- Лет 15 назад я приехала на то место, где прожила первые 30 лет - с рождения. На углу Вадковского переулка и Новослободской улицы, где стоял мой двухэтажный корпус — это была территория монастыря, - расположилась уличная кафешка. Я села за столик ровно там, где когда-то стояла моя кровать. Пила кофе и любовалась привычным узором оконной решетки храма. О том, что это Собор Спаса Всемилостивого, я узнала только тогда. Обычно мы его звали «политехмой» - в нем был политехникум легкой промышленности, - рассказывает Елена Головань.
Женский православный Скорбященский монастырь был основан в 1891 году. На территории были построены четыре церкви, в том числе единственный сохранившийся до наших дней храм Всемилостивого Спаса. В 1929 году три церкви и большинство монастырских построек были разрушены. Сохранившиеся постройки и обезглавленный собор Спаса Всемилостивого расположены на углу Новослободской улицы и Вадковского переулка. Территорию бывшего монастыря занимает университет «Станкин».
Главный вход в монастырь был со стороны Вадковского переулка. Деревянные ворота, утоптанный, как проселочная дорога, двор. Справа дом в два этажа. В нем раньше жили монахини. На крыльце с пузатыми колоннами всегда сидела тетя Матрена. Про нее говорили плохое: что она всех закладывала. Хотя она с нами, детьми, сюсюкала, я ее боялась. Высокие двери. Лестница на 2-й этаж, там чужое пространство. А вот мое — за этой дверью.
Длинный коридор, тянущийся во всю длину здания, делила уборная, отгороженная дощатой стеной. Отдельно для мальчиков и для девочек. Никаких унитазов, просто дырки в полу. Наша половина направо, она покороче, на 8 комнат. Левая часть, комнат, наверное, на 12, заканчивалась помещением-пристройкой, где была огромная кухня на 8 плит. Из нее вела дверь в чулан, где монахини когда-то хранили метлы и лопаты. В чулане жил дурачок Ныныка. Взрослый, а вел себя, как маленький. Ходил по двору и дудел марши.
На этой же кухне в жестяном корыте мыли детей, пока маленькие. Надо мной издевались: плохо тебя мама помыла, вон глаза так черные и остались! Взрослые ходили в баню за Миусским рынком.
Коридор - справа и слева двери, выкрашенные коричневой краской, - освещался двумя тусклыми лампочками — в 15 свечей. С самого его конца, с кухни, приходилось нести, отставив от себя, чтоб не обжечься, кастрюлю с приготовленным борщом. Целое путешествие.
В конце нашего коридора — окно, свет в конце тоннеля. Там сидит тетя Поля, мать Масловых. Они живут вчетвером в 5-метровой комнате. Может, поэтому тетя Поля и сидит постоянно у окна. Мне всегда было интересно: что она там делает? Оказалось — считает проезжающие машины.
Около каждой двери лежали дрова, их принесли из сарая, что во дворе. Дровами топили печки — до 1960-х, когда сделали капремонт и дом обзавелся отоплением. (Тогда же в нашем коридоре появились своя кухня, туалет, ванная).
Поскольку мы жили на первом этаже, в каждой комнате был свой погреб, где хранили картошку. В полу был люк, вниз вела лесенка. Окна в комнатах были высокие, с широченными подоконниками и узорными монастырскими решетками. Как-то в школе дали задание нарисовать, что ты видишь из окна. Я была честным художником и старательно выводила узоры этих решеток. После того как решетки во время капремонта сняли, в окне время от времени стали появляться мужские лица. Просили стакан. Мы давали.
Еще жила Белякова. Возможно, «из бывших». У нее было интересно: полутьма, коврики, слоники, всякие фигурки, лампа, накрытая шалью. Два раза в месяц к ней приходил долговязый мрачный любовник. Если открывал кто-то из соседей, он, не здороваясь, молча проходил к беляковской двери. Стучал и исчезал.
Жили Дроздовы - мама и дочь. Недавно меня приглашали на юбилей, 80-летие дочери, Галины Лаврентьевны. Она мастер по стрельбе, альпинистка. По горам уже, конечно, не ходит, но вполне бодрая.
Наша комната была шестой по счету. Мама, папа, я (младшая) и три брата. Разница между мной и старшим была 15 лет. Я его почти и не видела, он был летчиком и дома практически не жил. Напротив жили мать и дочь Осиповы — тетя Клава и Маина (от слова "май"). Маину я встретила уже потом, она преподавала географию в цирковом училище.
До войны тут было общежитие Тимирязевской академии. В нем и жил папа. Мама приехала в Москву в 1928 году. Вернее, она тут собиралась быть проездом: ехала в Ригу из Умани, но у нее украли кошелек, и билет в Ригу купить стало не на что. Единственный московский адрес, который у нее был, - папин. Он когда-то был в Умани по комсомольским делам и пытался за мамой ухлестывать. Телефонов тогда не было, так что оставил адрес — на всякий случай. Вот она и пошла пешком с Киевского вокзала сюда, на Новослободскую. Так и осталась. Они были атеисты - никаких свадеб, тем более, венчаний.
Папа был инженер, ходил в шляпе и шикарных по тем временам костюмах, мама за этим очень следила. Для соседей он был авторитет - единственный человек с высшим образованием. Когда я родилась, папе было 46 лет. Мы им гордились, но ближе, конечно, была мама. Как-то я спросила, где он работает. Оказалось — инженер на майонезном заводе. Меня это поразило: мой папа и какой-то майонез!
Вокруг нас были институты. Впритык стоял Станкостроительный, ему было мало места, и нас решили снести, чтобы построить новый корпус. Дом выселяли долго. Все отбрыкивались, как могли — кому охота из центра уезжать? Тем более, что в основном отправляли в коммуналки. Но постепенно уезжали. Братья разъехались к женам, и мы с сыном, родившимся в 1966 году, в какой-то момент занимали даже три комнаты. А потом мама получила квартиру в Отрадном, и мы уехали туда.
Я потом приезжала. Наш дом еще стоял. Ничейный, несчастный, полуразломанный. Его все-таки снесли, но так ничего и не построили.
Фото из архива Елены Головань
Делитесь историями про дорогие вам места Москвы, с которыми связаны важные для вас воспоминания. Вместе попробуем найти, какими они были, какими сейчас стали, и сложить из всей этой мозаики историю города! Почта emka3@yandex.ru
