные, и чуть поодаль обустроено было летнее стойло для лошадей — средоточие цыганской жизни, неизменный её оплот. Ибо каждый цыган должен иметь коня.
Каждый цыган должен иметь кумачовую атласную рубаху да хромовые сапоги, а вот штаны вполне могут быть магазинными, обычными чёрными портками советского человека: диагоналевыми или ратиновыми, в мелкий косой рубчик.
Но всё это — в тёплые месяцы; зимой цыгане все до единого ходили в тулупах с железнодорожного склада Клавы Солдаткиной.
Что до цыганских женщин, дома они держали себя неприметно, одевались в чёрное или в серое: простенькая юбка, скромная кофта, непременный фартук. Ну, гребень в тяжелых волосах да пара колец на пальцах, — когда не на промысел. Если же из дому, тогда, конечно: и пёстрые юбки, одна на другой, и красные бутоны роз наискось по роскошной шали на плечах... не говоря уж о немалом грузе семейного золота, которому только и доверяют цыгане, и носят его на себе, и звенят, и бренчат, и тихо позвякивают (по количеству золота на жене определяется достаток мужа). А у самых видных женщин — к примеру, у жены или дочки барона — ещё и массивный витой браслет надет поверх длинного рукава блескучей блузы.
«У меня жена — золото, и на ней — всё золото! — приговаривал Лачо, богатый цыган, старшой по вторсырью. — Если даже луна-звёзды погаснут, моя Зора будет сверкать, как ёлка, с макушки до пяточек!»
И вот что интересно: женщины никогда не курили. Кино, ясно-дело, важнейшее из искусств, и все мы в детстве насмотрелись, как табор уходит в небо, и в пронзительном кадре актриса подносит к алым губам мундштук романтической трубки, пуская вверх колечки прицельного дыма... Но в реальной жизни цыганки из «наших» бараков не курили — да и как можно! Они были заняты совсем другим.
В каждом многодетном семействе было по смотрящему, у каждого — свой удел для добычи на общий котёл. Кто-то отвечал за попрошайство, кто-то за гадательный промысел, кто-то за воровство в автобусах.
Тут надо представить картину: вот прибыл пригородный поезд — приличный состав, восемь вагонов, в каждом человек по семьдесят пассажиров, подавляющему большинству необходимо добраться до города, так что, на единственной автобусной остановке, на привокзальной площади скапливается народ. А автобусы что, их два на линии, и каждый, мягко говоря, не чудо автомобильной промышленности...Да вы их помните: узконосые, дверь — одна, справа от водителя, открывается-закрывается тем же устало-осатанелым водителем при помощи рычага, закрепленного на стыке двух никелированных трубок: одна ведёт к двери, другая... «Ну-ка уплотнились там в заду, кому я, бл*ть, говорю?!»... Да что там растолковывать, все ездили, все колесили по дорогам, проулкам, по рытвинам и колдобинам родной страны. Повторим: на линии два ветерана отечественного автопарка, в каждом — тридцать сидячих мест, плюс сколько набьётся в проход. Так что, пригородные пассажиры, усталые и раздражённые, с остановки рассасывались часа через два-три. Как же не потолкаться, не пошуровать в этакой толчее!
Вообще-то наши цыгане считались «полуоседлыми». В тех самых бараках у них была «база», откуда на промысел выходила группа мужчин... Затем возвращались, отсыпались, гуляли-бренчали...а на промысел в это время уходила другая группа. Но были среди них и «работяги» (потому-то городские власти бараки им и выделили). И если мужчины у цыган всё-таки работали — кто на сборе вторсырья, кто на пашнях совхоза «Пригородный», получая трудодни, как и остальные колхозники, кто у лесников на подхвате, кто на кирпичном заводе, кто лудил-паял-точил по дворам то женщинам, как известно, работать — грех! То есть, конечно, они баклуши-то не били, они трудились неустанно, чтобы семью прокормить: кур воровали, ездили в город гадать, заморачивая голову какой-нибудь наивной дурёхе; выуживали кошельки у матерей семейств — всё это не за грех считалось, а за добродетель: забота о детях, о семье, — дело святое.
Затем разнообразную добычу вносили в общак на три-четыре семьи, раскладывали на природе костёр, и какое-то время вкусное (всегда вкусное!) варево кипело в котле, разнося ароматы по округе. Тут же дети крутились, подтягивалась молодежь с гитарами....И до поздней ночи на огромной обжитой, заставленной кибитками поляне звенели-гремели-дрожали-рассыпали струны, взмывали голоса, вплетаясь распевными лентами в гривы коней, в листву берёзовых крон, в сизоватый дымок костра...— (и тому подобное, соответственно литературному штампу, который, увы, есть не что иное, как многократный отпечаток жизни).
Разумеется, выпивали — винца, иногда и водки, но не вусмерть, для веселья. Бывало, что и дрались, но тоже не вусмерть; скорей для задору, для удальства и укрепления авторитета.
По праздникам гуляли особенно жарко, и свой у них был реестр праздников: Рождество, Пасха, Старый Новый год, — вот, пожалуй, и всё. Никакого тебе дня рождения или там годовщины свадьбы, Первомая, или, скажем, ноябрьских...Скудновато по датам, зато гуляли подолгу: неделя, а то и две, — ведь каждый у другого должен в гостях побывать.