Данный текст достался мне от моего деда, а ему от его отца. К сожалению, проникнуть глубже в листву этого родственного древа мне не удалось, ибо дальше нить теряется в сотнях и сотнях безымянных крепостных работяг. По воле неизвестного автора, я публикую сие творение без правок и стилистических исправлений, а идентификацию лейтмотива оставляю на воле читателей. Не принимайте этот рассказ за чистую монету, но стерегитесь событий, описанных в нём. Не благословляю, но настаиваю — читайте внимательно и вдумчиво. Засим откланиваюсь.
Насколько мне известно, этот старец приехал издалека. Не то чтобы он был сильно стар или его выдавали седые волосы. Но была в нём какая-то трагедия, а морщины на лбу намекали на скитальческое прошлое. Говорил он на трёх языках: русском, немецком и английском. Как я узнал позже, он родился на Руси, но долго кочевал по Европе в поисках самопознания и, возможно, материальных средств. Детство в одном из городов Германии и бурная юность в Лондоне. Казалось бы, неплохое начало великой истории, но судьба, как известно, расставляет фигурки на шахматной доске жизни по своему усмотрению. Его отец был видным деятелем науки и дал юному страдальцу один совет, который тот вспоминал до последних известных мне дней: «Ученье — свет, а неученье — тьма». Невероятно прагматичная для русского человека позиция и предательски верная на пути в порочный мир. Пообщавшись с ним, я узнал, что старец не прост, а в крови его намешано много этносов и культур. Он был евреем с соответствующим именем — Норим. Не подумайте неправильно, он не носил на шее чугунную звезду Давида и не ходил в ермолке. Однако каждое его движение или слово неизменно выдавало иноземца. Он был, как осиянный Гермес, спустившийся на землю, но обречённый жить в тени до конца своих дней, ибо цена за неповиновение была высока. Но я не зря рассказываю тебе эту историю, мой читатель, а Гермес не зря покинул свою колыбель ещё будучи грудным ребёнком.
Познакомился я с ним много лет назад, когда по привычке разбирал письмена в библиотеке. Дабы не вводить читателя в заблуждение, скажу сразу — я был мелкий писарем в провинциальном городе, по сему и проводил так много времени в читальне. Норим подошёл ко мне, спросил, много ли человек заходят сюда на неделе и взял с полки толстенный словарь. Он орудовал в библиотеке так ловко, будто знал её наизусть и бывал здесь много раз. Таких называют «книжный червь». Этот странный человек проводил за моим столом дни и ночи, читал книгу за книгой. Покончив со всеми доступными словарями, Норим приступил к западной философии. Начав с Макиавелли, он перечитал все труды Монтескье и в пару дней управился с Боэцием. Я видел многих мудрецов прежде, но такого жадного до мыслей не встречал никогда. Он поглощал страницы с неприятным чавканьем, которое сменялось на лязг зубов, когда его глаз доходил до последней страницы. Следующие несколько месяцев Норим каждый день читал мне свои сочинения. Как оказалось, он был поэтом и вернулся на родину с одной единственной целью — доказать величину русского поэтического духа. В Европе в то время орудовали искусные мастера своего слова, а на Руси лишь периодически радовали своими потугами местные писаки. На их фоне превосходство Норима было очевидно. Я не минуты не сомневался в торжестве светлого знания над пыльным невежеством. Так оно и случилось: триумф моего друга был неоспорим и он наконец вышел из тени. Несколько лет мудрец выступал на площадях и постоялых дворах, а позже и в больших театрах. По окончании чтений, люди толпами валили в библиотеки и, казалось, что и здесь Норим перехитрил всех: под покрывалом личной выгоды он двигал русский мир на запад, он поднимал культурный уровень бывших невеж и благословлял своих последователей на созидание. Но тяжела учесть тех, кто нарушит волю небес. Норим вышел из тени, чем разгневал всемогущие силы. Он нарушил баланс сил, открыв людям своё лицо и явив огонь в прежде тёмное царство.
Норим был молод. Тридцать лет отроду казались трамплином в светлое, но стали обрывом в вечное. Его рассудок помутнел, а лицо перестало светиться перламутром божественных фресок. С тех пор он не написал ни одного стихотворения, которое хоть на толику приблизилось бы к его прежним бриллиантам. Он стал молчалив, переоделся в серый льняной плащ с глубоким капюшоном и замолчал на долгие месяцы. Быть может, искра в нём погасла, но отныне он не радовал никого былым остроумием и просветительской мудростью. Ведь что такое гениальность? Это искра, которую человек обнаруживает в себе и откуда черпает жизненные силы. Но она может породить и очищающее пламя, которое превратит её обладателя в кучку серого пепла. Однако ещё страшнее, когда искра гаснет. Всем известно, на какие мучения обречён гений, чья гениальность больше никогда не сможет засиять. Так Норим прожил последние два года. Его лицо преобразилось до неузнаваемости. Он стал похож на пожилую охотничью собаку, чьи дни медленно подходят к концу. Таким я его и запомнил, а на вопросы прохожих, кто этот старый человек, всегда отвечал одно: "Насколько мне известно, он приехал издалека." Терпеть боль он уже не мог, я видел это и потому однажды спросил:
– Норим, ты ещё веришь в поэзию? Она ведь может изменить мир?
– Скажи мне, — Норим задумался. — Сколько миль ещё?
– Ты собираешься уходить?
– Да, — он потёр рукой обсохшие губы, — Дон ли, Волга ли течёт — неважно. Я уже собрался в путь. Здесь моё дело иссякло.
— Ты уверен в этом? Быть может...
— Ничего уже не может. Смену породив, я здесь достиг лишь смены парадигмы. Но я был тем, кто зевакам всё здесь приносит в жертву. — Голос его замер. — А что в замен-то? Мой друг, и что в замен-то?
— Норим, о чём ты? У тебя же есть всё, о чём только мог мечтать поэт из черни.
— Да, но шапка Мономаха тяжела, — Норим тяжело вздохнул, — я подустал изображать грот.
Я слабо понимал смысл его фраз. С каждым днём они становились всё изощрённее, будто бы его разум застилала копоть тлеющего костра. Тогда я был глуп и не мог понять, насколько тяжёлым бременем может стать бесцельное существование. Одним утром он проснулся раньше обычно, водрузил котомку на худое плечо и скрылся в тумане лесной хвои. Больше я его никогда не видел.
Сейчас же, много лет спустя, я понимаю, кого рок послал мне из преисподней. Это был не Гермес, а хитрый Аид, почему-то сменивший гнев на милость. Но сама его природа воспротивилась этому. Какая-то невидимая сила погасила в нём ту благочестивую искру, которую он заботливо оберегал столько лет и пробудила демона, гнетущего всё созидающее. Он балансировал через пропасти на ходулях и долгое время подавлял в себе бушующую ярость, но понял, что естество невозможно остановить: будь то гремлин или чёрт из табакерки, но он обязательно явится на свет.